– Но как бы ты тут жила? Здесь одни роботы и солдаты. Это же казарма, производство, лаборатории, но не дом для маленькой девочки. Ты должна была воспитываться среди людей на поверхности. Потом твои дедушка, бабушка, они образованные люди, много всего знают, а тут кто? Одни молодые штрафники и редкие исследователи, занятые только своим профессиональным делом. Чему бы они тебя научили?

– Объяснить можно всё. Сначала не было желания видеть меня рядом. Потом, да, я уже не хотела сама.

– Неправда. Я всегда хотел, чтобы ты была рядом.

– Не хотел. Дедушка прочитал в вашей книге, (Франк ему давал такую пластиночку, там можно было найти любую земную книгу), что желание это тысяча способов, а отсутствие желания – тысяча препятствий. Вот Артур, он немного и старше меня, а как управляет вашими тут штуковинами. Я бы тоже умела.

– Он жил и воспитывался в земном социуме. Здесь он только проходит службу. Здесь Армия, хотя и Космическая. Здесь нельзя было жить ребёнку без женщины.

– Почему ты не женился во второй раз?

– Да на ком тут?

– А Нэя? Почему не мог найти её раньше?

Он отводил от неё глаза, прятал их.

– Стыдишься, что с нею?

– Нет.

– Бабушка говорит, если бы у вас тут были женщины, у вас был бы рай. Были бы дети, цветы и радость. Как на поверхности.

– Нам нельзя. Тут не рай, а служба.

– А когда у Нэи будет ребёнок? Ты тоже выкинешь её в какую-нибудь провинциальную глушь?

– Не будет у неё никаких детей. И закончим это обсуждение.

– Да ты слепой что ли? Все замечают, кроме тебя! Она же растолстела вся. Поверхностный птичник кудахчет об этом давно уже.

– Я не собираюсь ни с кем обсуждать свою личную жизнь!

– Потому что тебе стыдно?

– Нет. Но я не так воспитан.

– Зато другие делают это за тебя. Обсуждают и тебя и Нэю. И нас с Антоном. Расскажи, как вы жили с мамой? Почему так плохо?

– Тебе же дед всё рассказал.

– Но это однобоко. Его пристрастный взгляд не может быть правдой. Всей правдой. Ты расскажи.

– Она разлюбила меня. А я не сумел её отпустить. И она возненавидела меня. Издевалась надо мною. Оскорбляла при младших коллегах – моих солдатах, прочих посторонних людях и даже дралась. Я очень долго терпел её выходки. А потом распустил руки и уже не мог воздействовать иначе. Она не слушалась. А жить ей одной было уже опасно, она катилась в пропасть. Я вытаскивал её из притонов, в которые она повадилась бродить. Конечно, она боялась себе многое позволить, но порок притягивал её даже просто зрительно. Стала пить наркотическое пойло, так называемую «Мать Воду», спускала на неё все средства, которые я был в состоянии ей давать, а я, ты знаешь, мало соответствую уровню их социальных паразитов с их неограниченным богатством. Так она стала шантажировать меня, что найдёт такого дядю, готового поделиться своими благами с нею. Она настолько стремительно деградировала, практически перестала нормально есть, уже отодвинула куда подальше свою профессиональную деятельность – свой театр. Болталась по злачным местам в стремлении окончательного саморазрушения. Только камни и платья по-прежнему были дороги ей. Вокруг неё завился хоровод проституток и ворья, они тащили у неё всё, она сама валялась в отключенном состоянии от «Матери Воды». Хороша мать! А в её доме устраивали оргии. Её не трогали лишь потому, что боялись меня, а так? Где бы ты в таких-то условиях нашла себе место для жизни, как ты меня упрекала? Конечно, она не всегда была такой. Только в последний уже год перед гибелью, перед тем трагическим падением «Финиста». Как-то я приехал к ней, а она совершенно голая валялась в гостевой комнате, погружённая в наркотические видения… Она страдала нарциссизмом, считала, что всем за счастье увидеть её телесное совершенство. Это единственное, что грело её ледяное сердце. Восторг скотов…

В процессе рассказа он забыл о юной и чистой дочери. Глаза упёрлись в образы, ожившие в нём, налились бешенством. Гримаса отвращения подняла верхнюю губу, обнажив зубы. Он замер не от того, что споткнулся о непотребную прошлую панораму – картину, а от ожившего, взметнувшегося из глубинных недр протуберанца гнева на погибшую и не прощённую жену – её мать. И это столько лет спустя! Он сжал руку в кулак и елозил им по отражающей и блестящей поверхности суперкомпьютера, еле сдерживая в себе желание, ударить по нему. И тут её опять охватила та самая странная способность входа в тайное информационное пространство чужой души без всякой зримой и открытой двери. Она и слухом, и зрением воспринимала, хотя и несколько смутное завихрение образов его прошлого. Он молчал, а при этом он как бы и говорил ей о том, о чём не сказал бы никогда и никому даже под пытками.

