– Я знаю, но пока так и не решил какого. Смотрю на тебя и хочу быть христианином и никому об этом не рассказывать. Смотрю на Аскольда, и мне хочется всем, наоборот, поведать, что я христианин. А смотрю на Дира и думаю: Óдин мой бог.

– Ну, я понял. А смотришь на полянина, и Перун тебе люб!

– Ага.

Весной Фарлав, Стемид и многие ладожане стали собираться в обратный путь. Особенно всем захотелось вернуться, когда к Киеву причалила ладья с торговыми людьми, которые, сойдя на берег, сообщили, что они из Новгорода.

– А! Так князь Рюрик всё-таки основал свой город! – тут же произнёс Фарлав, смотря на торгового человека. Торговец был саксом и плохо понимал славянское наречие, поэтому говорили на языке свеев.

– Да, и город тот – самый большой город славян! Он даже больше вот этого. И те, кто там живёт, – русичи, хотя многие из них по крови кривичи, весь, чудь, да и варягов немало.

После разговора с прибывшими торговцами Фарлав, Стемид и другие ладожане пошли к братьям конунгам. Аскольд и Дир знали, что ладожане собираются покинуть их, и им это, разумеется, не нравилось, но оба брата понимали, что нельзя лишать людей свободы.

Аскольд и Дир сидели на скамьях и трапезничали.

– Послушай, – заговорил Дир, – если ладожане вернутся к Рюрику, то мы потеряем почти треть рати. Хазары по-прежнему угрожают нам, да и Царьград мы должны захватить.

– Сегодня хазары важнее Царьграда, брат, – ответил Аскольд, – а удерживать мужей силой нельзя, так как это их всё равно не остановит. Они свободные воины, и им хочется славы. Так вот мы с тобой стали конунгами! А помнишь Рюрика и как он смотрел на нас, когда мы уходили от него в этот поход? Мне казалось, что он вот-вот запрыгнет в ладью и поплывёт вместе с нами!

Дир согласно кивнул. Он помнил Рюрика и теперь понимал его. Вот что значит стать конунгом.

– Значит, просто простимся с ними и пожелаем им удачи, – сказал Дир, – но знаешь, что я тебе скажу, Аскольд. Мне кажется, что когда-нибудь конунги начнут давать в добычу своим воинам то, что получают торговлей, и тогда у них не будет нехватки людей.

– Да это просто невозможно! Как это конунг будет давать добычу своим воинам? Это как дань!

– Да, но тогда у него будут воины, которых он может использовать для войны и защиты. Вот, например, многие варяги из тех, что служили Рагнару, брали золото за то, чтобы разбить других варягов. Во Франкии это стало обычным делом!

– Это да, но мне кажется, никто в будущем так делать не будет. Воину нужна слава, а какая слава в том, что ты живёшь в городе и получаешь добычу от конунга!

Дир видел, что Аскольд спорит не потому, что не понимает мысли Дира, а только из чувства противоречия. Вообще после того, как Аскольд стал христианином, они стали больше спорить, но в глубине души каждый из них другого понимал.

В это время их разговор прервали несколько славян и варягов, которые вошли в комнату. Аскольд увидел Стемида, Фарлава и других ладожан. Он знал, зачем они пришли, и понимал, что настаёт время прощаться.

Что ж, это их выбор, а именно право выбора отличает свободного воина от раба.

– Аскольд, Дир, – обратился к ним Стемид, – мне нравилось быть с вами, но настаёт время мне и другим воинам вернуться к Рюрику и искать славы с ним или в другом месте!

Аскольд подошёл к Стемиду и обнял его.

– Прощайте, славные воины, нет, варяги, нет, я буду звать вас «витязи»! Когда будете в Ладоге или в этом Новом Городе, то обязательно обнимите за меня Рюрика и скажите ему, что мы остаёмся здесь. Пусть присылает больше торговых людей, а если надумает пойти войной на Царьград, то пусть остановится у нас. Может, когда-нибудь и мы с братом соберёмся пойти ещё раз на Царьград и тогда пошлём вам весточку!

Стемид кивнул и пошёл собираться. Ему предстояло вести немногих выживших в боях ладожан обратно домой, и теперь впереди лежал нелёгкий путь, проделать который само по себе славное дело.

