Утром я первым делом встала и достала из шкафа пьесу «Скульптор». Что же Редфорд мог написать мне? Дрожащими пальцами я открыла твёрдую обложку и на титульном листе увидела надпись, сделанную размашистым красивым почерком: «Моему художнику по костюмам и гриму Эмми Палмер с благодарностью и предложением о дальнейшем сотрудничестве» и подпись «Дэвид Редфорд». Я несколько раз перечитала эту запись, не в силах сдержать радостной улыбки, чувствуя себя немного глупой от переполнявшего меня счастья. Я хотела было показать книгу отцу, поделиться с ним своей радостью, но что-то удержало меня, словно Редфорд написал нечто сокровенное, личное, что предназначалось лишь мне одной. Я спрятала книгу обратно в шкаф и ещё долго ходила по комнате, повторяя про себя слова Редфорда.

Ближе к полудню к нам зашёл Питер. В разговоре он обошёл стороной вчерашний визит в ресторан и лишь поинтересовался, как мы добрались обратно. Отец предложил ему остаться на ланч и заодно обсудить идеи для нового представления. Мы открыли сезон. «Мир иллюзий мистера Палмера» шёл по-прежнему успешно, но отец уже всерьёз занялся подготовкой новых номеров и даже набросал несколько схем и чертежей, где объяснял некоторые фокусы, а также прописал необходимый для них реквизит. Вместе с Питером они обсудили затраты на этот проект. Я старалась внимательно слушать их, но мысли мои уносились куда-то далеко, и приходилось заставлять себя возвращаться обратно и думать, какие костюмы сшить для отца, для Питера, ну и, наконец, для себя самой, если у меня будут номера в этом представлении.

Когда речь зашла о костюмах, Питер заметил, что надеется увидеть в нашем шоу более жизнеутверждающие оттенки и грим. Как и следовало ожидать, ему не понравилась моя работа в «Скульпторе».

– Ну Питер, – вступился за меня отец, – этого требовал сюжет спектакля. Что ж поделать! Зато мистеру Редфорду очень понравилось. Он остался доволен работой Эмми и неплохо заплатил ей.

«Мистер Редфорд остался доволен, – повторяла я про себя. – Да он был доволен моей работой».

Теперь, я надеялась, мы будем видеться чаще, возможно, станем настоящими друзьями. «Вот сейчас ты стоишь у подножия горы своих мечтаний и уже ступила на тропу, которая приведёт тебя к вершине счастья», – говорила я себе, даже не предполагая, как ошибалась. В тот момент я уже стояла на вершине этой горы и, немного потоптавшись на ней, кубарем покатилась вниз. И дело было даже не в Дэвиде Редфорде, но в тех обстоятельствах, которые в дальнейшем вынудили меня отказаться от карьеры. Но не буду забегать вперёд. Пока я наслаждалась счастьем и строила планы, как буду в дальнейшем помогать Редфорду в его постановках. Что и говорить, я была очень вдохновлена работой с ним.

Но я напрасно полагала, что мы станем видеться чаще. Спектакль шел раз в месяц, костюмер театра сама заботилась о сшитых мною костюмах, новых пьес у мистера Редфорда не было, он жаловался на отсутствие идей и вдохновения. А потому все наши встречи сводились лишь к нанесению грима в дни показа «Скульптора». Правда, пару раз Редфорд приглашал меня на другие спектакли со своим участием, однажды даже сводил в оперу послушать удивительное меццо-сопрано Кэтрин Бланш.

На Рождественских каникулах мистер Редфорд уехал в Париж и вернулся только в середине января для участия в «Игрушке теней», а после снова покинул Лондон, и следующий раз мы увиделись лишь в апреле. Он держался со мной дружески, интересовался, как продвигается подготовка премьеры нашего нового представления и вновь пригласил сходить с ним в Ковент-Гарден, на сей раз на балет с участием Евы и Камиллы. Я с радостью приняла его приглашение. Но он даже не представлял, как сильно я ждала его возвращения.

Сидя в отдельной ложе рядом с Редфордом, я чувствовала себя непростительно счастливой и едва могла сосредоточится на действии, что разыгрывалось на сцене. В антракте Редфорд все говорил о Еве, о Камилле почти ни слова, а вот имя Евы не сходило с его губ. Впрочем, цветы он преподнес обеим.

