– Её зовут Кларисса. Так записано в её базе данных. Ей восемнадцать лет. Фамилия Зотова. Есть ещё вопросы?

– Практикантка, выходит? А этот Ксен? Он отец?

– Он муж. В противном случае, юную девушку сюда бы не допустили. В дикий и страшный мир, который обустраивается для сносного обитания голодным мужичьём, в основном. Ты не понимаешь или прикидываешься?

– Кто посмел бы её тронуть? Здесь же есть законы.

– Одно дело те, что сочиняются на Земле, и совсем другое дело те законы, которые работают здесь. Здесь не трогают только замужних женщин, все остальные… уж как сами устроятся.

– Женщины – да. Но не молодые же девушки…

– Какая нормальная девушка сюда сунется? И главное, кто её сюда пустит? Если она не невеста или не жена? Одинокие здесь – это земной стареющий неликвид. Так что у неё муж.

– Такой некрасивый и старый? Да ты шутишь! Наверное, он сфальшивил, занёс в базу данных сведения, что её муж, а сам отец, да, Руди? Она же сбежала с Земли по причинам личного порядка. Несчастная любовь, например. Когда мне было плохо, мне тоже хотелось сбежать куда угодно. Только некуда было.

– Тебе всегда было куда. Ты, во всяком случае, всегда находила, куда тебе сбежать от меня подальше.

Нэя уловила раздражение в его голосе, и это прозвучало странно, непривычно. Здесь, за девять лет, так произошло впервые. Он никогда не раздражался, не вспоминал прошлое. Это являлось табу, их взаимным, наложенным на прошлое. Она попыталась уйти от возможности ссоры на пустом месте.

– Я дала свою книгу, которую пишу, почитать Артуру. Он сказал: «Сплошные диалоги, а в промежутках между ними персонажи бесконечно совокупляются». Он ничего не понял. Разве жизнь не состоит из этого? Разве возможно представить себе мир безмолвных людей, и не думающих к тому же, не рожающих детей. Как те затворники Кристаллов. Если нет слов, нет и мыслей, потому что мысль возникла из единения людей, а объединили их слова. Мысль – это порождение коллективного разума людей, а не иначе. Хотя и принадлежит она по видимости каждому в отдельности. Но это же не так. Нет коллектива, какой он ни будь, нет и отдельной личности. Слова это живая, развивающаяся, развивающая связь, соединяющая людей. Она, как и всё живое, может болеть, может отмирать, может быть уродливой, а может опережать в своём развитии отдельно взятого человека, да и даже целые сообщества людей. Слова предшествуют делам, порождают саму их возможность, а потом уже совершённые дела, прекрасные или гнусные, порождают новые слова, и так бесконечно.

– Слова, слова, слова, – отозвался Рудольф, – так сказал один принц из печальной сказки, читая книгу.

– Принц? Вика зовет Артура принцем. Говорит, что его так звала мать. Когда Артур улетает на нашу «Маму» за пределы купола, Вика натыкается на людей и стены, настолько переживает за него. Я тоже переживаю за тебя, но не демонстрирую этого. К чему? Артур с ребятами называет эти исследования «пикник». «Летим на пикник»!– И все радуются, настолько там прекрасно. Они берут с собой и женщин – поисковиков. Я настолько им завидую, в хорошем смысле, конечно. Они говорят, когда начнётся более полное освоение других континентов, то поселившись там, все забудут о Земле старой уже окончательно. Настолько здесь лучше, простор и первозданная тишина. Почему ты ни разу не брал меня с собой? Почти все женщины на спутнике была на просторах «Мамы». Там есть долины, леса, моря. Ты обещал мне когда-то сокровища гор. Но не этих же мрачных и замороженных, что нагромождены за пределом нашего купола. Там-то какие сокровища? Там владения Абгрунда, как ты говоришь.

«Мамой» они называли голубую планету. Город под куполом на замороженном континенте являлся первым подготовительным этапом в освоении самой планеты. Выстроенный маленький город под куполом впоследствии станет резервной базой, гарантирующей выживание в нестабильной среде великолепной драгоценной находки, вдруг засиявшей однажды перед глазами первооткрывателей. Маленьким новый город являлся лишь, в том смысле, если соотносить его с размерами самого космического тела, на которое посягнули пришельцы, и в которое уже успели и внедрится. Город имел и подземные уровни, сугубо технические.

