– Ты думаешь, я был настолько туп, чтобы всему верить? Но делал вид, что верю. Поддерживал её игру в жалкое меценатство. Я страшно жалел Гелию, понимая её обреченность, – сказал он вслух. – Падение «Финиста» только приблизило неизбежное…

– Я верю тебе и знаю, что тебе низко лгать. Кто написал ту картину, что у тебя в отсеке? – В такую минуту, когда отверзлись подвалы его души, когда он был болезненно и нервически всклокочен, можно было многое узнать о прошлом мамы. Но к нему, очевидно страдающему, не было сострадания всё равно.

– Человек, который полюбил её. Но он погиб. И это стало нашей совместной трагедией. Тебе Нэя ничего не рассказывала?

– А что может знать Нэя?

– Да так, – он внезапно замолчал.

– Нэя лучше, чем была мама?

– Нет. Она просто другая. Ты же любишь Нэю. Разве нет?

– Я считаю, что она тебе не подходит. Она смешная.

– Чем?

– Не знаю. Эта её манера говорить, ломаться, одеваться, и её грудь, которую она не прячет. Не вымя, конечно, как у той, о которой ты вспомнил, но всё же…

Он усмехнулся, – Куда она её спрячет? Если это часть её самой? Ты-то свою грудь не прячешь.

– У меня же нормальная грудь. А у неё заметная слишком.

– Умная девушка, но говоришь чепуху. Она не только красива, изысканна, но и добра, она не похожа ни на кого.

– А я?

– И ты.

И ей нечего было на это сказать. Она, Икринка, была неповторима, так считал и Антон. И Нэя была неповторима. Это была та правда, которая была правдой в отношении любого живущего на свете человека.

Последнее время Нэя шила ей искусные платья, скрывающие её живот. Она слонялась по парку и уже не ездила с Антоном в столицу, отец не разрешал. Её преследовала бывшая лаборантка Антона Иви. Она говорила ей гадости в лицо, поражая Икринку своей злобой и ограниченностью.

– Ты животное, – говорила ей Икринка. «Животное» часто бродило по лесопарку в стае себе подобных. И тогда оскорбления становились их развлечением. Они изощрялись друг перед другом. Говорили ей о том изысканном удовольствии, которое доставляет им её безвременно почившая мать, – фильмы с её участием учат их любви. Возможно, говорили они ей, ты и не дочь своего отца. Но это не беда! Тогда твой отец кто-нибудь из богатейших людей Паралеи. Выбирай любого, и каждый подтвердит своё отцовство. Аристократы никогда не отказываются от своих детей.

– Придурки! – не выдержала Икринка. – Существует генетическая экспертиза, – но они не понимали, о чём она. Она же, поняв, с какими невеждами вступила в контакт, замолкала.

– Не давай им обратной связи! – учила её Нэя, и в этом «учительница» была права. Икринка разворачивалась и уходила. Всё было ей здесь противно, и давно. Чему она могла тут радоваться? Замкнутый скучный мир, надоевший лесопарк, все их цветники и оранжереи. За пределами стен – грязная вонючая столица, вечно грохочущая, чадящая, а дальше убогая нежить провинции.

Но никто, казалось ей, не видит её состояния, кроме отца. Но и он, весьма своеобразно поддерживал её, всячески подчеркивая её безнадежное убогое состояние и личностную недоразвитость…

И вот он, смеясь как мальчик, как Антон, от своего счастья, чуть ли не целуя ноги этой уродке, дарил ей неведомую никому и, казалось, даже несуществующую в нём, но ослепительно играющую сейчас грань своей души.

Увидев Икринку, Нэя тряхнула своими крашеными лохмами, в которых запутались заколки, так похожие на мамины. Спрыгнула со стола – кристалла, сотрясая свою открытую грудь. На ходу она быстро спрятала её в платье, ничуть не застыдившись Икринки. Да она и вообще-то не ведала стыда ни в чём. Да и знала ли она, что такое интимный стыд? У неё, похоже, и не было такого понятия. Она стала искать свои туфли, влезла в них и подошла к Икринке. Обняла её и полезла со своими поцелуями.

