При этом молодая команда, естественно, не отказывала себе во всех удовольствиях, доступных тогда в Москве за деньги – за особые, шальные деньги. Один из сотрудников скупал старинное огнестрельное оружие и пристреливал его в своём кабинете. Сам Медков коллекционировал тибетские статуэтки, меценатствовал, а кроме того – купил модельное агентство.
Я знал о его [Медкова] бурной неформальной жизни, – вспоминает Павловский. – О съёмках альтернативного кино. На нём, чисто на его деньгах вырос Костя Эрнст, до 93-го года Илья очень плотно его спонсировал. В частности, самый знаменитый продукт Кости тогда – это «Матадор». Эту программу Медков финансово обеспечивал.
Но получающийся у Носика тогда продукт на Павловского большого впечатления не произвёл:
То, что он мне показал… прямо скажу, ни в пизду, ни в красную армию. С такой газетой в Москве идти некуда, кроме как куда-нибудь на фабрику. Я ничего из неё не помню, но она оставила впечатление многотиражки. И я думаю, что это было связано с тем, что он делал её по модели израильской. Потому что они тоже, с нашей точки зрения, слегка странноватые. Во всяком случае, тогдашние.
– Местечковые?
Да, да. В общем, она меня не сильно впечатлила. Но, с другой стороны, у [неё] не было продолжения рабочего. Я думаю, что это было где-то незадолго до конца Медкова, либо конец лета, либо сентябрь [1993].
Возможно, если бы газета «Финансовый вестник» вышла и развилась, взыскательный Глеб Олегович переменил бы своё резко очерченное суждение на более благожелательное, а Носика ждало бы совсем другое будущее. Но случилось то, чему суждено было случиться.
И возымело два прямых последствия: очень быстрое и очень далеко идущее.
Быстрым последствием стало то, что Антон уехал в Израиль. Немедленно, и прошипев на прощание: «Никогда больше!», если верить Зеленину. Проведя перед этим в прострации несколько недель, если верить Пепперштейну.
С далеко идущим последствием сложнее. Потому что здесь начинается прямая романистика. Или даже мистика.
Если бы я, как мечтал изначально, давая Антону опрометчивое обещание написать его биографию, приступил к ней лет через сорок-пятьдесят после начала описываемых событий, я с той же лёгкостью, с которой Катаев в «Алмазном венце» слепил из поэта и ответработника Владимира Нарбута злого гения Олеши, разыграл бы сюжет манновского «Доктора Фаустуса». То есть уподобил Антона Носика Адриану Леверкюну, а Илью Медкова – той инфернальной сущности, которая заключила с ним договор, дающий силы на двадцать лет беспримесного творческого горения… в обмен на частицу души. Ведь достаточно просто поглядеть на Медкова, чтобы согласиться: да, пожалуй, нечто инфернальное в нём присутствовало. А символический обмен именами, который практиковали Антон Борисович и Илья Алексеевич, – чем не оккультная практика? Тем более что в «Медгерменевтике» тоже практиковались некие «инициации»…
Но поскольку с момента убийства Медкова прошло на момент написания этой книги не пятьдесят лет, а вдвое меньше, я ограничусь тем самоочевидным замечанием, что недолгая головокружительная жизнь и внезапная смерть ближайшего друга оказались для Антона не только страшным ударом, но и страшным уроком. Уроком нестяжания, уроком carpe diem. Что толку в чемоданах кэша, что толку в ценных бумагах и французских за́мках, если всё может кончиться так быстро, так внезапно и страшно – пулей, разворотившей печень?
Не отсюда ли поражавшая всех щедрость Антона, спокойствие, с которым он раздавал вещи? Не отсюда ли категорическое нежелание становиться собственником созданных им проектов? Нормальный топ-менеджер, начиная большой стартап, первым делом обговаривает акции, бонусы, «золотые парашюты». Антон же, договариваясь с олигархами, охотно брал на освоение большие бюджеты – но никогда не обговаривал своей доли в собственности.
