Юноши из обоих домов утоптали песок и поставили пограничные камни, за которые поединщики не могли отступать. Река текла с востока на запад, и противники встали перпендикулярно берегу, чтобы солнце светило дуэлянтам одинаково ровно. Серебристые ивы шелестели, тревожно переговариваясь. Плескала рыба в реке. Рыбаки тянули сети, наполняя лодки живым серебром.

Секундантами Даргана выступали внуки Вегиана. Сам бы Дарган предпочел, чтобы в эту минуту рядом с ним был верный друг детства Моран — но Моран не приехал в Альзонию.

Был поединок.

Противники не спешили, двигались навстречу друг другу и отступали, два-три удара, легко отбитые — поначалу лишь проба сил. Проба противника. Они изучали друг друга.

Зитаар был прямолинеен, налегал на силу, на удары простые, но надежные.

Дарган двигался иначе — все его движения были мягки, округлы. Он всякий раз делал выбор в пользу точности, а не свирепости и мощи.

Так протекли четыре коротких схватки, пока Дарган, вместо того чтобы парировать удар, просто уклонился от просвистевшего у него над головой меча и сам нанес короткий удар сбоку — удар, разумеется, фальшивый, отвлекающий. Зитаар блокировал без труда, а после блока ринулся атаковать, не замечая, что Дарган при этом сместился, и удар уже достает лишь плечо противника, а не его голову или грудь. Даргану оставалось лишь слегка отклонить меч противника и тут же скользнуть вперед. Его клинок впился в грудь Зитаару. Тот закачался и рухнул на песок.

Он не умер — меч южанина рассек ключицу и ребра, но жизни не лишил. Дарган был ловок и силен, но меч его не столь яростно жаждал крови, как меч Зитаара, и юноша вернул назад в медальон силу своего удара, едва хрустнули кости под сталью клинка. В тот же миг придворный лекарь-маг кинулся к упавшему — лечить его рану и вливать силу в изувеченное тело.

Зитаар остался жив, но был унижен, Ашган — посрамлен. Но все это казалось Даргану таким неважным по сравнению с тем, что Лиин ответила «да» этим утром, едва лишь он заговорил о своей любви.

Так, за этими событиями, миновал месяц цветения вишни, окончилась пора свадеб, убрали пиршественные столы, и призванные на празднества духи предков удалились в свои усыпальницы — под присмотр ленивых слуг, что ухаживали за мумиями и охраняли склепы. В тот год — отметили все старики — слишком мало домов в Алкмааре возвели для свадеб праздничные беседки, а предки шептали свои благословления новобрачным невнятно и запинаясь. На вопрос — не будет ли войны с Империей или не призовет ли Империя алкмаарцев воевать с гномами, предки отвечали «нет», но это не успокаивало, и тревога все возрастала. Наступил месяц жаркого солнца, но Дарган не торопился покидать Альзонию. Теперь каждый день он виделся с Лиин.

Они бродили по саду ста сосен, стояли у песчаного фонтана. Изо рта окаменевшего чудища текла струйка песка, сбегала в мраморную чашу, оттуда, подобно струям воды, переливалась в другую. Так три чаши пересыпали песок, пока он не собирался в самой большой, четвертой, похожей на круглый бассейн, чтобы оттуда утечь неведомо куда — темное пятно, вокруг которой крутилась песчаная воронка, никогда не расширялось, чтобы позволить заглянуть в пропасть, где постоянно исчезал песок.

— Литься песок заставляет магия, — сказала Лиин и подставила руку под шуршащую струю. — Так течет наша жизнь, ускользая и ничего не оставляя после себя. В детстве я думала, что в песочных часах течет само время. Я разбивала часы, хватала песок и сжимала в пальцах, уверенная, что сумела остановить время. Я шептала над ним свои заклинания: «Пусть я буду всегда» — и всем детям вокруг говорила, что они тоже должны повторять мои заклинания, — тогда точно-точно никогда не умрешь. Мы преобразимся и станем бессмертными, как эльфы. Кто-то пытался мне робко возражать. Но я гневно повторяла: «Это верное заклинание». Уступив, ребятня хором повторяла за мной: «Пусть я буду всегда», но, как мне казалось тогда и кажется теперь, остальные не верили, что мы преобразимся.

— После смерти мы становимся духами-предками, — напомнил Дарган.

