– Кэп ты сдурел, какая группа крови, у тебя ее почти нет, у меня такая же!

Я посмотрел на него колючей улыбкой и оголил клыки.

– Вадя, он мне жизнь спас. Это то малое, что я могу для него сейчас сделать!

– Ладно! Как скажешь! Серега, готовь сменные иглы для двух доноров.

Через полчаса мы начали подъем на холм к вертолету. И, если раньше это заняло бы пятнадцать минут, то сейчас нам понадобилось что-то около часа. Вертушка была жива, здорова и улыбалась нам обеденным солнцем, которое отражалось в больших глазницах передних плексигласовых обтекателей.

– Кэп, как самочувствие, сможешь?

Вадим участливо смотрел на меня, помогая закрепить пятиточечные ремни.

– Лететь это не пешком! Да, лошадка?!

И моя ладонь ласково потрепала панели приборов «Хьюи».

– Как там Сэм?

– Все нормально?

– Пришел в себя! Но дышит неустойчиво!

– Передай ему, когда очнется, что теперь у него точно есть два кровных брата.

Вертушка нехотя, как молодая изголодавшаяся без секса женщина, слегка взвыла от удовольствия. Раздался томный стон двигателя и пропеллеры начали набирать обороны. Я упорно щелкал тумблерами продолжая программы запуска, регулировал педали путевого управления, координировал ручку оборотов «шаг-газ» и ручку управления циклическим шагом.

Давление лопастей срывало с ближайших веток веселящихся птиц, разгоняло серый и пыльный туман пожарища и сталкивало с небольшого обрыва два неприкаянных обезображенных трупа. Теперь двигатель набрал обороты и вышел на режим.

Я оглянулся назад и посмотрел на своих пацанов. В заляпанном дерьмом грузовом отсеке сейчас сидели и лежали измазанные чужой и своей кровью, дымом взрыва и пожарищ, мои бойцы, мои братья.

Все были живы, и теперь они расслаблено улыбались. Фляги с водою и спиртным гуляли из рук в руки по салону. Мы делали большие глотки и, попеременно, поливали свои разгоряченные, закопченные лица. Я тоже сейчас улыбнулся сам себе и тому счастливому чувству жизни, которое нас всех переполняло.

– Все, взлетаем пацаны!

– Взлетаем!

Вертушка уходила в ночь в закат пробивая грозовые облака и подставляла, как молодица, заходящему и теплому еще солнцу, свои аппетитные серебристо голубые, выпуклые бока. Вертолет разбрасывал, как блудница с шумом, копну тяжелых, сверкающих переливами лопастей и уносил нас в даль от эпицентра событий, туда. Мы живые возвращались туда, где нас с нетерпеньем ждали и любили. Но это не был конец этой истории, хоть мы и возвращались домой.

– Просыпайся, соня! – она смотрела на меня через щелку своих зеленых, смеющихся глаз. Косые солнечные лучи позднего декабрьского утра с трудом пробивались через тяжелую драпировку окон моей спальни, отражались в ее золотисто-соломенных волосах, пахнущих ромашкой, и звездами врывались в моих блуждающих в полудреме глазах.

Ее прохладная рука захватывала все мое мужское желание, овладевала им все больше и больше, а легкие поглаживания где-то там в паху, снова затмевали мое умиротворенное восприятие мира.

Ощущение томной прохлады на моем горячем чувственном от возбуждения достоинстве уже срывало мне крышу. Я мечтательно прикрыл зеницы и потянулся.

– О, да мы готовы. – мечтательно проворковала она.

И теперь ее смех раздавался там, в глубине пухового одеяла, прикрывающего мои разбуженные чресла и ее огненно-солнечную голову. Она резко откинула одеяло выставив как панораму свое обнаженное с легким налетом загара тело и запустила медленную и ускоряющуюся синусоиду своего обворожительного танца.

Это вранье, что ритм успокаивает, он срывает крышу с твоего восприятия, оголяет воспаленный мозг, выставляя его дымящееся от желания основание на всеобщее обозрение. Она всегда это знала.

