Хотен проводил гонца до дверей, вернулся и уселся на свое излюбленное место – на скамье у окна. Пора было уже собираться. Что ж, он выпарился в бане ещё вчера. Хорошо натопила баньку Прилепа и славно выдрала затем веником ему спину… Привычно подкрутив седой ус, подумал сыщик, что весна действует и на такого старого пня, как он. И ещё близкая разлука – что тут скажешь, привык ко Прилепе, ох как привык, поистине прилепился телом и душою!

Легка на помине, заглянула баба в дверь, буркнула:

– Одёжа походная в ложнице, на постели.

Хмыкнул он и, не торопясь, простуженную навсегда поясницу оберегая, поднялся со скамьи. Ночью привиделось ему, что не с Прилепой спит, а с самкою лютого зверя. Ослепительно красива была эта полосатая огромная кошка, то ласкала его бесстыдно своим горячим языком, то грозилась, ревнуя к Несмеяне, тяжёлой костистою лапой… Дурное настроение Прилепы можно понять: и его, многолетнего сожителя своего, давно уже не отпускала так далеко, и за сына их старшего, Сновидку, печалится, коего берёт он с собою оруженосцем. Однако почему всё-таки в глаза не смотрит? Что задумала? Уж не завела ли на старости лет себе женишка? Или не завела ещё (он бы заметил!), а только замышляет завести, пока хозяина дома не будет?

И на пустом месте Хотен до того расстроился, что даже не проверил, тот ли доспех и нужное ли оружие отобрал для поездки Сновид.

Уже из двора выезжая, попросил он Прилепу:

– Ты уж покрутись немного около монастыря, помоги с делом матери Олимпиады.

Она подошла вплотную, улыбнулась соблазнительно и прошипела:

– Возвернёшься – сам полюбовнице поможешь, кобель старый! Бывай здоров!

У Лядских ворот нашел Хотен кучу людей и коней, из которой вдруг вынырнул средовек с таким знакомым лицом… Ну да, конечно же, Хмырь! Радость от встречи с бывшим холопом тут же растворила в душе Хотена досаду на Прилепу, и в печальный миг прощания не сумевшую сдержать свой проклятый норов. С помощью Сновида сошёл он с коня и обнял заматеревшего и немного за пролетевшие годы сгорбившегося Хмыря.

– Здорово, хоробр! Вот уж не думал, что именно здесь увидимся! С таким надёжным мужем, как ты, теперь хоть на край света!

– Живи вечно, Хотен Незамайкович! Сколько лет, сколько зим – а ты всё такой же! Орел!

– Где уж там, тоже нашел мне орла… Но мне обещал великий князь, что поеду с десятком молодого Неудачи Добриловича…

– Да уж, – погрустнел Хмырь. – Не досталось мне должности и на сей раз. Разве теперь смотрят на заслуги, Хотен Незамайкович? Однако потом, в пути, о сем поговорим, если желаешь: много здесь лишних ушей.

Тут пробился к ним сквозь толпу молодой Неудача. Верхом на коне, в доспехе, обвешанный оружием и походными сумками. Хотен кивнул ему в знак приветствия и подумал, что сейчас тот редкий случай, когда юнец имеет возможность посмотреть на него сверху вниз. Неудача облегчённо вздохнул, узнав Хотена, и тут же напустился на Хмыря:

– Давай, дядя, выстраивай, наконец, десяток! Князь появится с минуты на минуту…

– Зачем тут князь? – насторожился Хотен, решивший было, что это Святослав Всеволодович пожелал дать им с Севкою-князьком последние напутствия. Тут же понял, кого юнец имеет в виду, и расплылся в ухмылке. Попросил Сновида, чтобы подержал ему стремя, взобрался на коня, смирного и выносливого Черныша, и решил, что больше не сойдёт с него, пока маленькое войско не отправится в поход.

