– Как там мама? – я успела лишь спросить.

– Она жива, спи.

Я провалилась в сон, где снилось всякое. Страшное, холодное, горячее.

Я металась в бреду, сгорая от жара, бабулечки обтирали меня и ухаживали за мамой. Как они всё это выдержали?

Пришла в себя лишь на второй день, и сразу получила несколько ложек бульона.

Опухоль заметно спала, но вставать бабушки не разрешили.

– Я к маме хочу.

– Асенька, вот выздоровеешь и пойдёшь к маме, сейчас ей тоже пока лучше не вставать.

– А вы ей тогда хоть скажите, что я люблю её. И что ничего со мной Васька не успел сделать, задницу о печку опалил, а Стат меня в погреб скинул.

– Хорошо, милая, скажем, – в голосе бабушки сквозило облегчение.

Ещё через два дня я не понимала, почему мне нельзя к маме. Показательно смирилась, а ночью, медленно и тихо спустилась вниз, в мамину с отцом горницу. При мысли об отце горло сжалось, но я выдохнула и тихонько приоткрыла дверь. Мама спала тревожным сном, а её руки и ноги были привязаны к кровати. Что это?

– Мама, мам, – позвала я.

Она проснулась и молча смотрела на меня. При свете полной луны меня отчётливо было видно.

– Мамусь, ты не спишь? – я медленно подходила к кровати. Она повернула голову и сказала:

– Аська, развяжи меня.

– А чего ты привязанная?

– Развяжи, Ась, слышишь, – ребеночек плачет? Он кушать хочет, Ась, а отец ушёл куда-то. И Вик, наверное, с ним. А Настасья моя замуж, говорят, вышла. Аська, не знаешь, за кого она вышла, а?

Мама начала напевать колыбельную песню.

Я смотрела на неё, она выглядела как обычно, только что-то повредилось в голове, что она такое говорила. Я легла рядом, на отцово место, прижалась к ней, вдыхая родной запах. Потом между нами протиснулась Мурзик и заурчала, подпевая маме.

Ещё декаду назад мы были абсолютно счастливой семьёй. Всё просто рухнуло разом. И теперь мне не быть маленькой девочкой Аськой, которой брат приносит гостинцы, отец гладит по голове, а мама целует перед сном. Теперь я глава семьи, мне надо заботиться о бабушках, о маме. Бедные мои бабулечки. Надо, как говорил отец, продать один дом, закупить материал и продолжать его дело. Мальчишки-подмастерья есть, клиенты есть. У меня есть год траура по отцу. За это время мне надо заработать денег и перевезти мою семью на материк. Если за это время Вик не вернётся, сам найдёт. Я шепну паре хороших людей в порту, где буду. Под мамин тягучий напев я уснула.

Мама ещё спала, когда я ушла, прикрыв за собой дверь. На кухне бабушка готовила завтрак.

– Здравствуй, милая. Я видела, ты у мамы была, будить не стала.

– Что с ней случилось?

– Ох, девочка моя, тронулась Варварушка умом. Мы надеемся, что это всего лишь временно, но этот лекарь надежды не даёт.

– Бабуль, отец в последнем разговоре хотел дом ваш продать, нам с мамой на материк ехать велел. Думал, вас сюда забрать. От беды нас уберечь хотел. Не успел.

– Мы теперь не можем тот дом продать и в этом жить. На этот дом Стоян права имеет, как старший мужчина рода. Давайте туда перебираться.

– У нас год есть. Я хочу отцово дело продолжить, сапоги морякам изготавливать, денег скопить и уехать с вами. Подальше от этого места.

– Аська, сапожник – дело мужское. Там сила нужна и сноровка.

– Подмастерья пусть основу делают, я голенища прошивать стану. Может, Вик вернётся. "И Ёмай" – подумала.

– Не хочу тебя огорчать, девонька, но Стат с Васькой тебе житья не дадут. Они уже людей понастроили, что ты жена Васькина законная, а моряки Сияновы ссамовольничали, жену у мужа из постели вытащили. И местные на моряков ополчились, даже забыли, что Стат мальчонку-юнгу почти до смерти избил, когда тебя они воровали. Мальчишка ещё дышит через раз.

Я вспомнила звуки драки у дома в ту ночь.

– Он-то, еле живой, как в себя пришёл, так и указал, кто тебя умыкнул. Не дадут тебе тут жить и работать, как Сиян в море уйдёт, назад уволокут тебя, никто слова не скажет. Нет у нас защиты. Это пока моряки у дома сторожат. Ох, беда, беда.

