В это время следующая порция глины вниз улетела.
— Книзу, тетя! — крикнул я на горизонт. — Быстрее! Как груз!
Копыркин ахнуть не успел, а мы уж вниз едем, по поврежденному венцу крепления только слегка скребнули. Вот тут действительно жутковато, когда знаешь, что над головой у тебя порядочный шматок накапливается, чтобы упасть. Но должен я был посмотреть, кто на водоотливе горизонта дежурит, или не должен?
Зоя, конечно. Как чувствовал!
— Ой, Коленька!
Мне клеть на второй горизонт отправлять надо, иначе лепешку из нее сделает через две минуты, а Зойка руку не выпускает.
— Коля, — всхлипывает, — я тут вспомнила, что мы тараканов в детстве запрягали. Сбрую им шили из ниточек…
Только я клеть отправил и отбежали мы от ствола, зашуршало там по креплению… Ого! Ствол шахты ниже горизонта заглублен метра на полтора, туда в ямку пока хлюпает. А если бы эта «граната» на уровне горизонта лопалась? Метров с сорока ведь летит… Мать моя — женщина!
— Насосы не бросишь, — объясняет Зоя. — Шахту же затопит!
Как будто я этого не знаю, но она, кажется, сама не понимает, что говорит.
— Историю слыхала? — прерываю ее.
— Ка-акую?
— А вот, — говорю, — мечтал один собрать все лужи в одну лужу, а все камни — в один камень. Подняться на самую высокую гору и бросить с нее камень в эту лужу. Вот бы, думает, булькнуло! И что же? Сбылась, как видишь, мечта идиота…
Улыбнулась, слава богу! А я стал Степанову звонить.
— Плывун? — спрашивает Костя.
— Он!
— Выезжайте!
Поговорили, называется.
— Что Степанов? — интересуется Копыркин.
— Выезжать велел, — я посмотрел на Зою, очень мне ее здесь оставлять одну не хотелось.
— Поезжайте! — вдруг говорит Копыркин. — Я за насосами присмотрю, пока замена спустится.
Вот уж чего не ожидал от него!
Я посигналил наверх, когда очередная капелька приземлилась, и нам с Зоей подали клеть.
— Не скучай! — крикнул я Копыркину. — Сейчас дежурного слесаря пришлю!
Улыбнулся он и головой покивал. Подумать только!
На верхнем приеме рабочие уже одетые стояли, лес приготовленный лежал, рельсы.
— Дыра большая? — спросил Степанов.
— Метра три. Пустяки!
— Конечно, — согласился он. — Только ведь и ее рукавицей не заткнешь… А Копыркин где?
— Внизу остался.
Взглянул он на меня удивленно, но ничего не сказал, а механикам велел послать на горизонт пешим порядком слесаря — сменить инженера.
— Поехали! — скомандовал Степанов.
Набилась полная клеть. Меня в дальний угол зажали. И все наши рядом — Самурай, Квитко, Гошка Ануфриев. Сейчас мы на втором горизонте вылезем и к плывуну уже по ходовому отделению подкрадываться будем, а клеть уйдет вверх. Там ее лесом и рельсами нагрузят, потому что рукавицей плывун, конечно, не заткнуть…
Наверху остался распоряжаться дядя Саша. Все, что потребуется, он найдет и вовремя нам спустит. Можно не сомневаться.
„ОНА БЕССИЛЬНА…“
1.
Что же сказать? Законопатили мы тот плывун, куда ему деться? Помордовал он нас, конечно, не без того. Видели вы когда-нибудь чтобы каша рельсы гнула? Ну, не пшенная, конечно, — из глины, камешков и песка, но каша. Мы дырочку, из которой она ползла, заборчиком забирали постепенно. Вставишь бревно — расклинишь, потом следующее… Форменный забор, только вместо досок — бревна и рельсы. Мы ставим, а плывун выдавливает. Или ломает…
— А хорошая же работа у меня была, братцы, — Степанов нам тогда поведал. — У геологов я трудился на Северном Кавказе. Начальником горных работ. Рабочих трое только, канавку разведочную копают. В полдень на ишаке подъедешь, посмотришь… А кругом птицы поют. Летают с ветки на ветку…
Самурай тоже какую-то «историю» вспомнил, когда сразу несколько бревен выдавило. Посмеялись.
Он нам чаек периодически варил, чтобы работали веселее.
— Чай не пьешь, — какая сила?!
Самое прекрасное в жизни — конец работы, если сделал ее на совесть. Иногда, правда, бывает, что радоваться и сил нет, но это уж — детали.
