– А не стоит ли помочь ограбленным горожанам казной? – спросил Хотен.

– Стоило бы, если бы моя казна была бездонной бочкой золота! Венгров я на днях отправлю к их королю, нечего им делать в Киеве, а пополнений у нас пока недостаточно, чтобы закончить войну. Я не одержу настоящую победу над Юрием и Володимиркой, пока не уничтожу их войск в настоящей, жестокой битве. А своих сил пока для того недостаточно, даже с киевскими полками и с черными клобуками. Ты удивишься, но я, поразмыслив, решил пригласить в Киев на великое княжение дядю своего Вячеслава.

У Хотена даже челюсть отвисла. За что тогда боролись?

– Ага, и ты удивился, – кивнул головою великий князь. – А вот отец Клим меня поддержал, равно как и Чудин. Отец Клим припомнил, что Рим был могуч, пока им правили два выборных князя, консулюсы, а когда захватил всю власть цезарь, скоро сошел на нет. Потом в Царьграде бывало такое, что правили вдвоем два цезаря – и ничего, не развалился Царьград. У нас с Чудиным другие доводы. Ну, был я единоличным великим князем киевским уже трижды, и не помогла мне моя храбрость удержаться. Каждый мало-мальски честолюбивый Рюрикович на меня обижался за то, что я не в очередь занял столицу Русской земли (будто я первый?), и бросался, как собака. Ты ж сам помнишь. А пригласив сесть рядом с собою на золотой киевский стол дядю Вячеслава, я добьюсь очень многого. Он же самый старший из сыновей Мономаха и имеет, если по правде, верные права на великое княжение. Сие раз. Вышгород, ключевая крепость под Киевом, будет всегда в моих руках. Сие два. Я своего старшего дядю добре знаю и не сомневаюсь, что на радостях старик отдаст мне свою большую дружину с надежным, мощным тысяцким Воиславом и щедрой рукой поможет наградить венгров. Сие три. Пускай его красуется, суды рядит и пирует в Киеве, а я буду воевать и править. И так, вдвоем, легче будет сберечь Русскую землю. Понял?

– Да вроде бы. Когда ехать, великий княже?

– Будто сам не знаешь? Тотчас, разумеется, – ухмыльнулся князь Изяслав и отставил в сторону кубок. – Вот что ты скажешь дяде моему Вячеславу Владимировичу…

На прощанье великий князь велел Хотену взять на конюшне того белого аргамака, на котором въезжал последний раз в Киев («что-то не по нраву мне пришелся, а у тебя в посольстве и заводной должен играть») и подобрать наряд побогаче из брошенной Юрием Долгоруким казны.

Рыся под посольским значком на безупречно ему послушном белом Сфандре, тяжко вздыхал посол, поглядывая на гриву щедрого княжеского подарка: очень было похоже, что молодые своенравные кони, чувствуя болезнь всадника, именно поэтому не желают ему повиноваться. Конечно же, после почти бескровной победы князь Изяслав смотрится молодцом, однако недуг, если примета с жеребцами верна, просто спрятался на время. Хотен перекрестился: он не боялся смерти и страданий от ран, нанесенных оружием или каким иным орудием, видимым и понятным, однако болезни, неведомо откуда берущиеся и неизвестно каким внутренним огнем сжигающие человека, вызывали в нем темный ужас.

А день был чудесный, будто природа и сама готовилась праздновать Великий День Христов, Пасху. Днепр сиял под солнцем, даже и до прибрежной дороги доносилось плесканье рыбы, и глазу приятно было коситься на пестрые паруса плывущих к киевской пристани купеческих судов.

Радко, который на выезде из Киева дулся, потому что не был назначен на сей раз послом, сменил гнев на милость и выехал вперед, вровень с Хотеном. Он тоже впервые сегодня оседлал нового коня, крепкого гнедого жеребца-трехлетку из конюшни Жирослава.

– Ну как, посол, сегодня не станешь ловить стрелу в нагрудник?

Выехавший налегке, в одной кольчуге и с мечом, Хотен почувствовал, что по спине его пробежал холодок. Тем не менее ответил он весело:

– Смекаю, друже, в Вышгороде нас ждут другие подарки.

И прав оказался. На сей раз посол был мгновенно впущен в Киевские ворота Вышгорода, на улицах народ, услышав, что посол из Киева от великого князя Изяслава, сочувственно на него поглядывал, раздавались крики «Слава!», «Бог и Изяслав!», а князь Вячеслав Владимирович тотчас, не успели послы спешиться и размять ноги, выслал за ними слугу.

