— Не ври! — посоветовал я, но Лешка только отмахнулся.

— Толковый пацан был, руку мне пожал, когда уезжали они — без конвоя уж. «До свидания, — говорит, — Алеша. Нах хаузе топаю». «Рули! — я ему разрешил. — Да не лезь больше, куда не просят». Помер уж теперь, должно… Старый был…

Да, так вот… Баня-то на японском кладбище стояла. Но банька подходящая. По очереди в ней мылись: день — мужчины, день женщины. Мы с Костей, когда в воскресенье туда пошли, веники по дороге наломали. Он париться любил и лично наблюдал, как каменку и топку в бане выкладывали. Хитро там все придумано: каменка в парилке, а топка за стенкой. И котел паровой есть, но пар из него не берут, только воду. Пар в бане сухой должен быть, с камней.

Федя-контрабандист нас встретил, обрадовался:

— Постричь? Побрить?

Интересный у нас парикмахер в бане. Спиртоносом на золотых приисках, что ниже по ручью располагаются, промышлял в молодости. Контрабандой по-крупному занимался, в Китай на тройках гонял. Туда — золотишко, обратно — шелк, спирт в баночках запаянных. А посмотришь — не поверишь: человек как человек, только сидеть не может, либо стоит, либо лежит. Вкатили-таки в свое время, корешки пульку ему в позвоночник. С тех пор и выпрямился, не сгибается.

Лавку для себя специальную в парикмахерской держит. Когда устанет топтаться вокруг клиентов, на нее валится, как подрубленный, не сгибаясь. И вскакивает — прямой сразу, как Ванька-Встанька.

Когда мы пришли в баню, он лежал как раз.

— Обойдемся! — сказал ему Костя. — После бани уж, ежели что…

— Ну, ну, — согласился он. — Парок сегодня хороший, Константин Сергеевич. Хороший парок!

Степанов уверен, что баня у нас лучше сандуновской. Не знаю, как там, но здесь — по пути все. Мы сначала в душ пошли, головы намылили, мочалками спины потерли друг другу и веники сполоснули. Потом Костя мне заявил, что если не убегу из парилки, то он меня за человека держать будет.

— Спасибо! — поблагодарил я его. — Но не обещаю…

Уж я-то знал, что предвидится, не первый раз.

В парилке пусто было, а полок оказался мыльный, скользкий. Степанов взбеленился сразу. В кочегарку прокричал (труба там переговорная есть, как на корабле), что если директор бани еще кого-нибудь в парилку с мылом пустит, то он ему самому устроит «баню».

— Хорошо! — кочегары ему отвечают. — Передадим!

А камни на каменке только что не светятся, так накалились.

Степанов шайку воды набрал и полез с ковшиком на самый верх, а я остался внизу. До камней вода, по-моему, из первого ковша и не долетела, раньше взорвалась. У меня уши сразу, как кипятком обварило, а Степанов уж опять плещет…

Но в общем-то здорово это — разочек в неделю попариться, грязь шахтовую смыть. Тело пощипывать начинает, а ты воздух на него каленый гонишь, пришлепываешь веничком.

Я уже под душем остывал потихоньку, когда Степанов в клубке пара вывалился, малиновый весь. До меня дойти не смог, упал на скамейку. Потом мы еще один заход сделали и уж оделись почти, когда Федя-контрабандист вбежал и позвал Степанова к телефону.

— Авария, — сообщает, — какая-то у вас там случилась, зараза ее возьми!

Да, гляжу, Костя серьезный от телефона идет.

— На шахту! — говорит. — Быстро!

Я и расспрашивать не стал. Но Степанов сам сказал, когда в гору поднимались, что Копыркин звонил. Я остановился даже.

— Так он же дундук, твой Копыркин!

— Неважно! — Степанов говорит. — Ему мотористка водоотлива звонила с третьего горизонта. Сообщила, что глина в ствол глыбами падает, чуть клеть не оборвала.

— Клеть-то они подняли?

— Это она без тебя сообразила, а сейчас уже к стволу подойти невозможно…

«Кто же там?» — подумал я, и почему-то Зойку вспомнил. Не спросил вчера — работает она в воскресенье или нет. Может, и работает. Невесело там сейчас. Горизонт новый, запасных выходов нет еще, а к стволу подойти нельзя. И одна, потому что воскресенье сегодня, — ни стволового, ни рабочих…

— Неужели, плывун? — спросил я, хотя и сам не верил. Откуда? Гора же… или мерзлота нам опять подгадила?

