Пётр выведывает в ментовке: «Дело отправят в архив» «Когда?» – мажорная нотка. «Ну, две недели… Как в октябре». В октябре грибов много, но не берут, так, для видимости. В корзине трёхлитровая банка с пивом. А в тюрьме теперь по какому делу? Надо Азбуку Морзе. Два тире буква «м», а буква «е» как?

Дундуков дундит:

– Не для себя! Напарник мой в цехе: «Кувалда нужна»! Дачный забор городить. Зайцы обдирают малину, деревья. У друга пальто короткое. А мне прикрепляют к ремню. Подхватывают (этот друг и его товарищ) и охране говорят: «Больного ведём». Я делаю вид: умираю, да и кувалда тяжёлая. На нашу беду охранник новенький, внимательно оглядывает. Милиция.

Ну, и дело! Кувалду упёр! Глупый субъект! Ему и года не дадут. Кувалда и так на родном заводе, его вернут туда же. Этим людишкам далеко до благородного индивида. Водят его в наручниках. А ребята делают вид, что не видят супермена, болтая о мелких делах.

– Много лет с твоей ходки? – Направляет взгляд, как магнит, бывалый Генрих на этого, с кувалдой. Интонация Андрея.

– Немало!

– А срок?

– Полтора… Драка. Превышение самообороны. Не превысишь – мертвец.

– Курорт?[10]

– Воркута.

– Ивдельлаг! – Опять, как Андрей.

– Ты прямо студент, – говорит робко паренёк. – Термины научные.

– Мои извилины имеют немалый объём.

…двадцать девятого января он идёт с вёдрами, а у студентов-медиков (Алла и её муж, резальщик мертвецов) умишка не хватает печку растопить!

– Школьник! – Гамадрил пенсионного возраста говорит о нём, как о желторотым птенце.

– Прощай, молодость! – Ответ бывалого Генриха. – Не о ботах, о немалых годах.

– Да тебе лет двадцать пять! Моим детям и то…

– Некоторые немолодые индивиды имеют мало ума в лобных долях!

Парень – в хохот. Да, глупый этот работяга…

Камеру отворяют.

– Дундуков, на выход!

– С вещами?

– Нет.

Дверь опять, ключ: блямк-блямк-блямк – три оборота.

– Дундуков! Кувалда!

– Да, такая у него фамилия… Моя – Березин. Мамка моя употребляет, – щёлкает по горлу, – и меня маленького – на интернат. А теперь с этим портмоне влип… В очереди я, купить билет, и – вдруг бац, менты! И ко мне в карман! Будто я! Как мог дед с котомкой иметь дорогой гуманок[11]?

– Для процента раскрытых дел. – Юридические знания. – А я не Геннадий, а Генрих… С трёх лет в детдоме, в отдельном доме – с тринадцати.

Приятный для тюрьмы диалог. У парня бойкое лицо, ловкие руки, которыми он вертит новую колоду. Не предлагает играть, а только тасует. И когда выводят Дундукова, не прячет от охраны. Это немного удивило. Общаются в конфигурации двух друзей, но опять Дундуков. И опять кувалда… Обед Генрих глотает, как истинный йог. Гремит дверь, будто обвешана кандалами, одна пара щёлкает на его руках.

Ведут, но мимо лестницы, которая ведёт в подвал! Лифт вверх. Удивительно: идти вверх неприятно, к такому не готов.

Никаких ламп в морду. Окно нормальное. Решётка фигурная, белая. Как бухгалтерия, где трудятся сотрудники, а не пытальщики для пытки. Но какой-то бред: «Ты «убил дружелюбного мента и кавказцев за торговлю плохими цветами». А семья убита не еврейская, а русская. Фамилия то ли Петровы, то ли Кулаковы, но не Хамкины. Этот немолодой орангутанг (голова седоватая) орёт: в городе орудует банда Мельде! Неплохое название. Однофамилец? Второй Мельде в полуторамиллионном городе? Но выясняется, что у того фамилия Мельдов. Путаница! «Ты не немец, ты не Генрих, ты Геннадий». – «Я дежурный в классе». Что-что, а это с детдома помнит.

Выходит из другой комнаты, видимо, немалый чин. И этот музыкальный мент (Семён Григорьевич) играет по нотам Генриха!

В камере ни Березина, ни Дундукова… Но никакого отдыха, опять куда-то. Вроде договорились: два дня – и домой!

Наталья Дионисовна! Не узнаёт его! Мол, ты дурак… Удивительно – бабушка? Не чёртова она бабушка, чтоб её в тюрьму! Неужели братья о Генрихе плетут, будто он стрелок у них квартире?