О да, и сегодня это была кошка, большая, огромная и хищная кошка. Хотя нет, почему кошка! Нет! Это была молодая роскошная тигрица с черными подпалами полосок от купальника по всему мускулистому телу и горящими огнями ярости желаниями в огромных, чуть раскосых, со снежными пушистыми ресницами глазах.

Он блестел шелковой серебристой шерстью, которая была в легких черных пятнах. Ее кошачья породистая морда светилась, ровными и как сахар белыми клыками, которые было видно каждый раз, когда она хищно улыбалась.

Ее роскошный черно-белый хвост грациозно касался земли. Казалось, что он двигался сам по себе, вне зависимости от ее желания и умения. А сама она, мягкими прыжками когтистых лап, выходила на тропу охоты, великой тигриной охоты, где никто и никогда не знал от нее пощады.

Ее настрой сегодня утром был свирепым, беспощадным. Он ворвался в кровать, горя ярким желанием, получить власть и ощущение новой крови, на мягких, чувствительных губах.

Интересно. Она облизывает губы для придания невинного образа или это ее магнетизм, и какое-то безумство, одновременно. Может это постижение желания. Или стремление положить свою страсть на жертвенник моего воспаленного восприятия и ощущения.

Великое чувство наслаждений играло симфоническим оркестром на моих воспаленных ощущениях. Нагие нервы скручивали мускулистое мое тело в блаженстве взрыва плотской энергии, начиненной тротилом чуть припухлых губ. Детонатор, это ласковый и щекочущий язык, ее тигриного величества.

Я сейчас валялся опустошенный с помутненным восприятием, почти не ощущая своего тела. Наслаждался чередою своих ощущений. Она радостно с упоением поцеловала меня в губы, отдававшие запахом моего собственного тела. Сейчас в воздухе витал фимиам из тертой смородины, свежескошенной травы, цветущей георгины и сломанных веток дорогих духов «Jar Parfums Bolt of Lightning».

– Я в душ, ты со мной?

Белокурая бестия, наслаждаясь своей наготой и бесшабашностью уже летела, сверкая деликатесным задом в направлении ванной комнаты. Я лежал с аппетитом визуализируя ее. Вдыхал с наслаждением аромат и вновь переживал осязание ее губ, прикосновения ее восхитительного тела.

Она перезвонила мне на работу в обед и предложила перекусить в небольшом ресторанчике в старом городе. Наш любимый «Эстьен авеню», который славился хорошей французской кухней и более ста лет принадлежал одной и той же семье.

На каменной мостовой скользил первый снег, обматывая сапоги и туфли прохожих в мелкую сырую вату и заставляя красться тенями. Они ползли по гладкому льду периодически держась за стены узкой улочки. Иногда прохожие резво махали руками для сохранения такого неустойчивого зимнего равновесия.

За небольшим круглым столиком завернутого в светло-бежевую скатерть было сухо, тепло и уютно. Свежезаваренный кофе в большой фаянсовой кружке согревал ладони и душу. Он мелкими глотками проползая по языку щекоча и обволакивая его ванилью, горечью и терпким шоколадом.

Она влетела как ураган, вся покрытия крупными снежинками, сопровождаемая грохотом и визгом старой двери, на почерневших от времени латунных петлях. Пролетая к вешалке, на ходу, чмокнула меня в небритую, недельную щетину, морозными и чуть влажными губами. Покружившись вьюгою минуты три, мягко опустилась в уютное шерстяное кресло положив забавную мордочку на сложенные сердечком ладони,

– Ну ты дорогой мой готов?

Она смотрела на меня прямо не моргая, заставляя меня захлебываться в бушующей почине ее глаз. Я с вожделением вспоминал утреннее незабываемое приключение, с умилением рассматривал ее мальчишескую взъерошенность.

– К чему готов?

В этот момент я был готов ко всему, что рисовало мне мое вспыхнувшее желанием воображение.

– Мы с тобою едем на море!

Горячий ветер взаимной симпатии и безмятежности сносил меня с места и погружал в бурю. Вздыбленные волны океана уносили мой бриг за линию волшебного горизонта. И лишь изредка маячила надежда увидеть свет маяка в его мятежных водах.