Снова увидели они, Хотен и Радко, гридницу, полную играющих и скачущих скоморохов, только теперь князь Вячеслав Владимирович сам прогнал их и торопливо поднялся с ложа, чтобы встретить посла на середине гридницы. За согнутой спиной его уже стояли князь-приживала Всеволод и важный боярин, видимо, пресловутый Воислав. Еще успел заметить Хотен, что немецкая шпалера висит в гриднице на почетном месте, у самого красного угла. Разгибаясь после поклона и представляясь, посол спрятал ухмылку в усы: глазки у престарелого дяди Изяславова горят, вот-вот начнет старинушка потирать руки в радостном предвкушении. Что ж…

– Это ведь ты, Хотен, приезжал в доспехе Изяславовом? Тебя стрела на крыльце моем ударила, да панцирь не пробила?

Опять поклонился Хотен и начал проникновенно:

– «Отче, я кланяюсь тебе. Ибо Бог у меня отца моего Мстислава забрал, и ты мне теперь отец. Если я обижал тебя в прошлом, то теперь каюсь в сем прегрешении перед тобою и Богом. Если ты меня простишь, то и Бог тебя простит. А ныне, отче, вот, я даю тебе Киев. Приезжай и сядь на столе деда своего и отца своего».

Глаза старого князя наполнились слезами, он смахнул их рукавом и заговорил дрожащим голосом:

– Дождался, наконец-то я дождался! Нет, посол, ты скажи ему вот что: «Сыне! Помоги тебе Бог за то, что ты учинил мне сию честь. И разве меня ты ею почтил? Богу ты честь воздал. А что говоришь ты «Отец ты мне», так ведь и ты мой сын. У тебя отца нет, а у меня сына нет. Потому будь ты мне и сын, и брат». Скажи еще, что я соберусь как можно скорее и буду в Киеве завтра, на Пасху, мы поцелуем крест друг другу и добре повеселимся.

– Прошу отпустить меня, великий княже, чтобы я как можно скорее привез твое милостивое согласие своему князю.

– Кто ж отпускает доброго вестника без подарка? – воскликнул радостно князь Вячеслав, оглянулся нетерпеливо и вдруг начал снимать с шеи золотую гривну со цветными каменьями.

С гривной и шапка полезла вверх, а с нею и накладные рыжие волосы, прикрепленные к круглой княжеской шапке, примерно, как кольчужная бармица к шлему. Шапка шлепнулась на пол, а князь Вячеслав, с голым черепом ставший похожим на Кощея Бессмертного, захихикал, будто добрую шутку отмочил, благосклонно принял у подскочившего и нагнувшегося Радко свою шапку и сунул гривну оторопевшему послу:

– Держи уж, надевай сам – ишь какую толстую шею себе отрастил… А тебя, Радко, подарю тоже в Киеве, не забуду… Сейчас недосуг мне.

Прощаясь, Хотен попросил князя Всеволода проводить его до крыльца. Всеволод пожал плечами, но покорно покинул гридницу.

– У тебя, княже, застряла принадлежащая мне книга, «Песни Бояновы», руки Нестора Летописца, завещанная мне духовным отцом моим Феоктистом. Не знаю, приедешь ли ты в Киев завтра, посему и позволил себе обратиться к тебе сегодня.

– Да, я слышал, что она краденая, посол. Но почему ты только теперь решил лишить меня последнего моего достояния?

– На тебя я вышел по своду. Мог бы описать всю цепь покупателей, да времени нет. А требую потому, что теперь есть мне где книгу хранить.

– Ладно, что ж… Я должен еще и заплатить, кажется? Кун у меня нет…

– Пеню прощаю, на те куны можешь заказать себе список. Будь здоров, княже. Спасибо тебе…

– Постой, посол. Ты знаешь ли, что Несмеяна Иворовна попала в беду?

Хотен похолодел. Только этого не хватало! Что еще с нею стряслось? Об этом можно и спросить, только как можно безразличнее.

– А что случилось, княже?

– Говорят, ее в монастыре чуть голодом не заморили. Настоятельнице не по нраву пришлась!

– Опять, значит… – выдохнул Хотен.

– Опять? – князь Всеволод протянул и покосился на Хотена обиженно. – Тебе ведомо больше моего. И неспроста, надо думать. Господи, ну почему все в нашей жизни – и богатство, и лучшие книги, и красавицы – всегда достаются таким, как ты, посол? Толстошеим – добре сказал дядюшка Вячеслав. Я не могу ничем ей помочь, так помоги хоть ты. Прощай.