А слабость — дело наших рук.

9. Карлик гадает по звездам

Заодно о проказе

Проказа, целый ужас древний

вмещается в нее одну.

Само бессмертье, кажется, ко дну

идет, когда ее увидит:

неужто небо так обидит,

что человека человек,

как смерть свою, возненавидит?

Но, и невидимое глазу,

зло безобразней, чем проказа.

Ведь лучший человек несчастных посещает,

руками нежными их язвы очищает

и служит им, как золоту скупец:

они нажива для святых сердец.

Он их позор в себя вмещает,

как океан — пустой челнок,

качает

и перемещает

и делает, что просит Бог...

Но злому, злому кто поможет,

когда он жизнь чужую гложет,

как пес — украденную кость?

зачем он звезды понимает?

они на части разнимают.

Другим отрадна эта гроздь.

А он в себя забит, как гвоздь.

Кто этакие гвозди вынимает?

Кто принесет ему лекарства

и у постели посидит?

Кто зависти или коварства

врач небрезгливый?

Разве стыд.

И карлик это понимает.

Он оттолкнул свои созвездья,

он требует себе возмездья

(содеянное нами зло

с таким же тайным наслажденьем,

с каким когда-то проросло,

питается самосожженьем):

— Я есть,

но пусть я буду создан

как то, чего на свете нет,

и ты мученья чистый свет

прочтешь по мне, как я по звездам! —

И вырывался он из мрака

к другим и новым небесам

из тьмы, рычащей, как собака,

и эта тьма была — он сам.

10. Ночь

Тристан и Изольда встречают в лесу отшельника

Любовь, охотница сердец,

натягивает лук.

Как часто мне казалось,

что мир — короткий звук:

похожий на мешок худой,

набитый огненной крупой,

и на прицельный круг...

Сквозь изгородь из роз просовывая руку,

прекраснейший рассказ воспитывает муку,

которой слаще нет: огромный альмандин

по листьям катится, один и не один.

Что более всего наш разум восхищает?

Что обещает то, что разум запрещает:

душа себя бежит, она нашла пример

в тебе, из веси в весь бегущий Агасфер...

Скрываясь от своей единственной отрады,

от крови на шипах таинственной ограды,

не сласти я хочу: мой ум ее бежит,

другого требуя, как этот Вечный жид...

Но есть у нас рассказ, где мука роковая

шумит-волнуется, как липа вековая.

Смерть — госпожу свою ветвями осеня,

их ночь огромная из сердцевины дня

растет и говорит, что жизни не хватает,

что жизни мало жить. Она себя хватает

над самой пропастью — но, разлетясь в куски,

срастется наконец под действием тоски.

Итак, они в лесу друг друга обнимают.

Пес охраняет их, а голод подгоняет

к концу. И в том лесу, где гнал их страх ревнивый,

отшельник обитал, как жаворонок над нивой.

Он их кореньями и медом угостил

и с подаянием чудесным отпустил —

как погорельцев двух, сбиравших на пожар.

И занялся собой. Имел он странный дар:

ему являлся вдруг в сердечной высоте

Владыка Радости, висящий на Кресте.

11. Мельница шумит

О счастье, ты простая,

простая колыбель,

ты лыковая люлька,

раскачанная ель.

И если мы погибнем,

ты будешь наша цель.

Как каждому в мире,

          мне светит досель

под дверью закрытой

          горящая щель.

О, жизнь ничего не значит.

О, разум, как сердце, болит.

Вдали ребенок плачет

и мельница шумит.

То слуха власяница