Наконец-то! Ха-ха-ха! «За ранение и хуже» – это «за хранение оружия»!

Горностаева колотит в дверь! Её отца, дядю Ваню, радовал маленький Мишутка: «Тебе только в цирк!» Она злая, но не будет сообщать, «куда надо», о каком-то громком хлопке!

Участковый. Этот мог. У него работа: найти «ТТ». А участковые чурбаки и чурбаковые… Деликатен: тук-тук, отворите-отоприте, вам повестки… В доме не тайна: Брюханы «кое-кого» одаривают. Приходит за мясом, уходит с информацией. Варька тоже могла: «Миша чуть не убил себя, а это грех…» Ну, и далее наблюдение За Мишей. И выследили, так как следят внимательно. И тридцатого января, когда с большой торопится к Артуру? Пусть ищут, пусть снежной равниной идут… Метель заметёт, запорошит твой след… Но, видимо, не до конца запорошила. «Сыграй эту роль…» Выдумка Петра: для Артура метроном, коробка с которым тикает в кармане миной. Но мина и эти визиты. Первый – к Мельде. «ТТ» рядом с книгой Ларошфуко, дар братьев Генриху, хранит как тайную литературу. Второй – на улицу Вайнера. В ноги – лай. «Фу, Муму!» – хрипит оборотень. Роль, которую велит отыграть Петя, режиссёр. Им принят Артур в ряды борцов, из которых выпадает в пьяном виде алкоголика. «Умелец!» В водопроводном деле у него умения, как у гамадрила. Но с крыши гололёдной не рухнул! А надо было подтолкнуть!

Артём Горцев в печали:

– Колония для меня жуть. А ты не впервой?

Делится опытом: берут они с братом винтовки… А главное, пистолет.

– Мой первый настоящий…

В малолетке он двигает головой «по-индиански», танцуя танцы народов мира, ходит на руках (по полу – бегом, по канату – медленно). Воспитатель Зверь Рваный (порвана ноздря) определяет талантливого в клуб. И не работать ему в цехе на клейке коробок для электроприборов, которых не хватает тёмной родине, которая тебе мать, но никак не родная.

Артёмка внемлет, открыв рот. Комедия из быта уголовного контингента. Поэт Франсуа Вийон творил в тюрьме…

Горцев ворует… Недавно раритеты в университетской библиотеке.

– Это будет гимном клептоманов! – валится от хохота Артём.

Чтоб в тюряге, да хохотать…

Овсянка на молоке с маслом (дома), перловка на воде с маргарином (в тюрьме). Нет чая «цвета дёгтя», как говорит грандмаман, тут «байкал»[12]. И обед отвратный в той же камере и с теми же сокамерниками.

…На экзаменах по математике он решает билет и для другого абитуриента… Их ловят. Грандмаман идёт в деканат… Там преподаватель Ванька, вернее, Иван, сын дворника Касьяна: «На другой год примут». Целый год терпеть! Революционный огонь пылает в груди. Глашка в стильной компашке, тоже абитуриентка. До рокового (для Петра) экзамена они в квартире её родителей, но без них. Пётр ночует. Любовь навек, думает он, но не думает так она. Угрюмо он идёт не мимо (как надо бы): попытка вырвать её из компашки. Стиляги в атаку, убегают, девица с ними. С мостовой Петра поднимает лютая злоба на белый свет, для него – цвета гудрона.

Брата нет в тюрьме? Отбивает: «Я Пётр Крылов». И – более прицельно: «Мишель, я Пьер, ответь». Французские имена. Они не какие-то плебеи… «Метрономос»… Мимо мелькают круглые головы Пулемётовых. Кривой недоволен маятниковым движением Петра от окна до дверей и обратно.

…Уроки труда давались легко. Учитель, видя его умение колотить табуретки не так криво, как другие колотят, устраивает в Дом быта выпиливать рамочки для фотографий. Уходит с этой работёнки с презрением абитуриента, а деньги тратит до копейки: ботинки, куртка. И опять на рамочки? У брата стипендия в техникуме, а летом – ни рубля. Дома неплохо кормят, в деревне полно овощей, куры, Фёка прёт оттуда. Но им, нетерпеливым, этого мало. Будем охотниками – идея легкоумного Мишки. В ДОСААФ направлены от военкомата. Но армия им не светит. Отключён свет, повреждена охранная проводка. Винтовок много, берут две.

