– У меня не было никаких проступков ни перед кем! Я всегда и всем самоотверженно служила! Родным людям, своим пациентам, человечеству в целом…

– А зря! – ответил он, прищурившись, как пребывающий в затаённой активности кот, выглянувший из-за ширмы человека-монумента. – Никогда не стоит забывать о себе.

Потом объяснил, что все женщины, если одинокие, тут свободные и уважаемые коллеги, защищённые земными законами, но слабо защищённые от вполне понятных домогательств. Так ведь и они прибывают сюда, зная это. И спасение от участи похищения, – условного, конечно! – скорый поиск того, кому, как и ей нужна идиллическая семейная гавань без штормов, но и без бурных чувств.

– Не переживай, – сказал ей человек по фамилии Венд, – Весь вопрос в том, придёшься ли ты по нраву тому, кому и прислана?

Этого посыла Вика не поняла. Или не захотела. Но потом, разобравшись в своих смятых чувствах и ощущениях уже тогда, когда спутник Гелия стал колыбелью её рождённых здесь детей и её повторного счастья тоже, она поняла, что он имел в виду. Поняла намёки красавицы из ГРОЗ, поняла свою «сверхзадачу», так сказать. Её прислали для самого ГОРа, у которого жена вечно пребывала в беременностях и заботах о потомстве. Поэтому он и насмехался над ней, поэтому пугал, желая, чтобы она прильнула к нему, как к защите от страшного дикого зигзага своей судьбы. Никто и никогда не тронул бы её, не прояви она сама такого желания. Никогда. Как поняла она потом. А в тот раз она ничего пока что не понимала.

Он посадил её к себе на колени, и как-то незаметно вышло, что Вика не сразу и разобралась, что сидит впритык к человеку, с определением которого так и не разобралась. Близкий он ей или же… Он же всё забыл! Вернее, сидя на самом этом человеке-монументе, она и очнулась от своих раздумий. Монумент он уже не напоминал нисколько. Он дышал в её смятённое лицо, в пылающие ушки, хорошенькие такие, любимые когда-то мужем её ушки, в маленьких мочках которых светилась россыпь бриллиантов, подаренных изменником, – Я тебя вспомнил, Вика…

– А я и не забывала… – ответила она, даря ему ответный поцелуй. – Только учти, я с женатым в связь вступать не буду.

– Даже иногда? – спросил он. – Тебе в тот раз не понравилось со мной?

– Мне понравилось, – не стала она ничего скрывать. – Ты дал мне уверенность, мою женскую, которую потом опять отнял у меня мой негодный муж. Он же вернулся, а потом опять ушёл… У тебя же здесь жена. Как быть с ней?

– Вопрос неправильный. Она как есть, так и останется моей женой.

– Я ситуативной любовницей не буду. Чтобы раз в месяц или пару раз в год… Тут слишком тесный мир. Под куполом. Кем я должна буду себя ощущать?

– Ты хочешь постоянной связи? – спросил он. – Так чем же тогда тебе не угодили те, кто именно такую связь тебе и предлагали? На выбор. Разве выбор здесь плох?

– У меня возникло такое чувство, что я кобыла на торгах.

– Кобыла лишена возможности выбрать себе того, кто и будет ею владеть. А тебе такой выбор дан. Не хочешь, живи соломенной вдовой. Как и привыкла на Земле после бегства своего соломенного мужа.

– Отличный у меня был муж. Но разлюбил. Что же тут поделаешь? Да я и сама-то… Не хочу я о нём и помнить. И не вдова я соломенная, а вполне себе невеста. Тили-тили тесто, где жених, коль есть невеста? – она засмеялась. Она уже сама стала целовать его в губы. Целовались долго, но с какой-то спокойной нежностью, как давно привычные друг другу супруги. Память о прошлой земной юности и порождала такую вот глубинную почти родственную нежность. Она знала, что он никогда не полюбит её, как любит мужчина свою единственную женщину. Даже если и способен проявить сексуальное устремление конкретно к ней, к Вике, брошенной мужем, заброшенную на отдалённую планету немилостью земной судьбы. – Хорош ты, Рудик, не отрывалась бы от тебя никогда. Но ты чужой муж. А я женщина порядочная. Мне к аскетизму не привыкать, и соблазны преодолевать я тоже обучена.

– Как же тогда в Подмосковье? Так сказать, «в глухих лугах остановлюсь, чтобы нарвать себе букет, кого-то там любя». Как там? Что было не так с твоим умением преодолевать соблазны?

