Сеня смотрел на начальника, будто ожидал, что тот остановит льдину. И Смирнов тоже — ожидал чего-то… Гаврилов хотел сказать им, что чудес не бывает, но передумал и улыбнулся, хотя льдина весила не меньше двадцати тысяч тонн, а опоры рассчитывались на удар не более трех сотен. Правда, инженер видел, что течение еще не успело разогнать льдину до опасной скорости, она слишком велика и пока только упрется в опоры, но пройдет время, поднимется еще выше вода, подопрет сзади мелочь, и…

Пятнадцать дней назад Гаврилов отослал председателю местного райисполкома телеграмму:

А вчера он натянул высокие резиновые сапоги и пошел в степь. Снег садился буквально на глазах, над степью заливались жаворонки, а в логах ревела вода. Гаврилов начерпал в сапоги, вернулся и послал в район аварийную телеграмму. Он понял, что если взрывников не подошлют к утру, будет поздно.

И вот это утро пришло, а взрывников не было. Из района реку не видать, потому, должно быть, там не спешили.

Льдина, царапнув скалистый береговой выступ, развернулась и мягко уперлась сразу в три опоры. Сеня Сирота спустился с обрыва, потыкал в льдину носком сапога, потом зашел на нее и двинулся к опорам. Он не дошел до них метра два и повернул обратно. Льдина была прочной, как монолит, течением такую не размоет — нечего и думать.

Ниже затора река очистилась, только в водоворотах еще кружились редкие льдины. С противоположного берега отошла лодка, полная людей. Течение подхватило ее и понесло вниз. С берега кто-то длинно кричал, советовал что-то гребцам. Гаврилов усмехнулся: едва ли они что-нибудь слышали в этом содоме. Берега Ишима напоминали таборы: толпы людей, кони, машины. Кое-где горели костры.

Десятками лет вот так маялись здесь люди. Десятками лет на месяц весной, да на месяц осенью отрезались напрочь друг от друга две хлебные области, тонул зазря торопливый народ. Так что же, снова отсрочка?

Инженер с надеждой посмотрел на дорогу на той стороне реки, но там было пусто.

Сколько могут продержаться опоры? Ну час, ну, предположим, пять часов? А потом?

Меньше всего инженер Гаврилов боялся личной ответственности, ему невыносима была мысль, что пропадет труд людей. Они отдали этому мосту год жизни.

— Что будем делать, Смирнов?

— А что хошь, то и делай, — пробурчал мастер. — Ломиками ее не раздолбишь.

— Стихия! — вставил Сеня. — Ташкент форменный.

Гаврилов повернулся и молча пошел к машине.

— К геологам подался, больше некуда, — определил Смирнов, когда газик, раскидывая грязь, скрылся в степи.

— Не дадут! — засомневался Сеня. — Он у них позавчера был.

— Позавчера — не сегодня, — трезво возразил Смирнов. — Им этот мост тоже нужен. Неси ломы, лунки под заряды бить станем.

Солнце поднималось над степью, сгоняя остатки снега. Над холмами струился нагретый воздух, душно пахла оттаивающая земля, а от реки несло стужей.

— Сволочь — река! — кряхтел Смирнов, спускаясь с крутого обрыва к льдине.

Гаврилов остановил машину перед болотом. Оно лежало за радиатором громадным ржавым блюдцем, на противоположном берегу синели невысокие горы. Там стояли геологи.

Два пути вели к синим горам…

— Влево пойдешь — голову потеряешь, — усмехнулся Гаврилов. — И вправо — голову. И назад — тоже голову. Хорошо, что у меня их не три.

Два дня назад Гаврилов уже был у геологов, закидывал удочки насчет взрывчатки. Сказали, чтобы не рассчитывал: у самих, мол, на день-два, а когда забросят — неизвестно, во всяком случае, не раньше, чем установится дорога.