— Если плывун, — прикинул Степанов, — то прорвался он где-то ниже второго горизонта.

— Ну, это не Америка. Но как мы на этот плывун не наткнулись, когда углубку шахты вели? Рядышком, получается, были?

Копыркин встретил нас на пороге раскомандировки, в каске стоит, перепуганный. Пока Степанов в шахту звонил, я тоже оделся.

— Ниже второго горизонта — так и есть! — сказал мне Степанов. — Поезжайте с Копыркиным, посмотрите, а я людей пока соберу, лес подбросим…

— Пошли! — позвал я Копыркина ласково. — Счетовод ты, а не инженер. Твое это дело, между прочим, людей вызывать и ликвидацией аварии руководить. Не слыхал?

Молчит. Но рад, видимо, что хоть ясность какая-то появилась.

— Ствол смотреть будете? — спросила стволовая на верхнем приеме.

— Да, — Копыркин говорит. — Очевидно…

Она клеть приподняла так, чтобы крышка вровень с площадкой встала. Я прошел и встал на крышку, Копыркин на меня посмотрел удивленно, но тоже вошел и за канат сразу уцепился, на котором подвешена клеть.

— Так на крыше и поедем? — спрашивает.

— Спускай! — кивнул я стволовой.

Когда ствол осматривают, очень медленно клеть спускают, еле-еле. Но из нее все равно ничего не увидишь. А если сверху стоишь — ствол вокруг тебя видно хорошо. Всегда так осматривают, но без привычки страшновато… Копыркин все вверх заглядывал, боялся, что камешек прилетит, или еще что-нибудь.

— И это бывает, — я его успокоил.

— Останови-ка, тетенька! — мы это до второго горизонта доплыли и увидели тетю, которая меня племянником называет.

— Что это там, господи? — спрашивает она. — Бухает и бухает! Как с пушки…

— Сейчас посмотрим, — успокаиваю. — А ты слушай очень внимательно и сигнал из рук не выпускай. Усвоила?

Поехали. Еще тише, чем раньше. Хлопнуло под нами разок. Действительно, на пушку похоже. Резкие пушечки есть, звуком фонари в траншее гасят, я в армии видел. Вот и у нас карбидки потухли, качнуло воздух…

— Стой! — сказал я негромко, думал не услышит тетенька, но она услышала.

Когда карбидки зажгли, я взглянул на часы. Три пятнадцать было.

— Теперь вниз потихоньку.

Поехали. Все слышит тетя. Молодец!

Венец вывернутый внизу показался, но удачно, кажется.

Клеть пройдет, пожалуй, подумал я, и еще немного решил опуститься, чтобы поближе все рассмотреть. Копыркин не выдержал, закричал, чтобы остановили. Но не тут-то было. Как шла клеть, так и идет. Мало ли кто верещать начнет, что же стволовой всех слушать? Не игрушка же.

— Еще раз вякнуть можешь… — разрешил я ему.

— Конечно, — он говорит. — Ты им свой брат… рабочий. А меня они так никогда, видно, и не будут слушать…

Посмотрел я на него: надо же, о чем человек в двух метрах от плывуна думает! Но, должно быть, действительно, допекли мы его разными шуточками, скис совсем…

— Притрешься, не трусь, — сказал я ему. — Не вдруг Москва строилась.

— Ты так думаешь? — обрадовался чудак.

Остановил я клеть, в ходовом отделении обшивку ногой вышиб и вылез туда, чтобы ниже спуститься. Интересная картина нарисовалась. В стенке ствола, в граните — щелка продолговатая с рваными краями, а из нее, как из тюбика с пастой лезет желтоватая масса. Неторопливо, вроде кто-то там, очень уж ленивый, тюбик жмет. Накапливается капелька на уступчике, накапливается, перевешивается… «Шурх! — полетела. «Хлюп» — упала.

Сколько же она накапливается? Так… Около шести минут, выходит…

На клеть я обратно вылез. Копыркин стоит, как стоял, вниз заглядывает.

— Чего там? — спрашивает.

— Ужас! — доложил я ему, все еще подшучивал по инерции, но он ничего, не обижается больше.