– Дверь в жильё вообще настежь, а в столовой комнате какая-то рыжая как пламя девка в прозрачном шарфике на бёдрах, но с голыми и надутыми как две полусферы грудями, крутится как смерч на столе среди посуды и объедков перед пьяной ордой. А орда эта – твоей матери творческие в кавычках коллеги. И те, разумеется, кто на них налипали гроздьями. У меня была одна женщина на оплате, как бы домработница Гелии, но мелкая чиновница из Департамента охраны столичного порядка. Она следила, чтобы мать не обворовывали, не покалечили при случае. Так ведь и она имела свои дни отдыха. Вот Гелия и пользовалась редким случаем, притаскивала весь ночной клуб непотребным гудящим роем к себе на продолжение пиршества. Когда я вошёл, они все разбежались по её излишним комнатам, как тараканы по щелям. А рыжая дикая метла, перебирая своими ножками, спрыгнула со стола, подошла ко мне и прижалась. Соблазняла своим выменем, тёрлась о мою одежду и облизывала свои красные губы. Но меня она при этом не видела! Таращилась как сквозь стекло стеклянными же глазищами! «Я твоя рыбка. Я задыхаюсь без глубокой и чистой воды нашей любви. Возьми меня назад в свой круглый и прекрасный павильон»! Не знаю, отчего она застряла в моей памяти. Наверное, от того, что тогда была моя предпоследняя встреча с Гелией. Последняя же встреча… Да ладно! Поэтому весь кошмар того вечера остался во мне в мельчайших и терзающих меня до сего дня подробностях. Все они там были под наркотическим воздействием – в измерениях ужасающего инфернального бреда! Кто-то мяукал, кто-то где-то визгливо рыдал в отдалении в бестолковых и пустых комнатах её ненужно – огромной квартиры. Я притащил плед из спальни и завернул одурманенную девку, совсем ещё юную, завязал в узел как кошку. После чего пихнул в соседнюю комнату к остальной затаившейся сволоте. Связался с Чапосом и потребовал, чтобы он забирал в свой продажный притон бесхозный товар, который тут пляшет по грязным мискам в надежде найти себе покупателя. Да тут одна нищета, и в прямом, и в фигуральном смысле, маскирующаяся под «праздник жизни». Я сделал Гелии необходимую отрезвляющую инъекцию, настолько я уже привык к подобным представлениям. Что я мог ещё сделать в такой ситуации? Я уже давно не прикасался к ней и пальцем. Прибыл Чапос со своей страшной стаей квадратно-челюстных соратников, чтобы выбросить из жилища всех. Гости Гелии, кто не успел умчаться сразу, заверещали и заметались по углам, удирая полуодетыми и с прискоком от страха. Бандитский мир Паралеи – это ужас, и они знали, что им никто не поможет, если что. Гелия пришла в себя и встала на защиту рыжей проститутки. Раскрыла свои лилейные ручки, загородила её от тех, кто, достанься она им, растерзали бы её в своем уголовном притоне в клочья. Бандиты сочли, что танцорка им награда за наведение порядка. Вот с таким отребьем мне и приходилось иметь там дело. Но у меня не было, и не могло быть, на поверхности частной военизированной охраны, как у холёных властителей Паралеи. А защищать Гелию мне было необходимо. Она же никогда этого не понимала, она жила на какой-то собственной Паралее, не имеющей с настоящей ничего общего. Я её спасательный круг, благодаря которому она и держалась на поверхности того чавкающего болота, был в её представлении худшим из врагов. Гелия стала меня уверять, что тут был необходимый бедной талантливой девушке творческий просмотр для зачисления в театральную школу. Что у грудастой скромницы нет денег на обучение, а она чиста как родник, доверчива, заблудилась в столичных дебрях, её уже подло используют, могут погубить окончательно. Вот и здесь кто-то из присутствующих подло подпоил её, а она, по сути, ещё ничего не понимает в окружающей жизни, и точно такой же была она сама некогда, но ей посчастливилось сразу найти прекрасных и возвышенных душой людей. Я тогда же и дал деньги, Гелия заверила, что внесёт оплату, и девушка будет учиться, а не танцевать по столам. Я до сих пор испытываю непонятное чувство вины не только перед твоей матерью, но и перед той, которую я завязал в плед на два узла, чтобы не брыкалась, хотя ей-то я что сделал? Какой урон причинил? Но это же мир лицедейства!