Ифиса, убрав пелерину, даже стирала её иногда, хранила, как оберег от возможной и повторно-страшной беды. Вон как просила, верни! Обязательно! От сердца отрываю… То, что можно было бы счесть и за издевательство, таковым уж точно не являлось, с характером Ифисы не увязывалось. Ифиса могла быть какой угодно иногда, но родной всегда, даже при скверном расположении духа. Она точно хотела, чтобы излучение доброй волшебницы Финэли, кем и считала Ифиса бывшую няньку своих детей, каким-то образом уберегло и Нэю от провала в большую беду…

Эля же, встретив Ноли в столице после возвращения той из богатых чертогов дурня – «металлурга», увидела её как раз в пелерине Ифисы. И те камушки, что и обнаружила потом за подкладкой Ифиса, вовсе не принадлежали Ноли. Их зашила туда Финэля, поскольку они были даром Ал-Физа Ифисе в дни их любви. Ифиса, уйдя из имения отца своих детей, не знала, что это навсегда. Вот няня Финэля и вернула, шепнула на ушко о том Ифисе. Но Ифиса о том забыла, пребывая в тумане до момента её исцеления Тон-Атом. Лишь чудом пелерина не затерялась.

И вот как-то Ифиса, занявшись порванной подкладкой, и обнаружила матерчатый мешочек, пришитый к внутреннему шву. Вначале она искренне рассказала о своей находке верному другу Инару, решая, стоит ли отдавать Ноли? Инар, разглядев камни, сразу понял, чьи они и откуда. Он же сам и приобретал их для Ал-Физа в своё время! Каждую слезу осматривал, проверял, нет ли сколов, затаённых трещин. И ни один камень не повторял другой по своему цветовому оттенку, – реальная небесная радуга сияла на его рабочем столе. И управляющий имениями Ал-Физа, кем и был тогда Инар Цульф, долго раскладывал из них фантастические узоры, уносясь в какие-то неведомые миры, чьи миражи мерещились ему в глубинах кристаллической решётки. Ах! Как хотелось бы ему родиться и жить в каком-то другом, ясном и прекрасно устроенном мире без того убожества и перекосов его родного и, похоже, единственного мира в этой Вселенной?

Каждая каменная слеза легла в свою бархатную ячейку в изысканную коробочку, и каждая в очередную ночь извлекалась хозяином Ал-Физом для прелестной юницы – танцовщицы, одариваемой за послушание. Ведь в первое время Ифиса с неохотой шла в его руки, с трудом привыкая к жизни в неволе, какой бы роскошной та ни была. А потом Ифиса забросила эти дары-игрушки, сгрудив их в одну из многочисленных шкатулок, да и забыв о них. Все драгоценности мира не стоили и одной ночи с её драгоценным возлюбленным, кем и стал для неё Ал-Физ. Да и игрушки у неё появились уже живые, – их с Ал-Физом детишки. А Финэля хранила имущество наложницы, обожаемой своим хозяином, следила, зная о нешуточной стоимости слёз Богини. Финэля привязалась к Ифисе как к дочери за её ласковое отношение, доброту, открытость души. За это и не простила Финэлю законная жена Ал-Физа, Айра, требуя открыть, где изгнанная распутница хранила драгоценности?

– Так с собой всё и утащила, – ответила Финэля. Но слуги дома донесли Айре, – Ифиса ушла, в чём и была, едва ли не за шкирку выброшенная хозяином прямо из постели. Она даже не сумела собрать самого маленького баула, как Ал-Физ затолкал её в машину своего личного водителя, потребовав у того доставить её в столицу без возврата. Никто ничего не понимал, в том числе и сама бывшая и столь долго не сменяемая услада.

– Для слёз Матери Воды не нужны баулы, – кротко уверяла Финэля, – В поясную сумочку положила быстренько, дел-то! Не успел чихнуть, да нос утереть хозяин, как она шустро всё и схватила! Вам ли не знать, госпожа Айра, как ловки и корыстны особые девы?

Айра хотела изгнать Финэлю, не только свидетельницу весьма длительной былой любви Ал-Физа и Ифисы, но и потому, что Финэля любила захватчицу супружеской спальни Айры, где самой Айре так и не довелось познать счастье любовной близости с избранным когда-то Ал-Физом. При том, что и он искренне был влюблён в точёную и утончённую аристократку Айру. Но возникла ссора, которую усугубили до настоящего разрыва двух влюблённых душ сами же влюблённые гордецы, не уступающие один другому.