– Я же сочла тебя свободным. Ты ничего не сказал о том, что привёз с собой жену с того Трола…

– Хочешь кофе? – спросил он, дав ей освобождение от своих объятий. Нет, так и не надо, не очень-то и хотелось. Так расшифровала его поведение Вика.

– Сразу признаюсь, здесь нет натуральных продуктов. Всё, кроме зелени, ягод и овощей, синтезировано. А в скором времени и фрукты будут совсем настоящие, как деревья подрастут…

Вика почувствовала, когда он быстро и умело изучал её через прикосновения, что он так и не вспомнил тех подробностей, чем были наполнены те мгновения их встречи у подмосковной речки. Просто потому, что они не являлись для него чем-то ценным, незабываемым.

– Ты помнишь, в какое платье я была в тот день? – спросила она.

– В каком платье? Кажется, в красном. Нет?

– Оно было в горошек.

– А, ну да! Нежно-розовое в белый горошек.

– Нет. Белое в чёрный горошек. Ты ещё обозвал меня сладким горошком. А ещё… заячьей капусткой. Почему заячьей?

– Трава такая есть. Свежая, мяконькая, душистая травка. Отрада для оголодавшего зайца, наверное, – откровения не казались обидными, напоминали дружескую успокоительную ласку. Она заглянула в глаза этого человека, зелёные и твёрдые, удерживающие её взгляд на чёткой и определённой границе. Он и не собирался пускать её внутрь к себе. Ничем не заманивал, не лгал, – «Так себе барахлишко, мягкое и серенькое, коли уж ничего нет другого, сошла бы и эта пока. А нет, так и не надо. Услужливых кошечек найти на раз, другой, и более атласные, к рукам привычные пушишки найдутся». – Эти его мысли о себе она, конечно, прочесть не могла, но понять сумела. А как знать, улови она хоть каплю его чувства к себе, жизнь на спутнике приняла бы и другой оборот.

После того, как она выпила суррогат кофе, вполне сносный и на удивление душистый, он попробовал повторить свой натиск. Раз уж пришла, чего ж отпускать, не солоно хлебавши?

– Отпусти меня, Рудик! – взмолилась несчастная Вика, когда рука его коснулась того, что до времени являлось неприкосновенностью, кроме предателя мужа, понятно. Рудольфа же она исключила из своего наличного информационного багажа ещё в то время на Земле, как печалилась о его исчезновении, поняв, что он её благополучно забыл. Сама же себя навязала, кого винить? Так что окончательное забвение оказалось на данный момент взаимным уже. А где нет любви, нет и ревности. Нет и муки от любого откровения, чего оно ни коснись.

Она подумала вдруг о той непонятной женщине из ГРОЗ, ничего ей и потом не объяснившую, но присутствовавшую на её осмотре у врачей ГРОЗ. Рита Бете. Если судить по первому впечатлению, очень молодая. Но глаза…

Пронзительные, с льдистыми какими-то включениями в них, рассматривала её без всякого чувства, и как бы с некой тайной мыслью, вызывающей тревожный отзвук в душе Вики. Вика вовсе не была дурочкой. Тогда она подумала, что у этой женщины не всё в порядке с психикой. Она была осведомлена, какие вольности позволяют себе сотрудницы этой структуры – все бывшие космические воительницы и вообще мало стандартные. Они редко любят мужчин, так она о них слышала, но её-то это как касалось? Древние, как сам мир, пороки не желали покидать насиженных гнёзд в человеческой коллективной душе, переползая из века в век, частично угасая, частично и размножаясь…

Вике оставалось лишь проклинать собственную веру земной дурочки в прекрасные качества людей Земли, в то, что всё тёмное и злое осталось в прошлом человечества. Содрогаясь при мысли о сексе с нелюбимым и не любящим её человеком, кем он тут, на Спутнике Гелия ни будь, – да зачем он и нужен в таком случае? – она ужасалась параллельно той альтернативе, что и озвучил Венд. Жить соломенной вдовой и дальше. Тогда ради чего было покидать Землю? Ради наглых и низменных молодчиков, ждущих за стенами отсека их шефа, и вообще за любыми стенами? Приступ отчаяния сдавил её горло, она закашлялась сухим истеричным кашлем. Сцепив маленькие, но искусные ладошки профессионального врача, сжав их до онемения суставов, Вика смело сказала Венду, хотя и было ей страшно.