After not because, справедливо говорят англичане. Но после второго, теперь уже, казалось, – окончательного отъезда в Израиль в жизни и карьере Носика начинается новый неожиданный этап.
А.Б.Носик и слабость печатного слова
1993–1996
В начале 1994 года Антон уехал делать русскую газету «Вести с Кипра». Эмоциональный порыв («всё бросить!») сочетался с рационалистическим обоснованием: русская община Кипра росла лавинообразно и, в отличие от Израиля, это всё были люди со средствами – отчего бы не предложить им газету не с греческими закорюками, а на понятном им языке?
Ревазов описывает полугодичную кипрскую одиссею своего друга с восхищением:
Он издавал газету в одном лице: был автором, издателем, журналистом, верстальщиком, выпускающим редактором и главным редактором. Гениальный проект на русском языке на Кипре.
Газета была бесплатная. Антон собирал и верстал все материалы, что-то переводил, остальное писал сам. Кира Вольвовская – единственный соучастник этого кипрского приключения – «передирала» с разрешения Марка Галесника шутки из его журнала «Бесэдер» и готовила юмористическую полосу, а также занималась сбором рекламы. Сейчас Кира вспоминает начало их анабасиса так:
Идея Антона была в следующем: в Израиль приезжали люди, которые оставили всё. У основного клиента русскоязычных газет здесь [в Израиле] нет таких капиталов, чтобы покупать BMW или лететь «Люфтганзой». В отличие от них, на Кипр приезжали люди с капиталом. Соответственно, если открыть там газету, в ней можно давать рекламу.
Но, похоже, стартаперы не учли одного фактора:
Кипр, конечно, удивительный: там живут совершенно в своём мире, – продолжает рассказ Вольвовская. – У них 250 каналов – но во время Пасхи на всех каналах показывают, как люди заходят в церковь, подходят к Иисусу, целуют ноги, проходят дальше. И всё время песнопения. По всем каналам. Во всём мире что-то происходит, а на Кипре новость – это кто-то отпахал у британской армии, у каких-то лугов, несколько гектаров картофельного поля. И это на первой полосе! Антон покупал все газеты, которые там были: и иностранные, и местные. И просто поразителен этот уровень. Они живут в каком-то своём баббле.
Бо́льшая часть рекламы поначалу была безденежной. Приходилось работать буквально за еду: множество прибрежных кафе завели себе русские меню, которые, усилиями выходцев с Балкан, «отвечавших» тогда за русских, выглядели совершенно фантастически: «Сэндвич “Клуб трёхэтажный с твёрдоварёными яйцами”». И Антон не стеснялся договариваться с владельцами: мы у вас обедаем – и переводим за это меню.
…ходили и собирали [рекламу] по магазинам, по всяким лавкам. Много звонили во всякие фирмы. Я не думаю, что в итоге мы собрали столько рекламы, что она оплатила полгода нашего проживания там, с расходами на типографию. В типографию мы каждый раз ездили, на диске возили газету из Лимасола в Никосию, где её печатали. Какой-то у нас, конечно, был дистрибьютор, который распространял, но большое количество в машине тащили обратно и разносили по всяким ближайшим местам.
Но через полгода этот патриархальный греческий дауншифтинг, напоминающий пребывание Одиссея у лотофагов, Антону просто надоел. Он уехал в Израиль, чтобы возобновить полугодовую рабочую кипрскую визу… и понял, что не хочет возвращаться.
Антон чем-то быстро увлекается и довольно быстро остывает.
Закрыл ли он дела с партнёрами, не закрыл – я, честно говоря, не знаю. Но у меня подозрения, что нет.
– А не было предоплаченной рекламы на пару номеров вперёд?
Мне кажется, нет. Мы ещё были не в таком состоянии, чтобы нам кто-то давал предоплаченную рекламу вперёд; скорее, нам давали поразово.
Локальный еженедельник, собирающий рекламу поразово после полугода ежедневной работы, – это действительно не уровень недавнего главреда московского стартапа.
* * *
