– Напевы Хагора? – спросил он, – он хорошо напитал тебя своей мудростью. Только ум его – ум отвлечённый.

– Может, и отвлечённый. Только он меня воспитывал со своим отвлечённым умом, кормил, стирал, покупал одежду, в школу провожал, играл со мною. В то время как другие, во всем совершенные, были вроде и не при делах.

И все его речи были столь же безрадостны ей, но она упорно продолжала к нему ходить, чтобы всё выслушивать, не делая при этом ни малейшего порыва к великому преобразованию своей якобы тёмной души. Словно ей было важно напитаться отвращением к миру через нелюбимого зануду отца, потому что Антон препятствовал в том смысле, что через него она этот мир отринуть не могла. А напротив. Он не отпускал её, даже когда молчал. Антон и был центром мира, его смыслом. А отец был тем, что её выталкивало и подталкивало к Хагору. Хагор ждал её решения. Как только она всё решит, он вызовет Зелёный Луч.

К отцу нельзя было прийти без его вызова. Но у Икринки был универсальный код доступа во все помещения, который он ей дал. На подземной базе не все входы и двери запирались, но все знали, куда можно, а куда и когда нельзя входить. У них были очень сложные внутренние взаимоотношения, ей непонятные и малоинтересные. Внешне казалось, что всё просто, но очень сложно в действительности. Поэтому он и дал ей для удобства маленькую пластину, похожую на золотую, может, и золотую. Она и открывала ею входы на поверхности в сам «ЗОНТ» – «Зеркальный Лабиринт» и те дверные панели, которые были на верхних уровнях помещений «ЗОНТа», обычно закрытые, во избежание проникновений посторонних лиц. Но она никуда не лезла без необходимости, только к отцу. Когда он был у себя, то на его панели горел зелёный треугольник, и она входила. Он её кормил и нудно зудел в уши свои ненужные назидания и свою ей ненужную, чуждую философию жизни. Она ничуть его не уважала и не боялась, в отличие от его почтительных подчинённых.

И в этот вечер она пришла как обычно. Она увидела, что вход в его жилой отсек помечен синим значком, то есть там никого, а на панели в ЦБС светился тот самый зелёный треугольник. И там мог находиться только отец. Если шло совещание или их сбор, значок становился красным, и тогда она не входила, чтобы не мешать их скучным и непонятным совещаниям. Она неплохо изучила язык, на котором они говорили в подземных уровнях, но в своём совещательном холле они употребляли язык, насыщенный неизвестными понятиями и отличный от языка бытового общения. Они собирались все за этим огромным столом. Он сверкал и казался налитым водой, которая на самом деле являлась каменной. Нашпигованный хитроумными и невероятными особенностями, кристалл мог превращаться весь целиком в нужный им сектор планеты, любой ландшафт, обзор спутников Трола, и даже открывать космические бездны. Он имел сложное внутреннее пространство в несколько уровней, и в каждом что-то было. Но в спящем своём состоянии он напоминал некий подиум, подобный тому в «Мечте» у Нэи, где дефилировали её задаваки на тонких ногах и плоскогрудые. Впрочем, этот их недостаток с лихвой компенсировала грудастая хозяйка. О Нэе она думала с неприязнью. Её связь с отцом ни для кого не была уже тайной, а со стороны Нэи едва ли не демонстративной. Так происходило вовсе не потому, что она такой вот предосудительной связью гордилась перед местными, которых всё же сторонилась, а как бы считала себя избранницей высших существ и не брала в расчёт сплетни и осуждение окружающих. Но понятно, знала о наличии так называемых «высших существ» лишь Икринка, не считающая их таковыми. А прочие обитатели ЦЭССЭИ и знать не знали о пришельцах, скрытых в глубине планеты. На поверхности они от прочих людей ничем не отличались.

В жилом отсеке отца не имелось ничего интересного, кроме обширной постели с пушистым пледом, точно таким же как у них с Антоном, похожим на пушистое крыло гигантской птицы, – лёгкий и невесомый, но очень тёплый. Ещё на стенах висели забавные картинки, с одной стороны однообразные при первом взгляде на них, но на самом деле с разными изображениями всевозможных фантастически хорошеньких и пёстро одетых девушек. Всякая из них напоминала Нэю, и кто был художник, повёрнутый на её любовании, Икринка не знала. Не спрашивала даже, умышленно их игнорируя при отце. Но одна картина, та что украшала спальную комнату, вызывала даже не восхищение, а то, что повергало её в состояние отрешённости от реальности. Ради неё Икринка и ходила сюда. А так – хитроумная сантехника, массажный восстанавливающий душ, маленький домашний робот, и прочая скучная техническая дребедень.