Стемид, возвращаясь в Ладогу, решил повезти с собой ту самую кобылку, которую он выменял и на которой прискакал к Аскольду, когда Киев был в опасности. Весной кобылка родила жеребёнка, и теперь он был всегда возле неё. Хороший подарок для князя будет. Надо рассказать Рюрику, что здесь множество коней и можно их выменивать. Конечно, для боя, по мнению Стемида, кони бесполезны, но ездить на них – очень весёлое дело. Сам Стемид представлял, что он летит на драконе, но никому про это не говорил, боясь, что его засмеют.

В месяце зарев, или в августе, когда заря в землях славян наиболее красива, в Новгороде, городе, построенном на совесть, встречали своих воинов. Многие из славян, кривичей, весян поселились в этом городе, и он стремительно разрастался. Князь Рюрик с крыльца своего терема смотрел на входящих в город воинов.

Многие вглядывались в лица и хотели увидеть родных. У многих родичи ушли в поход на Царь Городов. Рюрик видел, что вернулись далеко не все. Многие пали или остались в далёких землях.

Стемид! Фарлав! Вон они идут впереди, но что-то не видно ни Воислава, ни Бориса. Где они? Пали в сражениях или остались жить в дальних странах?

Не один Рюрик вглядывался в лица. Сбыслава, жена Бориса, тоже внимательно смотрела и искала своего супруга. Где же Борис, всегда весёлый и всегда знающий, что надо делать!

Её крик разразился в толпе, и за ним последовали другие такие же крики. Это были вопли тех, кто не увидел своих родных, но знал, что они не могли остаться в дальнем краю.

Рюрик подошёл к Стемиду и обнял его.

– Князь, мы вернулись, чтобы служить тебе! – торжественно произнёс Стемид. – Многие отправились пировать в Вальхаллу, а кто-то будет пировать у подводного бога. Судьба не была к нам милостива, и Царь Городов не был предан огню и мечу.

– Мёртвые сраму не имут, – сказал Рюрик. – Павшие сейчас на пиру или в вечном сражении!

– Или в раю! – отозвался Фарлав.

Рюрик посмотрел на него и ничего не ответил. Веровать, по мнению князя, каждый может в то, во что пожелает. Главное, чтобы вера не делала его слабым, а слабым назвать варяга, который, видимо, стал христианином, нельзя.

– Где Воислав? Борис?

– Они мертвы. Воислав пирует под водой, а Борис в раю, – сказал Стемид.

– Воислав! – громко сказал Рюрик, прощаясь со своим воином.

Все, у кого в руках был щит и топор, монотонно ударили ими друг о друга.

– Борис!

И вновь звук монотонного удара сообщил всем о том, что и этот воин нашёл свой конец.

– Тур, – громко проговорил воин с изуродованным лицом, глядя на которое становилось жутко.

– Олаф!

– Изяслав!

– Войдан!

– Ульф!

После каждого имени воины ударяли топорами о щиты, и перед каждым из них в памяти появлялся этот самый человек. Рюрик, закрыв глаза, слушал имена, и перед ним появлялись духи павших воинов. Во всяком случае, он так думал. Ему усмехнулся, глядя в лицо, Тур, кивнул головой Олаф, скорчил рожу Изяслав, подмигнул Войдан. Ульф? А, это тот самый воин, что боялся змей так, что, едва увидев гадину, начинал трястись.

Имена всё звучали и звучали, и казалось, не будет им конца. «Сколько славных воинов пало», – думал Рюрик. И тут ему неожиданно стало радостно. Все они сейчас, наверное, сидят за большим столом рядом с его братьями Трувором и Синеусом и, наверное, тоже вспоминают их.

Когда имена закончились, то Рюрик громко произнёс, обращаясь ко всем русичам:

– Русичи! Все те, чьи имена мы сейчас слышали, сейчас пируют, и мы тоже будем пировать. Они вспоминают нас, а мы будем вспоминать их. И так отныне будет всегда. Мы накроем столы и для живых, и для мёртвых. Мы будем подходить к столу, где пируют мёртвые, и говорить с ними, есть с ними. Мы всегда будем помнить своих погибших.

На следующий день состоялась тризна по невернувшимся воинам. Все пировали за одним огромным столом, который состоял из множества маленьких столиков, которые снесли сюда со всех домов. Рюрик сел во главе. Рядом был накрыт стол, за которым должны были пировать духи мертвецов.