На сцену парадного зала поднялся бледный, как свежеоштукатуренная стена, ректор и сказал, что алеманцы перешли границу. Что от наших полков на передовой ничего не осталось. Что их авангард уже на подступах к городу.

– Так что, Тристан, в последних днях травокоса пятьдесят третьего года я не только никак не могла узнать о вашей беде, но мне еще и хватало собственных. Радоваться вашим не было ни причины, ни желания, ни возможности, – язвительно процедила я. – Я и вовсе тогда думала не о вас!

Только вернувшись в столицу, я узнала о его беде и… уже не смогла опечалиться. Слишком много всего произошло с тех пор, и продолжало происходить: и все три года войны, и после, а когда жизнь хоть как-то устоялась и успокоилась, выражать соболезнования было уже по меньшей мере глупо, а то и оскорбительно. Впрочем, что это я? Они вот даже не знали, где я во время войны была!

– И… как же ты? – на лицо брата можно было смотреть как в калейдоскоп в нетерпеливых детских руках. Одно выражение сменяло другое с такой стремительностью, что и не разберешь: смятение, и злость, и, кажется, вина, и раздражение, и стыд, и вроде бы пренебрежение, и снова злость…

– Как? Плакала каждую ночь: все надеялась, что придет мой сильный, смелый и влиятельный старший брат, и вытащит меня оттуда! К шагам прислушивалась – не идет ли…

Тристан… покраснел. Совсем чуть-чуть, кончики ушей вспыхнули, но было, было…

Да, я злая, циничная и как почувствовала слабое место – так сразу и ударила, и пусть лежачих не бьют, зато их… добивают. А то ведь встанут потом – пожалеешь.

Я ведь и не вру. Почти. Я действительно очень ждала Тристана – в первый год в Северной Академии. Мечтала о том, как он приедет, как скажет, что все понял, и больше никогда-никогда не станет меня принуждать, и я смогу вернуться домой. А Марита, вот эта самая Марита клянется если не заменить мне мать, то стать старшей сестрой… Потом приходила в себя от мечтаний, и понимание, зачем был заключен мой брачный договор, заставляло меня не ждать, а содрогаться от ужаса – вдруг Тристан и впрямь приедет! Даже в выходные в город не выходила, ведь с территории Академии меня точно не могли забрать. А потом пришла война и принесла с собой такой непревзойденный ужас, что все другие страхи мгновенно превратились в милые воспоминания.

Марита посмотрела на меня, на Тристана, всхлипнула, вырвалась из его объятий и подхватив юбки, кинулась прочь.

– Поздно уже, ты наверняка устала, – торопливо пробормотал брат. – Ты сегодня тут переночуй… уж как-нибудь… а завтра мы все решим… Марита! Марита, стой!

Я проводила его взглядом – а ведь эти двое пока еще никакие не лежачие! – послушно шагнула в комнату и позволила двери захлопнуться у меня за спиной.

В комнатке по-прежнему воняло прелью. Осторожно ступая по мерно поскрипывающим половицам, я обошла ее всю. Хотя обходить там было нечего.

Раз – кровать, с содранной, но не заправленной верхней простыней. Набитый конским волосом матрас, перину, шерстяные одеяла, переложенные верхними и нижними простынями, не проветривали… долго, в общем. Судя по запаху и омерзительному ощущению от одного прикосновения – очень долго. Фестоны на когда-то нарядной наволочке печально поникли.

Два – толстопузый комод на гнутых ножках. Шкафа нет, но мне и в комод нечего положить – саквояж остался в полиции. У меня ни сменного платья, ни ночной рубашки, ни свежего белья. Панталоны, выехавшие на мне из столицы, почти побывали со мной в Междумирье, переночевали на полу багажного отделения Приморского вокзала и пережили визит в полицию. Если бы Баррака все-таки залез ко мне под юбку, они бы там встретились – инспектор и панталоны. Буду считать, что у Барраки передо мной долг жизни. За то, что я сбежала и спасла его от этой встречи.

Но сейчас нам с верными панталонами уж точно пора расстаться и… никак. Если в поместье за прошедшие пятнадцать лет и обустроили ванные, к этой комнатке пристраивать не стали. Но и ширмы, за которой по старинке прячутся кувшин для умывания и таз, не оставили. Кувшина и таза без ширмы – и тех нет! Я даже на месте покружила и… нет. Раньше, в пору моего детства, гости звонили, и прислуга приносила небольшую сидячую ванну. Специальный красный ковер раскладывался перед разожжённым камином, слуги ведрами натаскивали воду… Да-да, я подглядывала… один раз… в детстве. К нам завернули лорд де Орво с сыновьями: они на охоте умудрились провалиться в болото, а наше имение было ближе всего. Помню, как я испугалась, когда они ввалились на лужайку перед домом: если самого лорда и его старших сыновей присохшая болотная жижа покрывала кого по пояс, а кого – по плечи, то младший, одиннадцатилетний Криштоф тогда ухнул в топь с головой. И мне очень хотелось удостовериться, что под этой жуткой зеленой коркой и впрямь скрывается мальчик, а не выползшее из тины чудовище!

