– Ну и ладно. А свадьбу отгуляем дома. По всем старинным обычаям. Попросим вот господина князя Всеволода Ростиславича обвести нас вокруг куста, а ты покрасуешься на пиру перед своими подружками-кумушками. Так поехали в собор? В сумерках поп не станет венчать.

– За тобою, милый, хоть на край света!

Севка-князёк расхохотался. Когда уже сели на коней, огляделся он и спросил озабоченно:

– Эй! А куда войско наше подевалось?

– Все при деле, княже, – степенно пояснил Хотен. – Децкий Неудача сторожит отца Фёдора, чтобы не сбежал из собора. Хмырь с копейщиками окружил двор на Ильиской, там один наш свидетель пребывает, а остальные пасут другого, тот клеть снимает на Путивльской площади. Там я главным назначил самострельщика, да тот, второй парень и не столь опасен, как первый. Ты прости, что я всем распорядился, пока ты пиво пил и ну… отдыхал, что ли.

– Я не отдыхал, – гордо заявил Севка-князёк. – Я сочинял песню. Про этого самого неудачника, что мимо Рыльска проехал.

– А как же ты сочиняешь, если его, Игоря Святославовича, в глаза не видел? – это раскрасневшаяся Прилепа притворилась, что ей любопытно княжье сочинительство. Хотен, во всяком случае, ей не поверил.

– Почему же не видел я его? Доводилось видеть Игорька-хорька, – грустно пояснил Севка-князёк. – Грубый лесной мужик, да ещё и кривоногий. Вот только дело не в нем самом, а в том, что именно я спою про него. Думаете, славный Илья Мурамленин был лучше Игоря?

– Добре, княже. Теперь собирай всё своё хозяйство, буди Сновидку, пусть поможет. Дружинники уже всё наше забрали, и поводных коней из конюшни тоже, а я расплатился с гостинником. Нам сюда лучше не возвращаться.

Возле собора бросился к ним навстречу молодой Неудача Добрилович. Натянул поводья.

– Боярин! Прости, княже! Боярин! Поп хотел выйти, а я не пустил!

– О Белес всемогущий! А если по нужде хотел? Ему же ещё надо венчальную память без ошибок написать! Оставь коня у коновязи, беги к батюшке и вежливенько спроси, не нужно ли ему выйти, да и проводи его туда и назад!

Через полчаса они вывалились из церковных дверей. Прилепа сияла, то и дело поглядывая себе на грудь: хорошо ли спрятала заветную венчальную память? Повязала на голову бабий платок, потом со вздохом напялила сверху шлем с бармами. Супруг её хмурился, ему сильно докучало кольцо на пальце: видать, Прилепа припасла это колечко давненько – когда он не настолько ещё растолстел.

Солнце садилось, а надо было управиться до вечерни. Сели на коней, поехали на Ильинку. Слава богу, в крошечном городке всё так близко, только руку протяни. Вот и тот самый двор.

Пеший Хмырь шагнул им навстречу, взял под уздцы Хотенова коня.

– Не пойму я, боярин, спит он, что ли? Зажёг было огонёк, да тут же и погасил. А вот ворота на засове. Прикажешь ломать?

– Нет, нам лишний шум не к чему. Кто из ребят полегче? Подсадите, а он пусть откинет засов да нас всех и впустит.

Ловкий отрок-стрелок, Худяк, кажется, по имени, вскарабкался, звеня железом, на забор. Хотен недовольно оттопырил губу: его нежелание шуметь на сонной улице могло стоить парню жизни, ведь хозяин двора мог сейчас застрелить Худяка из самострела и объяснить потом, что принял за вора. Стукнул засов, ворота со скрипом распахнулись, заранее наученные дружинники тяжело пробежали через двор, треснула дверь клети, сорванная с ремней могучей рукою Хмыря. Хотен махнул рукою, прося князя и Прилепу оставаться на месте, и въехал в маленький двор. Такой и у него был когда-то на Подоле. Неужели и там так же несло мочой и перекисшим пивом? Вот, наконец, вывалилось из клети целое кубло: молодой парень, по-видимому, тот самый злодей Чурил, и двое дружинников у него на плечах.

– Он ли? – спросил Хотен у Хмыря, возникшего на крыльце.

– Он, он, – тоже вполголоса подтвердил Хмырь, отряхивая руки в боевых рукавицах. – Пьяный только, как ночь.