Навечно плывун мы закрыли и наверх поехали. А там день, оказывается, и светло, так что глаза ломит. У раскомандировки народ толкается, машина больничная стоит. Я уж подумал — случилось что-нибудь, потом догадался — нас ждут, а машина, значит, на всякий случай… Ну, до чего же родными мне все показались! Озабоченные, переживают. Даже силикозники от пожарки притопали, помогать, стало быть… Ах вы, бродяги! Обнять мне их захотелось. Даже Копыркин, милый человечек, гляжу, бодро расталкивает всех, чтобы мы в душевую прошли без задержки. Подмигнул я ему, как человеку причастному…
— Все! — Костя объявил. — Порядок!
И Кутузов приехал? Он, точно! Сидит в сторонке на камешке, газету изучает.
— Как дела, Иван Александрович? — спрашиваю.
— Есть, — говорит, — одно объявленьице. «Потерялась овчарка, сучка. Черная. Знающих просят сообщить…»
— Не плохо! Такие объявления тоже в сору не валяются…
Он головой кивнул, а меня вдруг качнуло, сел прямо на землю. Улыбаюсь, чувствую, а встать не могу. Зойка ко мне из толпы бросилась, чуть Степанова не сбила, за рукав теребит.
— Что с тобой? — кричит.
«Вот дела-то! Любит ведь она меня», — понял я вдруг.
Мать моя — женщина!
Квитко меня тормошит, а я сижу, как пень, и улыбаюсь. Смешно мне на него смотреть — грязи комок, а не человек. Себя-то я не вижу…
— Оклемается! — хохочет Кутузов. — Под душ тащите!
Видит, что руки и ноги у меня при себе. Если бы не было чего-нибудь, тогда он поглядеть подошел бы…
— Пойдем, — говорит Зоя. — Я помогу.
Не тут-то было, девушка! Ноги у меня какие-то ватные, и вижу я, что из машины Велта выпорхнула, а за ней девушка какая-то с чемоданчиком. Вспомнил — помощница Кутузова, чаек еще она нам как-то спроворила. Света, Света-удочка.
— Отойдите, пожалуйста! — сказала Велта Зое и рукой ее небрежно так отодвинула.
Не понравилось мне это, но Велта уже приказывала:
— Света, кофеин!
Вытряхнули они меня из куртки, рукав у последней рубахи разодрали, но тела-то все равно не видно — грязь сплошная. Как-то проскреблась все-таки Света ваткой до кожи и иголку ткнула. Тут я и очухался.
— Идите-ка вы! — сказал им и пошел в душевую.
Шмотье мы с себя в угол свалили. Не разберешь — где штаны, где куртки — куча глины лежит. А потом открыли в кабинках воду и уселись на решетках. Я с полчаса, наверное, просидел, и к Косте в кабину заглянул. Смотрю, он кулак под голову сунул, навалился на перегородку и спит. А вода по нему хлещет — кипяток. Как только не сварился? Растолкать хотел — дудки! Я воду закрыл — и к другой кабине. Так и Квитко же спит, бандит! И Самурай! С ума сойти! Мне Велта после растолковала, что сам-то я не заснул потому лишь, что кофеин получил.
Заорал я там в душевой, как зарезанный. Дядя Саша прибежал, взглянул на всех и обратно.
Ну, скажи, не выжился, сивый черт? Позвал Велту, топотят прямым ходом в душевую вместе со Светой и чемоданчиком.
— Куда претесь?! — крикнул я им.
Велта споткнулась, но хода не сбавила.
Быстренько они мальчиков расшевелили, Степанов, когда уяснил обстановку, рукой прикрылся и велел завхоза позвать.
— Бегом! — кричит. — Хэбе тащи! Бегом!
Тот крутенько приволок нам со склада новые хлопчатобумажные костюмы. Мягкие, как пижамы больничные. Мы их прямо на голое тело натянули, а завхоз всем уже сапоги новенькие тащит и портянки. Во прохиндей! В другое время у него рукавиц не допросишься, а тут — расщедрился.
Вышли мы на волю, а там народ, как стоял, так и стоит. Теперь уж я им объяснил, что уходить можно, показывать здесь больше ничего не будут. Смеются, а не уходят.
Велта хотела нас на машине подвезти, но мы отказались. Вокруг горы́ долго ехать. Пешочком через переходик — ближе.
— Отгул — два дня! — сказал Костя тем, кто не менялся, пока плывун не успокоили.
