– Я очень боюсь реакции на тебя этих заскорузлых освоителей-поисковиков и прочих космодесантников. Вдруг прибудет такая нереально красивая девушка. Они там весьма специфическая публика, огрубелая, оторванная от норм Земли. Мне, конечно, дали гарантию, что у них там стальной и суровый шеф, всё держит в руках и с большим опытом работы в иноземных мирах. Там вообще-то не забалуешь. Не Земля – милостивица. За бунт, за серьёзные нарушения – ликвидация. Очень быстро и жестоко, но как иначе? Природа человека оказалась с изъяном и её не лечит никакой технический прогресс. Никакая супермощь нашей цивилизации не способна сделать из нас ангелов. Или же мы идём не тем путем?

– Да закрой ты свой лекторий! – вяло оборвала Ксения, – дай собраться с силами в тишине. А что ты будешь делать, если этот эталон дисциплинированности и гарант твоей безопасности полезет ко мне туда, куда тебе доступа сейчас нет? Вызовешь его на первобытную дуэль? Ты со своим экспериментальным огурцом с грядки, выращенным размером с дубину, а он против тебя с одним лишь кулаком. Чья будет правда, как думаешь? Он этим кулаком размозжит твой зелёный огурец вместе с твоим носом в лепешку. Ты хоть когда видел этих космодесантников вживую? И оружия у тебя не будет, как у человека не военного. Там фауны живой нет, и все служащие безоружны. А у них оно на поясе присутствует, как деталь дизайна.

– Но ты сама? Твоё человеческое желание или его отсутствие? Там же не мрак первобытности царит.

– Там холод, необитаемость, но полная опасности. За куполом искусственного мирка. Но представь, этот шеф – эталон и образец не только хозяина земной колонии, но и мужественности, и как знать, вдруг он обладает ещё и магией сексуального притяжения. Что если я увлекусь?

– Да нет… – Ксен замолчал в растерянности, не понимая, где шутка перешла во вполне серьёзный намёк. – А на Земле мало что ли мужчин? Их миллионы и миллионы. Всюду. Но ты же никогда…

– У замкнутого пространства несколько иные психологические законы, не знал этого? Вот представь, вошли в скоростной лифт мужчина и женщина, а лифт застревает между уровнями, а робот – техник сломан на данном секторе слежения, и пока сигнал не дойдёт до дублирующей системы, они вдвоём. На улице они и не обратят друг на друга внимание, а там будут друг друга изучать пристально и впритык. И часто бывает так, искра между ними зажигает их сердца неодолимым влечением. Всё зависит от того, проявят ли они взаимно эту изучающую инициативу, или кто-то из них отвернётся в сторону.

– Какой нелепый и беспредметный разговор, – Ксен ел кекс, очевидно наслаждаясь его ванильным ароматом и мягкостью.

– Ты похож на кекс, – сказала она, имея в виду его мягкость и лёгкость, с какой его могут сожрать при желании сильные челюсти. Но он решил, что она имеет в виду его нелепость. Его, ставшую ей неподходящей, заурядную внешность, его заурядную жизнь среди множества ему подобных заурядностей.

Она подняла голову вверх, щуря глаза и утопая ими в синеве майского неба через ажурное плетение недавно распустившейся липы, очень старой, росшей у окна столовой. Большая часть её кроны прикрывала панель-стену лоджии, сейчас открытую. Это был второй этаж. Внизу тоже была терраса, но открытая полностью и по ступеням можно было выходить к соснам, а через них к их бассейну на улице, сейчас пустому и без воды.

– Чья крона выше, того и свет, – сказала Ксения, глядя в крону липы. Но Нэя со спутника ничего не могла ей ответить, а Ксен не понял о чём она.

Со временем, изжив большое количество дней и лет, устав от настоящего, человек начинает тосковать о прошлом, где его счастье покоится на дне памяти в неизменности. А если его достать? А если вдохнуть жизнь в его застывший лик? И прикасается жадно к устам прошедшего, и часто вдыхает эту жизнь, включает ответное биение.

