Позади колоннами возвышался балкон, умещавший несколько сотен зрителей. На нижней площади толпились остальные жители. Лампы под потолком создавали праздничную иллюминацию. На это расточительство в этот день убежище соглашалось, не смотря на плачевное состояние городского генератора.

Во внутренней части зала выстроилась шеренга полиции с полуметровыми дубинками – оружие, бесполезное против пустынников. К счастью властей, оно для них и не предназначалось. Удары доставались людям, решившим проявить недовольство сделкой по грабительским тарифам. Это унижало горожан, только вот перестать торговать с единственным народом, живущим на поверхности, было бы еще большим самоубийством. Многое раздобыть в убежище просто неоткуда.

Олег прибыл в Центральный зал одним из последних. Отсюда рассмотреть Алену не получалось. Придется протискиваться вперед. Раньше парень никогда не двигался через толпу горожан. Для него это – нарушение субординации, за которое можно попрощаться если не со свободой, то уж точно с парой зубов.

В любой другой день мысль совершить подобное умерла бы в зародыше. Но не сегодня.

Пока ему везло: пустынники еще не приехали. С их приходом гул стихал, становился давяще тяжелым и превращался в шепот. Изредка он усиливался стоном разочарования.

Пришельцы забирали не только одежду, выращенные продукты, шкуры животных, металл и находки Олега, но и молодых девушек. По три каждый год.

Одиннадцать лет назад, до Скорбного восстания, такого требования у пустынников не было, а День обмена походил на обоюдовыгодную торговлю. Хотя лишь относительно честную, поэтому и вспыхнул бунт, которым руководил отец Олега. Кто знает, как повернулась бы жизнь мальчика, выиграй они тогда битву. Но убежище потерпело сокрушительное поражение, после которого отец пропал, оставив сына на растерзание озлобленным жителям. Хотя они не казнили и не разодрали юнца, а просто сделали желтоглазым изгоем, и поэтому он по-своему им благодарен.

Недуг желтых глаз у Олега с рождения. Достался от отца. Сам он разницы не подмечал и сжился с ней. Не то чтобы у остальных одинаковые – нет, палитра сверкала серым, зеленым, голубым, карим – но желтые только у него.

Когда отец был магистром, никто этого не замечал, но стоило трагическим событиям случиться, на парня посыпались упреки. Трудно вспомнить, кто первым произнес эту фразу. Олег сохранил в памяти мало. Лавину слов, хлынувшую на него со всех сторон, испуганный ребенок ни разобрать, ни понять так и не смог. Зато предложение отправить мальчишку работать в подземелье, Олег осознал за секунду. Он услышал это четко и ясно, словно написанное огненными буквами в мозгу. Парень взмолился неведомым Богам, о которых читал в библиотеке отца, чтобы никто больше не повторил ужасающего предложения и уж тем более не поддержал. По слухам в катакомбах нижних ярусов водятся призраки и монстры, поедающие сначала детей, потом за неимением пищи – взрослых, а когда кончаются и те, не брезгуют железом, камнями и бетоном.

 Олег боялся нижнего яруса, со всем доступным девятилетнему мальчишке страхом. Ведь глубинные уровни готовы были его сожрать, стоит ребенку шагнуть хотя бы одной ногой в неизвестность.

В тот день царила паника, и парень молился, зажмурив глаза. Убежище потеряло основные силы в открытом бою. Попытка восстания провалилась. Многие говорили, будто она изначально была обречена: обороняться под землей в узком коридоре – совсем не то же самое, что грудью встретить орду пустынников. Олег слышал много разговоров о восстании и присутствовал при его зарождении. В силу возраста он мало что понимал, но восхищался жаром, которым пылал отец и ближайшее окружение. «Запасов еды не хватит надолго, Леха», – говорил папа своему другу дяде Леше. «Естественно, как и электричества, фильтров для воды, да и много чего еще. Слишком несправедливая выходит у нас торговля с пустынниками. Что же, ждать, когда они сильнее затянут гайки?», – поддерживал дядя Леша.

О последствиях злополучного разговора Олег узнавал по крупицам все одиннадцать лет.