– На планете опасно. А ты постоянно, если не на сносях, то кормящая мать. Иногда у меня такое ощущение, что я тоже весь пропах молоком, детскими кашами, их записанными трусишками. Я тру, тру себя, но, похоже, запах застрял у меня в ноздрях.

– Ты говоришь так, словно устал от детей и от меня, а я…

– Если я и устал, то совсем от другого. Я устал быть игрушечной, по сути, верховной властью корявого, как считают иные на Земле, спутника. Ведь его в ГРОЗ так и называют «Новым спутником». Устал от затянувшегося отрыва от дома, от надоевших лиц, от деятельности, в которой я мало отличаюсь от робота. Кто и ради каких целей запрограммировал меня на эту каторгу? Кто воспользуется трудами, в которые вложен ресурс стольких жизней? А главное, ресурс моей единственной и неповторимой жизни. Почему кто-то будет жить и наслаждаться, как сказал Артур – вести утонченные диалоги и сладко совокупляться в промежутке между ними, а я, а мы как компьютерные программы только функционировать? Что есть благо целого человечества? Благо всегда чьё-то персональное преуспеяние, возвышение над всеми прочими, которые для этих вознесшихся лишь потребляемый ресурс. Мне противно служить закрытой корпорации, которая прячется за вывеской «благо целого человечества». А мы тогда кто? Но я заложник здесь, мы все полностью зависим от породившей нас цивилизации, и стать дикарём в набедренной повязке под иной, пусть и животворной звездой, мне не хочется тоже. Да её ещё и поискать надо, эту звезду и эту свободную планету. А эта планета уже под когтями «блага человечества». Её так просто не выцарапаешь. А тебе какая разница, подлинные или голографические окна в помещениях, в которых ты пребываешь. Если дальше этих окон ты никогда и не суёшься. Так было на Паралее, так на Земле, так и здесь. Какая разница тебе? Погуляла вокруг зданий и опять в них нырнула. Твоя деятельность всегда только в замкнутых стенах. Поэтому и мир твой благой и тёплый, душистый и ограниченный. Ну, если иногда и случается переполох, когда старушка жизнь метёт своей метлой комнатный сор. Ты маленькая комнатная цикада, живущая в уютной щёлочке под плинтусом, для неё замкнутый домишко – и есть её необъятная Вселенная.

– Когда-то я была щебетуньей, феей-бабочкой, теперь стала серой бесцветной цикадой в щели под плинтусом. Недурная эволюция. Но это так и есть. Я хочу на Паралею, – ответила Нэя на его раздражение, – навсегда. Хочу там жить. Мне надоело здесь. Я устала быть непрерывно размножающейся цикадой.

– К Антуану?

– Разве он на Паралее?

Почему Рудольф связал её тоску о Родине с Антоном? Как будто вместе с нею смотрел её сон.

– На ней родимой. Разумов туда его вызвал, как бывшего старожила. Там такие дела! Но я никогда, ты слышишь, никогда не вернусь туда! Не смотря на то, что там объявилась ещё одна моя дочь. А ты можешь вернуться. Имеешь и право. Но для этого тебе, как минимум, надо вернуться на Землю, а оттуда с очередным экипажем направиться туда. Но без меня. И без детей, естественно.

И он отодвинулся от неё. Таким вышел этот странный утренний разлад.

Планета, вокруг которой вращался ярко-синий спутник, была признана уникальной и приоритетной для дальнейшего перспективного освоения. На её самый стабильный и наполовину замороженный континент шли грузы с роботами, технологиями и людьми. В дальнейшем планету будут обустраивать для долговечного уже обитания, изучив её тектонические процессы, поняв динамику её бурных трансформаций. Она голубела, если смотреть на неё из около космических далей, как сфера лунного камня, стоящая у них в спальне на таком же кристаллическом столике. Планета казалась Землёй, манила синевой, лучистым живым своим дыханием, но вблизи была пока ещё непредсказуемо опасна. Прибывало всё больше специалистов. Гелия, – таковым было её черновое название, временное, – уже не считалась захолустной колонией для исправления тех, кто оступился в суровом и непредсказуемом Космосе, нарушив земные нормы там, где никаких норм не было и в помине.