…Нэя сидела за столиком кафетерия со своим трогательным пузиком, иногда она смещалась в образах Ксении на лесную тропинку. Молодая и пригожая, круглые глаза страдальчески и пугливо влипли в самые зрачки Ксении. Земные женщины никогда так не смотрели, у этой было какое-то феноменальное зрение, а возможно, и прочтение тайных мыслей, способность проникновения в глубины сознания и ещё глубже, туда, где сознание смещалось в спектры ультра и инфра человеческого и общечеловеческого подсознания. Возможно ли это, бороться с нею, звёздным суккубом, тактикой давно отринутой женщины, женщины разлюбленной, а также и заумной стратегией Риты – Клариссы, пусть и омоложенной несчётное число раз, но тоже всего лишь женщины, да ещё и с изношенной душой? Ксения очнулась.

Ксен смотрел так, словно опасался подъёма температуры у тяжелобольного человека и был начеку со своими методами защиты. Он всё списал на следствие длительных процедур омоложения. Его же предупреждали, психическая нестабильность имеет место быть в первое время. Плавающее состояние, некоторая неадекватность в поведении. Это была полная чушь, считала Ксения. Она была ясна и чиста душой как никогда.

– Налей воды в бассейн и подогрей! – приказала она Ксену как служке. И он ушёл исполнять её просьбу-приказ. Ей же хотелось побыть одной, настроить душу на юное звучание вслед за телом, вызвав в себе свет юности, разрыть окаменелости прошлого, освободить от наносов, чтобы они ожили под излучениями божественного бессмертного неба, чтобы белые облака стряхнули с них пыль. Казалось, на глазах облака темнели, забеременев скорым дождем. И этот будущий дождь уже окончательно омоет её вскрытые, готовые к повторной молодости чувства, даст им блеск и новизну, как фарфоровой чашечке, умытой после чаепития и поставленной в прозрачную горку, чисто ожидающей своего нового наполнения.

Она вертела чашечку в руках, помня, как прикасалась к ней губами мама, а Рудольф, сидя рядом, чай не пил. Развалившись с продуманным изяществом, а в нём всегда дремал актёр, он скрывал за развязностью своё волнение и неуверенность, боясь не маму, а возможного появления отца. Но отец так и не вышел пить чай с ними. Он вышел через другой выход, и они увидели, как с площадки поднялся вверх его аэролёт. И Рудольф оживился. Небрежность позы пропала. Он с радостью заёрзал и взял чашечку с уже остывшим чаем, с шумом его вытягивая своими прекрасными губами. И Ксения видела, как любуется им мама и как горда она его любовью к своей любимой дочери, в отличие от неприязненного властного отца. Что за счёты были у отца с ним, с мальчишкой? Мама ей открыла потом. Отец в молодости был страстно влюблён в мать Рудольфа, но она его отвергла. Вышла замуж и родила сына тоже от другого. И поэтому он видел в сыне прежней возлюбленной продолжение соперника, едва только стало очевидно, что причудливая игра жизни свела его дочь и сына соперника от той, его отринувшей.

Откуда мама это знала? Да от Риты. Мама для чего-то общалась с этой параллельной женой отца и делала вид, что ничего не понимает и не знает. И Рита ей подыгрывала. Гипнотически, не мигая, изучала маму по-кошачьи, когда вот также сидела тут и пила чай из старинных чашечек, мурлыча приятности и женские пустые новости. Нет, из других, из кофейных, Рита не любила чай, а только кофе. Маленькие кофейные чашечки тоже были с сеточкой, но уже золотой на кобальтовом фоне. Это происходило тогда, когда папа отсутствовал на Земле, и мама приглашала Риту, а Рита всегда прибывала с «дарами данайца». Может, мама считала, что такое дружеское сближение лишит соперницу наглости и жестокости увести отца окончательно? Она притаскивала маме то редкую статуэтку, то чашечки эти, зная любовь мамы к экзотической красоте прошлого, столь отличной от безликой штамповки, выходящей из подземных заводов, где всё производили неживые роботы. А в этих чашечках таилось прикосновение человеческих рук, их изготавливающих, расписывающих, тоже с привлечением машин того времени, но всё же и контактирующих с живыми руками людей-творцов.