– Лоролея, – сказала она, хотя никогда не называла её так. Но сделала это в угоду отцу, зная, как он презирает имя данное Хагором. – Почему ты давно не приходишь? Я шью для твоего маленького костюмчики, ты увидишь. Приходите с Антоном. – Губы Нэи пахли отцом. Икринка почуяла этот запах и поняла, чем они тут занимались недавно в его жилом отсеке, возле изображения её матери, где бесстыжая наложница оставила запах своих развратных духов. Она молчала. Нэя же, ещё раз одёрнув своё платье, опять подошла к отцу и, сияя своими распутными, а такими вроде и невинными глазищами с загнутыми и накрашенными ресницами, поцеловала его в седую макушку. Хотя он уже не замечал Нэю, предчувствуя скандальную развязку.

Поймав его на очень личном и сокровенном, Икринка понимала, что совершила какую-то невольную подлость, не уйдя сразу, но злоба к нему и к Нэе была больше этого осознания.

– Чем вы тут занимались? – спросила она с вызовом, едва Нэя скрылась за закрывшейся панелью. – Какие вселенские задачи решали при помощи этого суперкомпьютера? Ты занимался её образованием? Ты взял её в число своих сотрудников? Чтобы она шила им костюмы? А то у твоих ребят очень уж унылая экипировка. Она уж точно обучит их местному шику!

Он смотрел исподлобья, и ему было стыдно перед нею, что она была в состоянии понять. Но её охватил неудержимый гнев и напрочь спалил самоконтроль.

– Какую же вселенскую тайну она тебе тут открывала в вашем совещательном центре? Эта модельерша, тряпичная колдунья?

– А ты, – спросил он грубо, – не те же самые тайны открываешь своему красавчику Антуану?

– Я-то да! Я молодая, и он тоже. Нам можно и нужно. А вот вам-то с вашей сединой и ей с её тупой башкой, этой Сю-сю с её бюстом, который и не запрячешь, как ни старайся. Да она и не старается. Всем его показывает. Похоже, в нём и живет её большая душа…

– Замолчи! – сказал он сдавленно и с еле сдерживаемым бешенством, но это лишь подхлестнуло её.

– Конечно! Где уж и было тебе наиграться, ведь мама, замученная тобою, погибла так рано. Вроде и случайно, но только думаю, она давно хотела умереть. Дедушка говорил, она понимала, что её вызвали на смерть, она была наделена предвидением, но она не хотела больше тут оставаться. Я помню, как были вы страстны, что даже в машине на глазах у ребёнка не умели себя сдержать. Что же и сейчас при твоём столь раннем вдовстве? Кто же тебя и осудит? И ей ведь охота! Сколько тут ходила и выставлялась. И в кристалле своём, говорят местные свидетели, был у неё открыт для любителей ночной приём. Только если днём она устраивала показы одежды, то ночью напротив показы без оной…

– Пошлячка! – он встал. Губы его вздрагивали от гнева, от обиды и от незнания, как себя вести. – Это не предназначалось для твоих глаз. Ты же сама женщина. Любишь. И если бы я подсмотрел твои игры и высмеял, что почувствовала бы ты?

– Да разве в этом дело? Оно же совсем в другом. Оно в неизбывной моей ненависти к тебе и в неисцелимой моей жалости к маме.

– Твоя мама была настолько добра и деликатна, у тебя нет и сотой доли её великодушия и такта.

– Ну да. Не за это ли вы и потчевали её изысканными ласками, что она днями лежала потом в восстановительной капсуле у Франка. Так миловали её райские перышки, что выдирали их с кровью? А косточки все пересчитали?