Семён Григорьевич (неплохой ментяра) проверил: он не бандит, не Мельдов. Ему и вещи, и еда вот-вот, имя уважительно: Генрих! Вытерпит и вторую маленькую проверку о пальбе в квартире Крыловых. Эх, трубу бы! И он бы поиграл из «Серенады солнечной долины» в этом кабинете с видом на Центральный стадион. Далее улица Нагорная…

В тюрьме перестук. Не определить ему, какая буква точка, а какая тире.

Во время пытки крик: «За убийства!» Но хоть убей, в момент ареста такого не говорили!

Он выходит от Ривы, а следом – «друг»… Пинок в голень, падает… «Ты арестован… за ранение и хуже…» Экая абракадабра! Но ни о каких убиениях, о которых ор на пытке! Это «…ранение и хуже…» – обрывок.

То обвинение внятное – «воровство…».

…Мишутка стреляет в клубе ДОСААФ. Винтовки новые. Ну, что ж, «берём винтовки новые»… Электропроводок к оконцу легко вырвать клещами… Ого, «Вальтер» с боевыми патронами! И боевой паренёк, уходя с винтовкой, хвать ручонкой! Пётр ругает: «Болван! Пистолет оформлен в милиции!» На суде выявилось: у владельца нет документа. Не нашли бы! Но желание надавить курок! В дровянике как-то… А тут пацан Юрка Брюханов! Пётр ему по голове натренированной рукой. Ябеда ябедает. Его отец – в тюрьме в то время не контролёр, а портной: мундиры для начальников. «Дядя Саша».

«Возьмём винтовки новые, на – штык флажки и с песнею в стрелковые пойдём кружки». Они берут винтовки, но идут не туда… Врут дома: мы к другу в деревню. Уходят через дровяник на тёмную дорогу. Суд и дело. Грандмаман как адвокат: «Они совершили глупую выходку!» Но не совершили ни единого выстрела! Этих глупарей – в ад колонии!

В тюрьму отправляют так… Рано утром, когда оба братика в кроватках, наглое бряканье. «Кто там?» – удивлена бабулька. – Ребята, тут люди из присутствия» – «Какие люди?» – крутят братики головами на тёплых подушечках. «Милиция… – грубое. – Вы с нами для беседы». И не выпрыгнуть в окно удалыми зайками! Их ведут до воронка, вталкивают. Далёкий август, ужас сентября. Но арестовывают именно так, тихо: «Вы с нами, поговорить…» А тут оборотень выманивает. А улик нет (тогда две винтовки), да и телега о хранении в дровянике «настоящего пистолета».

Мог кому-то наболтать Ильин? О монологах… «В тот понедельник роковой, без меры жалко откровенный»… И во вторник, и в другие дни… Он принят не только в Строгановском доме, но и у тёти Алекс. Много лет она – квартирантка в домике её бывшего кучера. Ему с женой и детьми дают квартиру, а ей – в тихой коммуналке комнату с эркером. Дальняя родня миллионеров Второвых рада. Пенсия за многолетнюю работу в инфекционной больнице. Архангельский, друг юности… Эти милые люди – индикатор. Ильин им нравится. И на их доме теперь антенна, неприметная, но эффективная, как на Строгановском. Нет, Ильин не мог. Абракадабра: «За ранение и хуже».

Отрепетирует некий спич. Войдёт в роль. Он далёк от дела, которое ему хотят вменить. «Ты убил Хамкиных?» Добропорядочного гражданина обвиняют в невероятном! Да, побойтесь бога! Он с преклонением пред грандмаман, любит племянника, штудирует Канта… В итоге рука, а тем более нога не поднимутся для ударов! Взор неподкупного дворянина над головами сокамерников в даль неба, увы, непонятного дня. Когда наконец выводят, он готов для игры!

Ба! Не вниз идут (спич для подвала), а вверх. В коридоре на полу плитка. Деревянные двери. На стене часы. Как на телевидении… Не мелькнёт ли в коридоре прямая гордая фигура Ильина?

Граф Мишель и его рабы входят в нормальный кабинет. У главного стола кто-то главный. Удаляют наручники. Не теряя времени, говорит… «Сыграй эту роль…» – немного глупо в голове брат, но в целом великолепно! Зритель перебирает бумаги и явно в тупике: пред ним юноша-романтик, которого ругают убийцей! Провоцируют падения, и он обдирает о бетон пола руки! Тут крепкий табурет, не хрустко-хрясткое орудие пыток! И лампы нет.