Мальчик был очень симпатичный – типичный яркоглазый и черноволосый южанин, мой идеал тех лет. Я так надеялась, что утром встречусь с ним за завтраком, платье с кружевом велела достать, позволила горничной повязать бант, хотя обычно их терпеть не могла. А де Орво взяли и уехали ночью, и он даже не узнал, что мне понравился! Через месяц мне тоже исполнилось одиннадцать, и я уехала в столицу, на подготовительный курс Академии. А к восемнадцати я уже соображала достаточно, чтоб понимать – девушкам от де Орво лучше держаться как можно дальше. Даже от тех из них, кто в отмытом виде вполне симпатичные.

Так, что это я тут замечталась об отмытых де Орво, когда собиралась отмыть себя! Переносная ванна и красный ковер недоступны, потому что звонок в эту комнатенку не провели. Сразу было понятно, что комната не гостевая, интересно, кто тут отказался жить – экономка или старшая горничная? Обычную прислугу по двое селят… хотя не интересно. Ладно, если ванна не идет к грязной мне, грязная я пойду искать ванную! И пусть Тристан с Маритой не обижаются, даже если я найду ее в их супружеской спальне!

Я схватилась за ручку двери… дверь не шевельнулась. Толкнула еще и еще – замок едва слышно лязгнул. Меня попросту заперли.

Я отступила, и посмотрела на дверь укоризненно – будто та могла усовеститься и открыться. Вот как так можно? А если мне не помыться надо, а… Я круто повернулась на каблуке и ринулась к кровати. Рухнула на колени, торопливо перебирая свисающие «хвосты» простыни, и заглянула под кровать. Плюхнулась на давно немытый пол и простонародно хрюкнула от смеха. Под кроватью ничего не было! Леди, конечно, положено делать вид, что она не испытывает низменных физиологических потребностей… но похоже, в доме брата думают, что я настолько леди… что и впрямь их не испытываю!

Я подошла к распахнутому окну и на миг замерла, рассматривая сплошную россыпь крупных, мохнатых звезд на черном бархатистом небе. Как же их много, совсем не то что в столице! И воздух пахнет йодом и ночными цветами, цикады стрекочут… Хорошо! Я еще раз вдохнула полной грудью и перегнулась через подоконник, прислушиваясь к отдаленному гулу голосов. Наверняка меня обсуждают. Избаловались они тут, привыкли к леди. Иначе не стали бы запирать дверь при открытых окнах всего-то на втором этаже.

Я вернулась к кровати, вытащила наверх выглядящие посвежее нижние простыни, стянула чулки и туфли, и рухнула на кровать. Комковатый матрас был не многим лучше пола в багажном отделении, но часик придется подождать, пока обитатели дома хотя бы разбредутся по комнатам. Будем надеяться, что свалявшиеся до плотности булыжника комки не дадут мне уснуть.

Я еще поерзала, пытаясь пристроить многострадальную себя на этом пыточном ложе, поняла, что безнадежно – если отползти от твердого и бугристого, как кулак, комка под спиной, сразу несколько упрутся в плечи и бедра. Зато никто не допрашивает, не надо драться, бежать, ехать, мчаться… Самое время подумать.

Итак, что мы имеем? Пятнадцать лет братец жил, нимало не интересуясь, где обретается вторая представительница нашего маленького рода. Что я жива, он знал – по родовому алтарю такое сразу становится понятно. Еще одно преимущество аристократии: алтарная кровь дает не только магию, но еще и выносливость, большую, чем у любого простолюдина. А сам алтарь – возможность выжить там, где неизбежно умрут другие. В войну через алтари даже смертельно раненных вытаскивали. Если в полевом госпитале очередной полутруп вдруг начинает оживать, значит, где-то в родовом особняке родичи к алтарю сбежались и родной кровью поливают. И один раз… да, один раз и Тристан сделал это для меня. Я помню тот неожиданный, резкий прилив сил, когда перед уже затянутыми пеленой глазами мир словно вспыхнул, став ясным и отчетливым, а в жилы хлынуло тепло. Если бы не это, я бы тогда не выжила. Если бы не это, я бы сюда не поехала. Вру. Поехала бы… Ладно… Оставим сентиментальщину… Крови Тристан в тот раз не пожалел, жизнь мне спас, но больше мной не интересовался – когда через год после войны я подыхала на больничной койке от воспаления легких, никакого особого прилива сил так и не случилось. С постоянным недоеданием, не проходящей усталостью, и нехваткой лекарств мне бы кровная помощь ох как пригодилась. Так, и это оставим, вернемся к делу… Не интересовался, не интересовался, и вдруг так заинтересовался, что О’Тул, бессменный поверенный рода еще со времен прадедули де Молино, принялся разыскивать меня не просто по всей империи, а даже до Матильды во Франконии добрался. Нашел, вломился в особняк члена Имперского совета и… наврал, что Тристан умирает. Лишь бы затащить меня сюда.