— Я не хочу быть духом! — воскликнула Лиин. — Я хочу быть всегда! Если бы я могла так сильно сжать пальцы, чтобы удержать время в горсти!

Она сжала кулачок, будто в самом деле надеялась, что сумела уловить быстротечное время.

Дарган улыбнулся и едва слышно прошептал заклинание, которому научил его отец.

— Посмотри, — сказал он Лиин. — Отряхни песок и посмотри.

Она отдернула руку. Вся кожа ее сверкала мелкими золотыми песчинками. Как будто песок, что изо дня в день лился в фонтане, был золотым.

— Не может быть! — Лиин засмеялась. — Как ты это сделал?

— Ничто не проходит бесследно. Просто мы не всегда замечаем оставшиеся следы. Вот взгляни! — Он извлек из-под одежды медальон и показал «эльфийскую скорлупку» Лиин.

— Какая красота! — воскликнула девушка, тут же позабыв о песке времени и ускользающих минутах.

— Божественная красота. Ведь это работа самого могущественного Галлеана, бога эльфов и мужа Солониэль.

— Могущественный Галлеан!.. Но он мертв, его убил Вотан, — радость в голосе Лиин разом погасла. — Любое могущество ничтожно перед смертью. А смерть — это вечный плен… — Лиин помрачнела и стряхнула песок с ладоней, который тут же утратил свой золотой блеск. — Ты знаешь, как погиб Галлеан?

— Его убил гномий бог, пытаясь получить земли эльфов и завладеть прекрасной Солониэль. А чтобы Галлеан никогда не воскрес, Вотан обратился огромным волком, вырвал сердце соперника и зашвырнул на солнце. Несчастная Солониэль бросилась за сердцем, летящим по небу светлой кометой, и успела схватить его. Только жар солнца сжег ее тело, и она превратилась в ужасный скелет, лишенный плоти. Не умерла, но сделалась ужасной безмясой богиней.

— Где она теперь? — спросила Лиин, печалясь, будто Дарган был Галлеаном, а она — прекрасной богиней жизни Солониэль, в честь которой эльфы назвали море у восточных берегов своих пределов.

— Никто не знает. Скорее всего, бродит в эльфийских лесах и оплакивает своего мужа.

— Ты думаешь, это правда, то, что мне сейчас рассказал?

— Не знаю. Но уже очень давно никто не видел ни Солониэль, ни Галлеана. А стоит мне поднести медальон к уху и прислушаться, как начинает казаться, что я слышу далекий женский плач. Вот, послушай. — Он протянул медальон Лиин, не снимая цепочки с шеи.

Та склонила голову, прижала к уху. И в самом деле, услышала далекий плач.

— Может, это стон заключенного в медальоне духа?

— Нет внутри никого. Медальон пуст. Но… я когда-нибудь наполню его, обещаю.

— Как именно? Песком? Золотом? Водой?

— Этот талисман называют «Свет души». Я наполню его своей душой. То есть помещу туда свою душу.

— Хочу напомнить тебе: тогда ты умрешь.

— Именно. Мы все умрем рано или поздно.

— Я не умру! Я буду всегда! — упрямо воскликнула Лиин. — Я никуда никогда не уйду. Мне будет скучно среди бесплотных предков. Скучно и тесно в склепе.

— Хорошо, ты станешь алкмаарским эльфом. Но мне придется умереть, у меня нет твоей веры. Так вот, в момент смерти… надеюсь, это случится не скоро. Но ты… обещай, что ты уловишь мой последний вздох и поместишь в медальон мою душу.

— Дарган, опомнись! Ты превратишься в узника медальона! — Она возмутилась, даже топнула ножкой, мысль о неволе приводила ее в ярость.

— Что с того?

— Наши дети уже не смогут беседовать с твоей душой, звать тебя на пиры и праздники, вкушать пищу, когда твой дух присутствует за столом.

— Да, не смогут, — кивнул Дарган. — Но это меня не печалит. К тому же вряд ли сыновья и внуки будут так сильно по этому поводу печалиться: предки бывают такие зануды. Зато я дам силу талисману, мой артефакт превзойдет артефакт дома Таг и, возможно, многие другие. Кто знает, быть может, мои сыновья станут сильнее сыновей короля-жреца Ашгана. Тогда наши потомки встанут во главе могущественного дома. Увидеть возвышение и торжество своих потомков — разве этого мало?