Ал-Физ запретил Айре трогать Финэлю – любимую нянюшку детей. И Финэля осталась. Она долго искала Ифису в бескрайних, казалось, столичных пространствах, среди многочисленных улиц и переулков, в запутанных лабиринтах, в затхлых тупичках. И нашла! Вернула сокровища в полной уверенности, что теперь у «деточки» всё наладится. И у «деточки», действительно, всё наладилось настолько невероятным образом, что если б кто и узнал, откуда удалось выбраться блистательной Ифисе-Лан, был бы потрясён. И заговорённые слёзы Матери Воды тому ничуть не посодействовали! Возможно, сам заговор волшебницы Финэли был куда как более действенным.

Обладая уникальной памятью, Инар Цульф запомнил эти камни, уже зная их природную неповторимость в отличие от искусных подделок нечестных ювелиров. Ифиса расщедрилась, на радостях поделилась найденными «слезами Мать Воды» с Инаром. Ноли, понятно, о том не сказали. Хитруша Эля о том прознала. По своей привычке влезать в самые узкие щели, подслушала, и «слёзы Матери Воды» украла у Инара. За что и угодила в дом неволи, под расследование. В жилище её матери во время обыска нашли и часть сокровищ мужа Чапоса. Инар, вернув своё, отказался от своих претензий к Эле. Элю освободили. Правда, все камни он вернул Ифисе, решив, что раз такое случилось, ему не стоит ими владеть. Это был знак Свыше, что не твоё, – не тронь!

Откуда эти сведения пришли к Нэе, она, занятая подобной мыслительной белибердой, не понимала. Она схватилась за них, намеренно отпихивая от себя осмысление всей жуткой ситуации с Рудольфом. Наверное, так проявил себя особый дар Тон-Ата, когда она воочию начинала видеть детали чужих судеб или мысли окружающих.

Отстегнув сумочку от пояса платья, она пыталась найти внутри неё то, что там отсутствовало – украденные кем-то деньги. Вчера в мастерскую Реги-Мона напихалось столько народа, что украсть мог кто угодно. Она же доверчиво положила сумочку на одну из полок в той же мастерской, уверенная, что никто ничего не тронет. Несмотря на обильное вчерашнее застолье, Нэя почти ничего там не ела, а днём Ифиса также ничего ей не предложила на дорожку. Возможно, кислое расположение духа Нэи и стало причиной того, что Ифиса оказалась столь же ответно не расположена к душевному отношению, – даже обиженной она выглядела. Старалась, усердствовала, бегала, а на тебе! Ни слова благодарности, ни ответного подарка, ни малейшего выражения радости. Потому и не угостила после сна даже чашкой горячего напитка, потому и пелерину дала никудышнюю, годную лишь на то, чтобы постелить её у порога для вытирания ног.

– И на кого я похожа? – спросила она вслух и получила вдруг ответ, пришедший извне. Оказалось, рядом кто-то сел на ту же скамью, что не сразу заметила Нэя, утонувшая в невесёлых раздумьях.

– Не сразу тебя и узнал, – сказал тот, кто и присел рядом. – Вернее, не ожидал тут встретить. – Чапос смотрел на противоположный, едва застроенный берег реки, вдаль, так что Нэя видела его в профиль. Удивительно, но в профиль он смотрелся и неплохо. Даже нечто величественное было в очертании его крупного носа, в задранном подбородке, в линии мощного лба. Если же смотреть на него в фас, то лицо казалось слишком широким, грубым. Он во второй раз поразил её заметно побледневшим похудевшим лицом, так что носогубные складки казались резкими, а глаза ещё больше запавшими, будто был он на грани выявления некоего недуга, пока задавленного мощной физикой тела, но тлеющего где-то в глубине.

Нэя, чисто рефлекторно и по привычке всегда быть на высоте безупречности внешнего облика, сбросила со своих плеч уродливую, хотя и тёплую пелерину. – Холодно, – для чего-то пояснила она, – Вот подруга и дала мне свою вещь, чтобы я не простыла. Вчера же было жарко. Никто не предполагал такой перемены… – она вдруг разозлилась на себя за то, что пытается оправдываться перед человеком, не просто посторонним, а невыносимым. Чапос взглянул с непониманием, поскольку даже не заметил, в чём она, собственно, одета. Его нисколько не смутил её наряд. Он впитывал в себя только её лицо.