А дорога эта — охо-хо! Пойдешь — наплачешься! Инженер окинул мысленно весь сорокакилометровый путь к горам по берегу болота, пройденный им дважды в течение одного дня, и содрогнулся. Вперед тогда он проскочил по утреннику сравнительно благополучно, если не считать трех-пяти буксовок в канавах, промытых ручьями, а когда ехал обратно, дорогу уже распустило. Чтобы преодолеть сорок километров, ему понадобилось десять часов…

— Не пойдет! — твердо сказал Гаврилов и шагнул в болото. Это был второй путь. Прямиком до гор — километров пятнадцать-восемнадцать…

На чистых местах в болоте лед сверху уже разрушался и покрылся пленкой воды. Выдержит он машину?

Инженер прошел в глубь болота метров двести, остановился и ударил несколько раз каблуком сапога в лед. Любопытное заключалось в том, что еще около моста он решил, что поедет болотом, а вот подъехал и ходит, принюхивается, приглядывается. Гаврилов взглянул на себя как бы со стороны, прищурился и хмыкнул:

Машина утонет — не достать. И опоры срежет.

Он торопливо, чтобы, должно быть, не раздумать, вернулся к машине и въехал на лед. Сцепив зубы так, что обострились и без того угловатые скулы, инженер погнал газик прямиком, стараясь держать скорость повыше. Колеса весело шипели на ровном, как бетон, льду, изредка машину подбрасывало на оставшихся островках снега, она таранила их, почти не сбавляя скорости.

Гаврилов инстинктивно держался чистых мест, хотя и понимал, что в зарослях осоки лед должен быть крепче. Где-то на середине болота он спугнул уток, ходивших по мокрому льду, потом из камышей выскочила клочковатая линяющая лисица и ошалело бросилась к берегу. Гаврилов, слышавший от кого-то, что звери всегда выбирают безопасные места, поехал за ней.

«Поймет!» — убедившись, что лед исправно держит машину, думал повеселевший инженер о начальнике геологов Голубовиче, формулируя мысленно предстоящий разговор.

Гаврилов чуть не загнал лисицу и спохватился только, когда рыжая спина зверя, бежавшего далеко впереди, замелькала перед радиатором. Он сбавил скорость, плавно отворачивая в сторону. Лиса отбежала в противоположную и села, часто дыша. Она даже язык высунула, совсем как собака.

— Эх ты! — посетовал Гаврилов. — А еще хитрой считаешься…

Впереди уже четко различались могучие сосны, когда Гаврилов почувствовал, что лед под машиной садится. Вокруг колес заплескалась вода. Инженер круто бросил машину влево и, осаживая лед вместе с зыбуном, развернулся почти на месте… В боковое зеркало он отчетливо видел, как бежит за газиком волна мутной болотной воды, выдавленной из-под осевшего льда.

— Мама, мама, это я дежурю…

То ли в сорок седьмом, то ли в сорок восьмом годах мать повела десятилетнего Гаврилова на Черное озеро, по клюкву-скороспелку, кислющую, с одного бока только порозовевшую ягоду.

— Дойдет! — успокаивала себя мать. — Развалю на потолке — и дойдет.

Клюкву охотно покупали на станции пассажиры проходящих поездов. Верные деньги — ранняя клюква.

Это Черное только называлось озером. Чистая вода в нем находилась где-то в самой середке, да и была ли она? Никто к ней сроду не подходил, никто не пересекал болото насквозь. Подступы к воде надежно охраняли многокилометровые зыбуны, кочковатые и мшистые. На них-то и росла клюква.

Без жердей в озеро не совались. И Гаврилов с матерью взяли длинные палки, чтобы было на что опереться, если не выдержит лабза или залетишь ненароком в окно.

Гаврилова поначалу пугала прогибающаяся под ногами земля. Но скоро он пообвык и стал забираться в такие места, где сплетенные над топью корни трав взрослого человека уже не выдерживали.

С краю болота, как водится, все было выбрано: не одни Гавриловы промышляли скороспелкой. Надо было идти глубже.

— Ты легкий, Толя, — говорила мать. — Иди помалу вперед, а я за тобой…

Он пошел и скоро добрался до такого места, где клюква была не обрана.