Десяток давно был выстроен, и дружинники, соскучившись стоять бездельно, одни лениво переругивались, другие рылись в своих переметных сумах, когда появился, наконец, Севка-князёк. Хотен не удивился, что был тот хмелен, но не понравилось ему, как снарядился в поход сей невольный его спутник. Одет он был в потёртое, но без дыр боярское платье, однако не видно было в переметных сумах на поводном коне никакого оружия, а вместо копья, сулиц, налучья и колчана приторочены там были весело расписанные гусли. Провожала князя пешая молодка, одетая по-городскому. Сейчас они взасос целовались, и Хотен, посмеиваясь в усы, гадал, что станется, когда прощающиеся разомкнут объятия: свалится ли Севка-князёк ничком с коня, или его успеет пинком вернуть в седло молодка, или утреннему гостю Хотена, рыжему отроку великого князя Рюрика, маячившему позади парочки с неописуемым выражением лица, удастся вовремя удержать князя, взявши за шиворот.

А сталось не первое и не второе, и даже не третье: с последним громким поцелуем князь отпустил смазливую молодку, обеими руками уцепился за переднюю луку седла, выпрямился в седле и даже лихо подбоченился. Хотен понял, что князь-скоморох не так пьян, как придуривается, тронул коня коленями и, объехав застывшего столпом с раскрытым ртом Неудачу, подъехал к спутнику.

– Здравствуй, княже Всеволод Ростиславич!

– Здорово, Хотен! Только я теперь не то, что ты сказал, а боярин Словиша Боянович. А вот ты – всё то же, чем был: такой же толстошеий. А приглядеться, так ты теперь совсем без шеи… Знаешь ли, на кого ты теперь похож, боярин?

– Ну? – набычился Хотен.

– Велес всемогущий! А ведь забыл я, на кого…

– Послушай меня, почтенный муж, – обратился Хотен через голову собеседника к несколько пришедшему в себя рыжему отроку. – Передай великому князю, что я, Хотен Незамайкович, ручаюсь: поручение выполним. А князь… боярин Словиша шутит, он пошутить большой любитель.

– Спасибо тебе, боярин, – поклонился отрок и был таков.

– А ты давай домой, Настка, – приказал Севка-князёк. – И не вздумай из двора моего притон устраивать. Вернусь, прознаю что зазорное про тебя – вот увидишь, в следующую поездку запру твое гузно на железный замок.

Ничуть не устрашённая, молодка захихикала. Хотен не стал дослушивать княжеские тары-бары с рабынею, выехал наперёд отряда, под посольский значок, древко которого тут же отставил щегольски в его сторону молодой стяговник. Хотен и себе подбоченился, выпрямился в седле, потом, крякнув (ну и язычок у князька!), попытался вытянуть вверх шею. Проорал:

– Посольство от великих князей! Отворяй!

И тяжёлые, окованные ржавым железом створки Лядских ворот, закрытые по случаю военной годины, распахнулись.

Хотя хмель был у Севки-князька некрепким, зато держался долго. Они переправились уже через Днепр и вытянулись в цепочку по двое на лесной дороге, когда Хотен услыхал позади хлюпающие звуки: кто-то съехал на обочину и торопил коня, увязающего копытами в мокром после утреннего дождя песке. Оглянулся: это оказался Севка-князёк. Он заставил своего чалого конька выехать вровень с Хотеновым вороным, а тот, вынужденный рысить правыми ногами по битому шляху, а левыми по песку, возмущённо повернул к чалому оскаленную голову.

– Какой сердитый! А я чего? – бросил Севка-князёк непринужденно. – Я потешить хотел тебя, боярин, повеселить…

– Разве можно, рысью едучи, играть на гуслях? – удивился Хотен.

– На каких ещё гуслях? Я тебе хотел скоморошину новую рассказать. Нынче утром только перенял. Да и про тебя как раз. Суди сам: «Был старый муж, брадою сед, а телом млад, костью храбр, умом свершен…» Ну, едва ли про тебя, слишком уж хорош выходит старик… Дальше там тоже было складно так, утешно, да я не запомнил точно, скажу своими словами…

– А надо ли, княже? Дело у нас не шибко веселое…

– Для дела надо ещё до Чернигова доскакать. Да ты послушай, это про старого мужа и прекрасную девицу…

В общем, богатый старик к девице посватался, а она ему и говорит: