– Мистер Редфорд, – я взяла его под руку. Дело в том, что выйдя из театра, Редфорд погрузился в какие-то свои думы и уже несколько минут шел молча. – Если Вы боитесь, что лорд Кростер запретит Еве играть у вас, зачем вы его распаляете?

– Ева никогда не откажется от этой роли, она ей слишком дорога,– спокойно заметил Редфорд. – И потом, в газетах появится много разгромных статей.

– Но ведь вы сами говорили, что у лорда Кростера свои люди во всех издательствах, они все преподнесут так, будто Ева ушла по собственной воле, что ей не нравится у вас, или же у неё слишком плотный график.

Редфорд пожал плечами.

– Этого не произойдёт, Эмми,– убеждённо сказал он. – Ева не любит его, и не станет плясать под дудку этого старика.

– Вы любите её? – Сорвавшийся с губ вопрос, так давно мучавший меня, заставил Редфорда остановиться. Во взгляде его читалось недоумение. Свет фонаря предательски упал на мое лицо. Я смутилась и готова была провалиться сквозь землю, лишь бы избежать его чересчур внимательного взгляда.

– Нет, Эмми, – мягко ответил он, – я не люблю Еву. Ты ошибаешься. – Редфорд, наконец, отвёл взгляд, и мы продолжили путь. Я больше не брала его под локоть и просто шла рядом. Мы оба молчали. Так, не говоря ни слова, мы дошли до моего дома. Уже выйдя на нашу улицу, Редфорд незаметно взял меня за руку.

– Я рад, что ты сходила со мной, – негромко произнес он, заставив меня улыбнуться. Мы стояли у двери. Как не хотелось мне прощаться с ним! Я все ещё винила себя, что спросила его о Еве. Ведь я не имела никакого права задавать ему столь личный вопрос.

– Ты правда очень хороший друг, Эмми, – мягко добавил Редфорд и слегка пожал мою руку. – Спокойной ночи.

– Спокойной ночи,– ответила я, пытаясь прочесть по его лицу, не сердится ли он на меня.

Его слова «спокойной ночи» звучали во мне весь вечер. Но уснуть я смогла лишь под утро: слишком сильно меня беспокоило чувство вины за случайно пророненную фразу под горящим фонарем.

В начале лета Редфорд последний раз сыграл скульптора в этом сезоне. Мы же с отцом готовились к туру с новым представлением и через две недели покидали Лондон. В последний раз перед закрытием сезона я пришла исполнить свои обязанности гримёра. Редфорд пребывал в меланхолии и снова молчал. Я не стала навязывать ему лишних бесед и наносила грим молча, лишь изредка прося опустить взгляд или приподнять подбородок.

– Надеюсь, все пройдёт хорошо, – наконец сказала я. – Мне будет не хватать «Скульптора», когда я уеду на гастроли.

– Когда ты уезжаешь? – спросил Редфорд, внимательно посмотрев на меня.

– Через две недели.

– На все лето?

– Да.

Несколько минут Редфорд задумчиво глядел перед собой, затем поднял на меня взгляд и спросил:

–Двадцать первого августа у меня день рождения, ты вернёшься к этому времени?

– Думаю, что да. Я постараюсь, – пообещала я, несколько растерявшись.

Редфорд улыбнулся и, бросив последний взгляд на своё отражение, поспешил на сцену.

Я между тем решила немного прибраться на столе. Разложив кисти и баночки для грима по местам, я обратила внимание на открытку с портретом длинноволосого юноши, воткнутую уголком в раму зеркала, совсем как фотокарточка Редфорда у меня дома. Интересно, кто этот человек на портрете? Видимо, он жил когда-то давно, ибо одежда была у него старинная, похоже, шестнадцатого века. Раньше я не обращала внимания на эту открытку, скорей всего потому, что кроме мистера Редфорда я вообще никого и ничего не замечала. Я решила потом спросить об этой открытке у него самого, а пока направилась за кулисы, чтобы посмотреть первый акт. Он пролетел на одном дыхании, казалось, прошло совсем немного времени, а Редфорд уже вернулся переодеться в костюм для второго акта.

– Эмми, ты не уходи сразу после спектакля, – попросил он, пока я стояла в ожидании, когда он будет готов к нанесению грима. Вот он уже смыл всю краску с лица, и я, утвердительно ответив на его просьбу, открыла баночку с белилами.