Восстание против тирании пустынников, должно было принести в убежище свободу подниматься на поверхность, торговать по реальным, а не грабительским ценам, исследовать новый мир. Сначала боевых действий не планировалось, но войска убежища поднялись вооруженными до зубов и готовые постоять за независимость. Отец Олега первым встречал пустынников, попробовал уговорить вождя. Отряд дяди Леши, при силовом исходе переговоров, должен был выступить на помощь тяжеловооруженным отрядом самых подготовленных солдат и ударить в тыл. Так запомнил план Олег.

Но все обернулось иначе. Отец оказался предателем и, переметнувшись к врагу, оставил войско на истребление. Когда дядя Леша увидел сражение, он ринулся на помощь, но было поздно. Пустынники наголову разбили основные силы. Бежал только один боец – он и рассказал о произошедшем, но от полученных ран скончался, не протянув и десяти минут. Дядя Леша дал команду отступать к убежищу в попытке сохранить от бессмысленной смерти оставшиеся силы. Тяжеловооруженное подкрепление ушло за главный шлюз.

Пустынники, подавив восстание, объявили блокаду.

По началу связь между сторонами не поддерживалась, но так не могло продолжаться вечно. Дядя Леша пошел на вынужденные уступки. Он, как избранный новый магистр убежища, заключил мир на тяжелых условиях.

Правда, это случилось многим после, а в тот день Олег молился. Сумасшедшую инициативу «бросить желтоглазого в подвалы» все-таки поддержали. Олег до сих пор ясно видел перекошенные злобой лица и сверкающие желанием мести глаза, когда они заорали единым голосом. Приговор обжалованию не подлежал.

Причем сначала это не должно было стать работой Олега: его хотели отправить туда навсегда, чтобы он встретил неминуемый конец в царстве тьмы.

Олег помнит шевелящуюся многоножку толпы с десятком угловатых лиц. Крик палача поддержали двое, трое, четверо. Затем взревели разом, превращаясь в самого страшного монстра. Мальчик заледенел, глаза поблескивали и дрожали, губа зажата меж зубов. Последним подал голос дядя Леша, тот самый папин друг, на коленях которого парень провел все детство:

– В подземелье его.

После этих слов у многоножки выросли руки и потянулись к Олегу.

Годами позже он узнает, что другим исходом изгнания оставалась казнь.

Но это потом, а сейчас десятки крепких обезумевших рук схватили ребенка. Горло разорвал вопль ужаса. Он начинался глубоко в груди, где спрятаны первобытные инстинкты. Рев мальчишки вышел исполненным отчаяния, он не молил о пощаде, просто выл. Из побелевших губ летели брызги слюны и хрипы. Толпа дрогнула, не решаясь оторвать мальчишку на грани бешенства от земли. Могло показаться, она испугалась безумного крика и решила передумать, но нет. Человеческое чудовище лишь смаковало месть за тысячи смертей и унижение, испытанное уже и предстоящее в будущем. Оно вслушивалось в режущий воздух ужас, как в ноты мелодии избавления. Затем озлобленные лица разорвались улыбками, ведь жестокость это сладкая расплата труса, за пережитый им страх.

Детские ножки в сандалиях и коротких шортах взвились воздух. Олег больше не кричал.

Мальчика вышвырнули за центральный шлюз, прямо в пасть голодного чудовища. Следом полетели проклятия.

Парень рухнул и приложился головой, но сразу же вскочил. Он обернулся и напоследок вонзил взгляд широко раскрытых глаз на закрывающиеся двери. В свете лучей электрической лампы паренек увидел одно спокойное лицо, это был старый подземельщик.

Профессия исследователя нижних ярусов существовала много лет. Первые искатели не ходили далеко, но день за днем углублялись. Первоначальной целью была разведка. Людям на верхних ярусах надоело жить в ощущении постоянного давления опасности под ногами. Им хватало тревог, исходивших за пределами главного шлюза.

Первые разведчики вернулись целыми и невредимыми. Принесли с собой поразительные находки: электроприборы, аккумуляторы, оружие и многое другое. Естественно, рассказывать об этом не стали, по чуть-чуть носили на рынок и продавали, неплохо наживаясь, а властям доставались только карты. Вскоре секрет раскрыли, и обложили их штрафом. Отныне, все, что находили на нижних ярусах, подземельщики приносили в специальные кассы. Отправиться на поиски решили все,  если бы не одно «НО»: люди пропадали. Ажиотаж спал, а к моменту восстания остался только один человек: седой старик, которого так и звали, по его профессии, уже давно забыв настоящее имя.