– Такого никогда не было! – он побагровел и задохнулся. – Как ты можешь такое нести? Неужели, гнусный Хагор мог заливать тебе в душу такую кипящую заразу! Лишь один раз я принёс её без сознания к Франку, найдя её избитой на улице Паралеи. Я клянусь тебе, что так и было! Её стали преследовать, а она не желала покидать пределов столицы. Её избили в отместку за то, что она нагрубила одному непростому типу… Так что я вынужден был заняться теми подонками и уничтожить их настолько показательно, что тот, кто и наказывал её таким способом, от страха наделал в штаны… – он вскочил и заметался по огромному холлу, будто искал выхода отсюда наружу. – Короче, та мразота был из Коллегии Управителей. За отказ его обслужить он и придумал ей такое вот мщение. Они не стремились убить её, но били профессионально, достаточно для женщины, чтобы она сломалась и навсегда утратила здоровье. Он не хотел её убивать, он хотел своего зверского торжества над нею. А мне она ничего не говорила, ничего! Пока я сам вынужден был войти в связь с уголовным миром Паралеи, чтобы вычислить всех, кто её избивали. Они оказались вовсе не уголовниками, а людьми из одного секретного Департамента. Зато уголовник так и остался у меня осведомителем, за что Франк, ни черта не понимая! также клеймил меня. И лишь после гибели своих наймитов та властная тварь понял, с кем он столкнулся и оставил её в покое. Я же их буквально сжёг для назидания тому верховному вожаку. Ему я не мог сразу же отомстить, не имея к нему доступа. Но я всё равно его наказал, только позже. С какой же тварью пришлось мне породниться! Имею в виду Хагора. Ведь не щадит никого. Факты-то изложил верно, а вот их интерпретация – чудовищная ложь! Вот так и живу, что называется, вымазанный сажей и вываленный в перьях перед всеми! И верят! Конечно, кто я как не злодей, поработивший красавицу – ангела! Поскольку я действительно иногда и шлёпал её слегка за скандалы и хулиганские выходки. Я не мог её выбросить на окончательную свалку из-за тебя! Если бы не я, её растерзали бы и растащили по клочку на сувениры! – Немного успокоившись, он сел на место, выпрямился как каменный истукан и положил перед собою свои ручищи, сжав их в кулаки, что было у него признаком крайнего напряжение, готового вот-вот взорвать его изнутри. Но всё же он успел растратить часть энергии своего безумного гнева на хаотические передвижения по огромному холлу, поэтому сидел уже неподвижно. Для него было очевидным потрясением, что безумный Хагор посмел залить в девочку – дочь столько чудовищной информации о её же матери, столько лжи о нём самом – об отце. Тая столько неприглядных тайн о жизни Гелии, к которым был причастен самым прямым образом, он и понятия не имел, что кто-то обрядит его самого в одеяния гнусного садиста и таковым представит для всякого. Но если на мнение всякого было наплевать, – для всякого безупречным никто и не бывает, то для своих детей кому ж хочется выглядеть извергом, особенно если вся та прошлая жизнь была неизмеримо сложнее, страшнее, запутаннее, и всё равно не такая. Он расслабил руки, заметно ссутулился, опустил глаза в поверхность стола-кристалла и включил чисто автоматическим движением какую-то программу. По колоссальному дисплею забегали непонятные разноцветные пиксели, слагая столь же бессмысленные для глаз Икринки формы и графики. Зазвучала странная, очень тихая приятная, убаюкивающая музыка. Может, он и хотел как-то воздействовать через её слух на её же взбаламученное состояние, поскольку на пару минут она действительно стала погружаться в полусонное состояние, но тут нечаянно наступила на заколку своей матери, упавшую на пол. Подлая соблазнительница её отца посмела присвоить себе вещи её матери! Она с силой наступила на заколку, даже через подошву туфельки почуяв укол, – драгоценность хрустнула.