– Она попала в скверную историю, – сообщил Редфорд, понизив голос. Мы стояли у столика, держа в руках бокалы с шампанским. Я вовсе не хотела пить, но ради приличия сделала небольшой глоток. Редфорд же успел осушить добрую половину бокала. Он весьма эмоционально рассказывал об отношениях Евы с лордом Кростером и о влиянии оного на карьеру первой солистки.

– Ее снова повысили, – сказал он, вновь пригубив шампанское. – Я ничего не имею против, она действительно талантлива, но ведь все понимают, кто стоит за этим повышением. Лорд Кростер хочет видеть ее повсюду. Слышала про премьеру балета с Евой в главной партии? Постановка безвкусна, Ева куда интереснее смотрится в моем спектакле, хоть у меня и не балет. Кростер досадует на мой успех, он хочет отобрать у меня Еву. Он ревнует ее, ревнует ко мне! Это так глупо! – Редфорд допил вино и заметил, что нам пора возвращаться в зал.

– Ты посмотри, он в конце выйдет на сцену и самолично вручит ей цветы, – шепнул мне Редфорд, когда мы заняли свои места. – Он просто обезумел от любви к ней.

Я не знала, что ответить. Еще тогда в ресторане меня уколола совесть, что, возможно, нетактично обсуждать другого человека. А здесь… Я не знаю, действительно ли ревность лорда Кростера беспочвенна, или же Редфорд под напором возмущения пытается скрыть от меня свою симпатию к Еве? Возможно ли, чтобы он действительно был влюблён в нее?

– О чем ты думаешь, Эмми? Ты весь вечер молчишь,– заметил Редфорд, повернувшись ко мне.

– Я думаю о ваших словах,– ответила я.

К счастью, свет погас, избавив меня от дальнейших объяснений, и Редфорд был вынужден прервать наш разговор. Любое действие на сцене поглощало его целиком. Он уже, казалось, не помнил ни с кем пришёл, ни о чем говорил, ничего. Так было всегда, когда я ходила с ним. Правда, иногда Редфорд переглядывался со мной, если ему хотелось поделиться эмоциями, или изредка он мог шепотом коротко прокомментировать происходящее на сцене, но это бывало редко. Я разделяла его чувства, ведь любила театр почти также сильно, как и он. В этом мы были схожи, и подчас я с радостью замечала, что мы испытываем одинаковые эмоции от событий на сцене.

– И все же мой «Скульптор» лучше, – шепнул мне под конец Редфорд. – И героиня Евы у меня куда интереснее, чем здесь. Пастушка – это совсем скучная роль, не находишь?

– А как же Жизель? Она ведь тоже была пастушкой, – напомнила я.

– Ну, там сюжет интересный, а здесь нет. Хотя, все равно сам балет неплохой. Ты ведь не жалеешь, что сходила?

– Нет, мне понравилось, – искренне ответила я.

– Вот он, с цветами, как я и говорил, – Редфорд указал взглядом на сухощавого человека в первом ряду с большой корзиной алых роз.

– Но ничего, я тоже передам Еве цветы. Мы вместе зайдём к ней в гримерную.

– Зачем вы дразните его? – осмелилась спросить я. Редфорд ответил мне удивленной и немного хитрой улыбкой.

– Пусть привыкает, что у неё и без него много поклонников.

– То поклонники, а вы – её режиссёр, – возразила я.

– И что? Мне хочется сделать ей приятное.

Переубеждать Редфорда было бесполезно, и я отправилась вслед за ним в гримерную Евы, пытаясь изобразить на лице радость от встречи с нею. Она была славная, я не спорю, да и выразить ей признательность после удачно сыгранной роли я тоже была не против, но эти цветы и желание Редфорда подразнить лорда Кростера мне не нравились. Дэвид наговорил в его присутствии массу комплиментов Еве, вручил букет и, вспомнив, наконец, про меня, представил лорду Кростеру как своего художника по костюмам и обменялся с ним парой фраз, в то время как я перемолвилась с Евой, поблагодарив ее за доставленное удовольствие. Я с облегчением выдохнула, когда мы наконец вышли на улицу. Уже стемнело и взошла луна. Вечерняя прохлада была приятна после душного зала, и теперь я с наслаждением вдыхала свежий весенний воздух, пропитанный недавним дождем и благоуханием магнолий.