Хотен кивнул, наклонился с седла к парню, положил ему руку на плечо:

– Пойман еси великими князьями киевскими Рюриком Ростиславовичем и Святославом Всеволодовичем как свидетель по тайному державному делу. Понял? Ладно, ребята, вы послухи, что я сказал, кем пойман и для чего. Вяжите его и устройте на поводном коне.

Теперь он развернул коня к воротам:

– Прилепа! Только быстро!

Помощница, прикрывая полою шубки уже зажжённую свечу на маленьком медном подсвечнике, просеменила через двор и скрылась в чёрной дыре двери. Через мгновение дверь слабо осветилась, равно, как и щели в волоковом окне. Темнеет, темнеет! Прилепа должна обшарить клеть, найти тайник, забрать всё, что покажется ей подозрительным, и обязательно все грамотки, оружие, куны, одежду. Всё это парню, скорее всего, не понадобится – однако, кто знает, что выяснится на допросе? Быть может, и отпустить молодчика придётся…

– Хмырь, мы теряем время. Возьми двух человек и привези второго беглеца, сего отрока Непогода. Что сказать нужно, запомнил? Пусть прихватит одежду, запасец в дорогу какой, оседлает коня, а тогда уже свяжи ему руки. Сильно не пугай, он нужен нам и вправду, как свидетель.

– Трудно испугать человека, сбежавшего из половецкого полона, – проворчал Хмырь.

– По-разному бывает, прошу тебя, поторопись, а то не сможем выехать из города.

Темнело быстро, словно повисла над городком грозовая туча. Или будто снова начиналось затмение. Уже и Хмырь вернулся с понурым молодым пленником, когда свет в клети погас, и озабоченная Прилепа вылетела на крыльцо с тощей чересседельной сумой и дымящимся огарком в руках.

В ответ на недоуменный взгляд Хотена заявила:

– Одежда и оружие парню ни к чему. Наш человек.

– Мужи, построились! – зарокотал Хмырь.

Соборный колокол дребезжал уже, созывая прихожан к вечерне, когда посольский десяток подрысил к городским воротам.

– Эй вы, со значком! Если какой товар вывозите, платите пошлину! – закричал из башни, не соизволив спуститься, стражник.

– Мы, послы великих князей, везём поиманых по их приказу свидетелей, – отвечал Хотен. – Спустись лучше посмотри, чтобы не было недоразумений.

Страж ворот, в кожаном нагруднике и в обычной шапке, однако с саблей у пояса, погремел сапогами по невидимой лестнице, потом вынырнул из-за башни.

– Разбой! Это разбойники, дядя Синяк, – захрипел вдруг перекинутый через седло Чурил. – Помоги!

– Ты, что ли, Чурил? – скучно спросил сторож и вдруг плюнул под ноги кобыле, с которой взывал пленник. – Ваш киевский ходок, вы его и забирайте нахрен! Пусть он вам в Киеве девок портит.

Прошагал вдоль строя, опасливо всматриваясь в лица молчаливых дружинников в полном доспехе, остановился подле связанного Непогода. Тот отвернулся.

– А, и Непогода взяли… Понятно мне теперь. Что ж, парень, уж если струсил ты, надо ведь и ответ держать. А вы, мужи, ещё кого не увозите из наших рыльских?

– Больше не увозим. А не хочешь ли, дядя, сам с нами поехать в Половецкую степь? – спросил Хмырь, замыкающий цепочку.

– Дураков нет, вояка. Проезжайте с Богом!

Отряд сразу съехал с дороги к Семи. Когда достаточно удалились от Рыльска, чтобы там не услышали воплей, Хотен начал подыскивать подходящую бухточку. Нашлась она довольно скоро. Хмырь выставил охрану, а Хотен подошел к Севке-князьку, спешившемуся и самозабвенно мычавшему что-то себе под нос.

– Княже, сейчас мы будем допрашивать одного из беглецов, некоего Чурила. Сначала он расскажет нам всё, что помнит о походе, тут ты, пожалуйста, слушай и мотай себе на ус. Однако мы с Прилепой подозреваем его в убийстве отца молодого Неудачи, боярина Добрилы – быть может, помнишь? По сему же делу пытать будем, а если признается, Неудача по закону отомстит за отца. Зачем тебе это зрелище?

– Закон предков – дело святое, однако… Вы допрашивайте, а когда я не нужен буду, скажи только «Княже!», и я пойду, потружусь над своею песней.

– Хмырь, прикажи, чтобы нарубили лапника для князя, и пусть положат вон под той сосной! Только лучше я скажу не «Княже!», а «Словиша!»