Пётр ненавидит богатую девицу. Дома у неё картины, канделябры, скульптуры… На некоторых названия на немецком. «А кто у неё отец?» – «Военный. Во время войны в Германии». – «Мародёр», – определяет грандмаман. Глашка – дочка мародёра! У дверей два рыцаря. В головах фонарики. «Надо их в музей! – Идея брата. – Денег дадут!» Выкрав винтовки, обернут их одеялом, но оголят их перед домработницей, которая будет на тот момент в квартире одна. Хватают рыцарей и наутёк! Но Мишель хватает пистолет… Юрка Брюханов видит их в дровянике в момент разглядывания оружия и ябедает отцу. «Вальтер» не выдают дяде Саше (с той поры Брюхан), который докладывает в милицию:

– Такая история… – Тут вкратце.

В одинаковых лицах юных Пулемётовых почтение. Глаз кривого непонятный, но кивок кривой головой.

Его ведут под конвоем… Грандмаман в дореволюционном пальто: «Держись, Пьер!» Ей и в голову не приходит, – отправят на пять лет за винтовки, из которых ни единого выстрела! В суде ей аплодирует кто-то, кого хотят удалить в коридор: «У мальчиков любовь к оружию…» И о том, как она, младая дева, в тире наравне «с господами».

Благородно навредить мародёру и передать государству реликвии… Хотя вряд ли выполнимо. Дядька-охранник, а тут два паренька с непонятными предметами в детском одеяле… Другой план. Опробовать винтовки на большой дороге… Но эта тема не для откровения того, кто неправедно угодил в тюрягу.

Поймав миг, когда только начат новый ход:

– Волнуетесь, Пётр Сергеевич? Бывает…

– Я не волнуюсь. Неприятно, будто и я криминальный индивид, ведь я их ловлю! – Взмах руки, мол, и не помню много.

На деле не так, но тянет (метрономос) на гиперболу, которую не квалифицирует как обыкновенную ложь.

– Как-то ловим ихнего брата целую банду. Я ранен.

И это немного не так. Фингал. Но «ранен» – солидней.

– На дружине на этой?

– Да, во время патрулирования.

– Вроде идут толпой, где фонари на людной улице, и не заглядывают в тёмные углы. – Выдаёт напрямую кривой.

– Смотря, кто патрулирует.

Оба Пулемётовых кивают.

– У автовокзала хулиганов отдаём в милицию! А оттуда их тут же на волю! И, на тебе, кто-то убивает милиционера! – Вдруг умолк: ну их, примеры отваги. – А я люблю доводить дело до конца.

– Упорный вы, – поддакивает Вадька.

– Правильно! Я и упорный, и… праведный! И вера в бога у меня! Такого другим, ох, как не хватает! – Оглядывает, будто не только тюрьму, – город, не говоря о Пулемётовых и об этом Кокшарове (Кошмаров для него идеальная фамилия). – Я тут за веру страдаю.

Давление на религию, гонения. Так говорят американцы, англичане. Ха-хи-и-ха! В это Пётр не верит, как и в бога. Кого эта религия волнует! Но образ выгоден. К тому же верует иногда так, как никто другой. Не дают молиться, мать твою, Петру! А «Голос Америки» голосит много вранья. Уломает пытателей и на аудиенции одну фразу выпалит дяде Аристарху. Тот – в Ригу… И далее выход в эфир свободных голосов. Органам не в кон адепт (только о погромах проорали), которого пытают в тюрьме. Правда, секту прихлопнут. Жертва дядьки ради «брата Петра», вернувшего органеллу, минуя печать милиции на двери, вытащившего в окно и втащившего в квартиру.

Ходит и ходит. Маятник, метроном. Сидеть в тюрьме куда удобней, чем стоять в ней, а тем более бегать от окна до дверей и обратно. Но напротив другого, сидящего, невольно ты в диалоге, будто в коварном омуте.