С медициной он расстался сразу по получении диплома, дающего возможность служить (и сидеть) не в казарме, а в медсанчасти. («Причина, по которой я оставил занятия медициной, проста: я не верил в свою полезность на этом поприще».) Чем же он занимался до отъезда в Израиль?
В августе 2001 года на прямой вопрос портала «Jewish.ru» Носик ответил так:
На жизнь зарабатывал синхронными переводами. По тем временам у меня были хорошие материальные возможности.[72]
Синхронисты – это действительно элита переводческого цеха. И доходы их всегда, при любом строе – велики. Но доверять этому ответу полностью не следует. Потому что в 2012 году на полях киевского «iForum» Носик, увлёкшись разговором с обступившими его восхищёнными поклонниками, заявил:
Я миллионером был ещё в 1988 году. Причём не от тех денег, которые я заработал, а от родителей. Мне никогда в жизни не нужно было зарабатывать деньги, чтоб было что кушать. Мне хотелось зарабатывать, потому что это довольно тупо – жить на мамины деньги. Я не для этого родился на свет.[73]
И здесь мы окончательно убеждаемся в справедливости замечания Сергея Кузнецова, с которого он начал своё интервью о Носике:
Важная часть того, что Антон делал, – это некая мифологизация действительности. Некоторым образом эта вещь вообще важна для нашего поколения, в силу разных обстоятельств. И отдельно важна для Антона.
Это следует иметь в виду, читая многочисленные автобиографические заметки Носика. Илья Кабаков действительно был тогда на пике популярности. И Антон, конечно, занимался синхроном. Но не только.
Я уже задавался вопросом – как так вышло, что юный медик залип в компьютерных технологиях? Ответ прост до банальности: Антон, как и множество молодых (и уже не очень молодых) людей на рубеже восьмидесятых – девяностых, участвовал в ввозе в СССР персональных компьютеров.
В конце восьмидесятых торговля компьютерами – это очень прибыльный, но весьма заурядный вид предпринимательства. Страна дорвалась до техники, сделанной для людей, а не для ракет и орбитальных станций. Закупались ею все, у кого были на это деньги: государственные учреждения, кооперативы, нарождающийся бизнес, – напоминает Дмитрий Соколов-Митрич в «Яндекс. Книге»[74], «откуда пошёл есть» бизнес Аркадия Воложа сотоварищи. И добавляет: – Собственная квартира на Брянской улице обошлась Воложу по цене двух американских персоналок общей стоимостью 3800 долларов. Техника в то время стоила дорого, а квартиры – дёшево: рынок недвижимости ещё толком не сформировался. Квартиру можно было и за видеомагнитофон купить.
Арсен Ревазов, однокашник Носика по мединституту, ставший в Израиле его ближайшим другом, на мой вопрос об истоках необыкновенной компьютерной продвинутости двух перебравшихся в Израиль юных медиков, позволившей им обзавестись электронными адресами ещё в начале девяностых, ответил просто:
Носик торговал компьютерами последний год перед отъездом из России. Это 89-й год. Он привозил компьютеры Медкову из Германии – и освоил все операционные системы, и компьютер тоже знал хорошо.
По словам Ревазова, доходность этого бизнеса доходила до $40 на один вложенный «зелёный» (4000 %). Поэтому словам Носика о «хороших материальных возможностях», таким образом, вполне можно верить. Просто – без подробностей. Зарабатывал переводами – ОК, примем, что так оно и было. В том или ином смысле. Ведь денежные переводы – тоже переводы.
* * *
Однако судьба Носика могла сложиться совсем иначе, если бы в начале 1990 года он неожиданно для друзей (и не вызывая восторга семьи) не уехал в Израиль.
История о том, как 23-летний Антон публично потребовал гражданство у президента Израиля Хаима Герцога, – первая легенда, связанная с Носиком, вышедшая за пределы узкого московского круга. В концептуальном изложении Пепперштейна она выглядит так:
Он совершил очередной резкий фортель.