Она села на постель и уловила запах своих духов, подаренных Нэей, но сама Икринка их давно забросила. Ничего не подумав даже на этот счёт, она уставилась на картину, полностью отвлекающей её от того, что было вокруг. Там была изображена мама. Но она никогда не видела её такой счастливой. Мама сидела в лодке, вокруг неуловимая по цвету речная вода, каковой она и бывает в действительности, нарисованная прозрачными мазками. Даже не верилось, что это краски, а не настоящая вода. От неё шла прохлада как от воды подлинной. И из этой прохладной и прозрачной глубины поднимались на поверхность, раздвигая водную упругую плоть, мерцающие белые бутоны, розовеющие там, где они были открыты. Платье мамы струилось как вода, а тело просвечивало, как и сама Икринка в том платье, которое приводило в трепет Антона, но сейчас заброшенное давно. С выпирающим животом выставляться? Невозможно. Грудь мамы, абсолютно нагая, бесстыдно сияла в глаза дочери, но с другой стороны, это ж была картина, а не живая мама. Поэтому она сосредотачивалась на мамином лице. Икринка не любила грудастых женщин и считала такой вот избыток женской природы отталкивающим. Свою же грудь она терпела просто потому, что такова была данность, страдая раньше, когда она начинала расти в подростковом уже возрасте. Но если Антону нравилось, пусть радуется. Лично она обошлась бы без неё, но природе не прикажешь, с ней не закапризничаешь как с дедушкой или бабушкой.

– Зачем это уродство вырастает у девушек? – спрашивала она у бабушки.

– Но ведь это красиво, – отвечала бабушка.

– Да ты шутишь! Это же насмешка твоей Матери Воды, про которую ты мне рассказывала, что она дала своим дочерям себе подобную плоть, полупрозрачную, чистую и способную утолять жажду. Я её раньше любила, а теперь, когда выросла, что она надо мною натворила? Стыдно с этим жить!

И старалась носить туники просторнее, чтобы не облегали в районе груди. И когда впервые увидела Нэю, выставляющую грудь через совсем прозрачные вставочки и кружевные сеточки и то, как ей подражали её девчонки, тоже выставляющие свои плоские груди с острыми сосками, Икринка была поражена стыдом за них, но им-то хоть бы что. Они будто и не замечали взглядов тех мужских особей, которые стремились к ним туда мысленно залезть целиком.

Она сказала себе, – Хм! – подражая отцу, и подумала, вот почему он не забывает о маме. Кто был творцом картины, она не знала и никогда не спрашивала у отца. Почему-то не хотелось и знать. Хотя разгадка лежала на поверхности, вернее, она была в самой маме, в её позе, в её счастье, которого она никогда не проявляла рядом с отцом.

База землян являлась скучнейшим местом в её глазах. Тут сновали одинаково одетые люди с неинтересной ей деятельностью, малопонятным языком, насыщенным техническими терминами, и глубокого смысла их языка ей совсем не хотелось постичь, как ни переживал по этому поводу папочка. Их премудрость вгоняла её в сон. Достаточно и тех слов, которыми она ловко управлялась в процессе общения с ними всеми. Любовные слова, выученные с Антоном, использовались только для домашнего пользования. Она с усмешкой вспоминала свои девические представления о том, насколько волшебным казался ей скрытый мир с прекрасными землянами и их тайнами. А сейчас они мало интересовали её, как и их тайны.

Лучшими из всех, кто и жили в подземном городе, были Антон и Артур. Ещё, пожалуй, Олег. Если бы не приступы его угрюмости. Но последнее время насупленное лицо и поведенческая отстранённость стала скорее его нормой, он даже Икринке перестал улыбаться. Сама же она всё чаще погружалась в безразличие ко всему, даже к Антону. Франк пичкал её какими-то шариками. Зачем? Она не слушала его объяснений. Надо ей и ребёнку. И всё. А все его лекции пропускала сквозь себя как сквозь пустоту.