Я крепко задумалась. Денег нет уехать. Сапоги бы, что для "Немого" шились, продать. Так кому? Все уже знают, что отца нет. Если только кто по старой памяти завернёт. Маму как в таком состоянии везти? Такая она хоть Стату не нужна. Хотя, кто его знает. И бабушек как-то уговорить.

– Ася, – бабушка повернулась ко мне. – Бежать тебе надо. Маму мы к себе заберём в дедов дом. Этот пусть Стоян забирает. Главное – Стату не достанется. А ты уезжай на материк. Сиян за товар сполна оплатит, с ним и уходи. Там устроишься помощницей в семью или к мастерице какой в обучение с проживанием. Ты девочка умная, сноровистая. А за нас не переживай. Никто уже не тронет. У мамы ничего не будет, Стат не позарится. А мы её выходим потихоньку. Бабушка вон, с утра убежала хлеб на заказ печь. Горе горем, а жизнь-то идёт, – она горько вздохнула. – Поезжай, Ася, раз отец велел.

Я открыла лавку, напротив уже, подпирая дерево, стоял грязный Васька. "Сидеть, поди, ещё не может" – хмыкнула я про себя. При виде меня начал ухмыляться. Меня передёрнуло. "Стережёт, чтобы старосте не нажаловалась?"

Затем я увидела на другой стороне будто просто остановившихся поболтать от безделья пару матросиков с Сиянова судна. Я поманила их. Они вразвалочку, не спеша, пошли ко мне, плечами оба задев Василя, тот издал какой-то обиженный звук.

– Ребятушки, спасибо вам, что охраняете, сейчас нет у нас защитника.

Они кивнули:

– Об отце твоём память, Ася, да к матери с почётом.

– Просьба у меня есть – у меня сорок пар для "Немого" пошиты отцом были, да так и остались стоять непрошены. Мне бы продать их, а? Может, надо кому, али кто в порт пришёл, а идти к нам уж и не собираются, зная, что мастера нет?

– Отходим мы сегодня, Ася. Не успеем. – старый моряк крякнул. Но, глядя на моё лицо, молодому всё же сказал:

– Ты беги, Сенько, капитану расскажи Асину просьбу.

Молодой умчался, а мне он сказал:

– Давай, пока мне запаску подберём, раз такое дело – пока мастера другого присмотрим.

Я открыла дверь в кладовку, где на сбитых отцом полках рядами, по размерам, с подписями круглым отцовым почерком на подошвах, стояли одинаковые пары.

Моряк опять крякнул. Он знал каждого на "Немом", да не по одному десятку лет. И сейчас, глядя на сапоги, представлял их. Я провела рукой по одному ряду. Вот дед Салом, вот Вертала, Сноп, Вышка и Галоп, – у многих я и имён настоящих не знала, лишь как друзья кличут. Теперь и не узнаю…

В лавке объявился Стат.

– А что это ты, морячок, с моей невесткой по кладовкам обжимаешься?

– Какая я тебе невестка? Пошёл вон отседова! – не выдержала я.

– А ты, мелкая дрянь, за измену поплатишься! Раз выздоровела, кыш обратно к мужу в дом, ишь, чего удумала! С мужиками по углам жаться!

– Да ты, да я…

Моряк задвинул меня себе за спину, не дав сказать.

– Стат, ты прекрасно знаешь, у неё есть право на траур. И ей шестнадцати вёсен нету. Не вправе ты требовать с неё пока.

– Так мой Васька вскрыл коробочку, а она со всеми подряд по кладовкам зажиматься станет, а нам потом чужого отпрыска ро́стить? Нет уж, пусть у нас в доме живёт, при мужике своём.

Он попытался обойти моряка и схватить меня за руку.

– Был бы отец жив, ты на порог бы ступить боялся, – вставила я.

Моряк отвёл его руку. Как-то весь выпрямился, плечи расправил, да такой стал огромный, мощный, что даже я поняла – передо мной истинный морской волк. Сильный, смелый и бесстрашный. А чего уж там понял Стат – не знаю, только вылетел он на улицу, призывая собирающихся зевак в союзники:

– Люди добрые! Что ж это делается, а? Невестка нерадивая за чужого мужика прячется, от мужа хвостом вертит? Да где ж это видано, чтобы у мужа родного на глазах, а?