90-й год. У Ильи Кабакова должна была состояться большая выставка в Израиле. Он поехал туда, взял с собой Вику и Антона. На торжественном открытии выставки присутствовал президент Израиля. И вдруг неожиданно, в том числе для своих родителей, Антон приблизился к президенту и произнёс речь. О том, что он окончательно себя осознал евреем и что он хочет остаться тут, в Израиле. Сам я там не был, по рассказам знаю. Президент был несколько растерян, тронут и рад, но неловкая какая-то ситуация, а Антон был фанатиком создавать такие ситуации, немножко скандальные.
И после необходимых формальностей – приехать в Москву, подать документы – он переезжает жить в Израиль.
В менее концептуальном рассказе Виктории Мочаловой история открытия выставки «Прекрасные шестидесятые» и отъезда Носика в Израиль звучит реалистичнее:
Для меня это не было неожиданностью. Будучи старшеклассником, он очень увлёкся не только изучением иврита, но и классическими текстами, посещал р[аввина] Элиаху Эссаса, переводил для него какие-то статьи, страстно уговаривал нас с мужем сделать алию. Это был период романтического увлечения еврейской темой.
Последней каплей в принятии им решения стала наша первая поездка в Израиль – по случаю выставки моего мужа и Михаила Гробмана в 1989 году. Израиль, встречи там с людьми, особенно с сыном наших друзей Яшей Гробманом, который «открыл» ему Иерусалим, произвели на него такое ошеломляющее впечатление, что он там сказал нам с мужем, что решил делать алию. Мой муж сказал: «Очень правильное решение, старик, поздравляю»![75]
В беседе с президентом не было ничего неожиданного, она была запланирована, т. к. наш приезд в 1989 году подавался в виде рекламного ролика («Израиль собирает своих евреев»), была соответствующая шумиха в прессе. Большая алия пошла позже, но тогда работала пропагандистская машина. Сейчас, или даже 10–15 лет назад никакой президент не посещает выставки московского художника, никакие герои войны за независимость (типа Узи Наркиса) с ним не встречаются. А тогда время было такое. Антон скорее переводил президенту, объяснял концепты художников…
В 2015 году, в интервью Шаулю Резнику для журнала «Москва – Ерушалаим», Носик объяснил своё решение подробнее:
Самая доходчивая книга о том, что́ это была за страна в ту пору, – это «Остановите самолёт, я слезу» Эфраима Севелы. Я приехал в Израиль [в 1989 году], имея опыт Вены, Западного Берлина, Лондона, куда с началом перестройки успел съездить. Тот Израиль, тот Тель-Авив, который был виден с балкона гостиницы «Дипломат», был книгой Севелы в камне. Страна чудовищной бюрократии и социалистического вмешательства государства во все вопросы жизни граждан.
Но Яша Гробман, сын художника Михаила Гробмана, посадил меня в свою машину и отвёз в Иерусалим. В такой Иерусалим, который я с тех пор и люблю, в квартал Абу-Тор, в Шейх-Джаррах. Мы поднялись на Храмовую гору, прошли по Виа Долороса, были у Стены Плача. Потом заехали в гости к Яшиному однокласснику-марокканцу на улице Дерех-Хеврон, его семья говорила со мной на очень изысканном французском. И как-то вштырило меня: вот этот Иерусалим – среда обитания, которая никакого отношения к левосоциалистическому Тель-Авиву явно не имеет.
Это было через пару лет после начала Первой интифады, люди из Тель-Авива в Иерусалим в ту пору вообще не ездили, не позволяли себе ступить на «незаконно оккупированные палестинские территории». А я посмотрел на Иерусалим без всей этой троцкистской шелухи – и увидел совершенно другое: 3000 лет нашей истории, среди которой нормально живут нормальные люди. По древним европейским столицам с их пресловутыми памятниками ходишь, как по музеям. Можно туда эмигрировать, но это будет чужая жизнь среди чужих людей. А вот посмотрел я на Иерусалим, и открылась мне своя жизнь среди своих людей. Нормальные люди, с высшим образованием, с хорошим английским или французским, с достижениями на мировом уровне в медицине, кибернетике, в сельском хозяйстве. Не комплексуя перед «бедными обездоленными палестинцами», не бросая камни в других евреев, не ненавидя их. Просто живут. И я бы мог, как они.