Я думала о том, что, возможно, Редфорд попросил меня не уходить сразу по той причине, что ему тоже хочется попрощаться. Едва ли мы увидимся в эти две недели. Задумавшись об этом, я забыла спросить об открытке и вспомнила про неё, лишь когда снова осталась в гримерной одна.

«Быть может, на обратной стороне указано имя этого человека?» – подумала я и, осторожно достав карточку, перевернула ее обратной стороной. Это оказалась открытка, там действительно была написана фамилия человека с фотографии. «Эдвард Кинастон» значилось в верхнем левом углу, а внизу каллиграфическим почерком выведено: «Моей дорогой Дженнифер от Д. Редфорд».

Внутри меня все упало. Я поспешно вернула открытку на место. Было ощущение, что я проникла в чужую тайну, подсмотрела в замочную скважину. Кто позволил мне брать чужую открытку и читать подпись на ней? Я ещё никогда я не ощущала себя так скверно. «Моей дорогой Дженнифер» – написано на открытке, и то, как выведены буквы… Редфорд, должно быть, подарил эту открытку этой самой Дженнифер, а после она вернула ее или оставила ему на хранение. Покинув гримерную со скверным ощущением, что я прочла нечто, что не следовало, я прошла за кулисы, чтобы немного отвлечься, заняв себя просмотром второго акта. На сцене, как всегда, творилась невообразимая драма, за которой я следила прежде, затаив дыхание, а ныне не в силах сосредоточиться вовсе. «Моей дорогой Дженнифер…» – горели передо мной каллиграфически выведенные буквы. Мне он так не подписывал свою фотографию. Редфорд делал это быстро, размашистым почерком, а ей вот как постарался…

На поклонах Редфорду надарили огромное количество букетов, как впрочем, и «девочкам», как он называл своих партнёрш по сцене. Среди зрителей я не увидела только лорда Кростера, что немало удивило меня. Не прийти на закрытие сезона к Еве… Было в этом что-то странное. Я спросила об этом Редфорда, когда он вернулся в гримерную, стараясь не смотреть на открытку и боясь, что Редфорд заметит, что она стоит как-то не так.

– Они поссорились, очень сильно поссорились. – Редфорд старательно смывал грим, не глядя в мою сторону. – Боюсь, в этом есть и моя вина. Ева ходит сама не своя. Говорит, Кростер задумал что-то ужасное.

– Все из-за тех цветов? – удивилась я.

– Нет, – ответил Редфорд, – он застал нас вместе.

– Но ведь ты говорил, что… – сама того не осознавая я перешла на «ты». Редфорд заметил это и, повернувшись ко мне, улыбнулся, протянув руки.

Я подошла.

– Эмми, мы репетировали, он застал нас за репетицией. – Редфорд наслаждался моей реакцией и, вдоволь позабавившись, рассказал историю до конца: – Я хотел ввести Еву на одну роль, сыграть с ней Шекспира на мой день рождения.

– И какую пьесу?

– Да уже не важно, – Дэвид махнул рукой. – Кростер все испортил, и я не хочу более говорить об этой постановке, – лицо его омрачилось. Повернувшись к зеркалу, он молча закончил смывать грим.

– Мистер Редфорд, – осторожно окликнула я, – можно вас спросить?

– Да? – протянул он, глядя на мое отражение. – О чем ты хочешь спросить, Эмми?

Я набрала в лёгкие побольше воздуха и задала столь мучавший меня вопрос:

– А кто такая Дженнифер?

– Дженнифер? – Дэвид удивлённо посмотрел на меня. – Почему ты спрашиваешь? – Он вдруг изменился в лице.

– Я хотела посмотреть, кто изображен на этой открытке, – вынуждена была признаться я.

– А, так это Эдвард Кинастон, – пояснил Редфорд. – Ты что, взяла и прочла подпись? – он смерил меня внимательным и немного укоризненным взглядом.

– Простите, я не должна была, – я опустила взгляд, понимая, насколько я не права сейчас, что уже не первый раз лезу в его личную жизнь.

Редфорд молча закончил смывать грим, не глядя в мою сторону. Как мне хотелось вернуться на час назад и изменить прошлое и не брать эту открытку! Тогда бы мне не было так больно сейчас, я не стала бы терзаться мыслями о неизвестной мне Дженнифер.