– Постараюсь, но, честно говоря, меня все еще покачивает.

– А бежать и не придется. Пожалуйста, станьте вот сюда.

Сумитомо указал на красный круг в центре зала и прикоснулся правой рукой к левому запястью. Участок пола под ними неожиданно пришел в движение, плавно перемещаясь к дальней стене. Панели развернулись, открылся следующий зал. Пол начал приподниматься, менять форму, и вспухал до тех пор, пока не образовался своеобразный пьедестал для двух фигур. На вершине этого неожиданного возвышения Маша со страху обняла Сумитомо.

– Извините, – сказал старпом, – я не предупредил, но эти штучки безопасны. Мобильная, понимаете, архитектура. Творение пани Станиславы. Сам никак привыкнуть не могу, хотя и удобно.

То, на чем они стояли, отпочковалось от остального пола. Образовался диск, продолживший движение. Потолок над ними расступился, и путешествие завершилось. Они оказались в очередном полукруглом зале, более напоминающем средних размеров пещеру, но пещеру комфортную – мягко освещенную, с упругим покрытием, слегка пружинящим под ногами. Благодаря каким-то ухищрениям оптики казалось, что весь зал пузырем выбухает в забортное пространство. И хотя роль потолка, а заодно и роль изогнутой передней стены здесь играло звездное небо, такое правдоподобное, что возникало ощущение вакуума, Маша все же почувствовала себя более привычно, поскольку увидела долгожданные пульты и панели с дисплеями, опоясывающие стены на уровне глаз. По-видимому, они попали, наконец, в центр управления кораблем.

Но и здесь тоже проявилась тяга к эстетике психологического комфорта. Для этой цели были мастерски подобраны все элементы восприятия. Яркий, но рассеянный свет, ровно сочащийся сразу отовсюду и поэтому не оставляющий теней, сухой прохладный воздух с легкими запахами водорослей и морской соли. Заднюю стену целиком занимала панорама острова Шпицберген под переливающимися красками полярного сияния. Слышались даже характерные шорохи и потрескивания.

В отличие от «Звездного Вихря» центральный пост «Фантаска», мало уступая размерами, был обставлен очень скупо – всего с десяток белых кресел, напоминающих куски льда. Они, как заметила Маша, могли перемещаться вдоль темно-зеркального пола, похожего на полынью во льдах. Еще в глаза бросалось странное малолюдье. Только два дежурных астронавигатора в белых шортах и рубашках с короткими рукавами неспешно плавали в креслах, непринужденно перемещаясь вдоль панелей с экранами. Изредка они отдавали лаконичные приказания софусу. Иногда обменивались парой фраз, улыбались и даже посмеивались. Никакой тесноты, ощущение простора, свободы, спокойствия.

Из кресла у основания ледяного тороса поднялся улыбающийся Серж Рыкофф. Похоже, на «Фантаске» все только и делали, что улыбались, любили это делать. И умели это делать, Маша вынуждена была признать, невольно улыбаясь в ответ.

– Я выхватил вас из праздника, извините, – сказал Серж.

– Ох, да не могу я праздновать, пока не узнаю, где мы находимся.

– К сожалению, сами не знаем. Да вот, смотрите, – Серж беззаботно махнул на потолок, – ни одного знакомого созвездия. Наш софус трое суток непрерывно считает, перебирает комбинации звезд, чтобы найти такую, которая объяснила бы, в какую точку Метагалактики нас забросило. И…пока не получается. Это при всех возможностях Джекила! Ясно лишь, что мы находимся гораздо дальше местной группы галактик.

– Трое суток? Нельзя ли ускорить эту работу?

– Джекил уже почти закончил. Но если вы разрешите подключить вашего софуса, дело пойдет веселее.

– Да, конечно.

Маша включила свой интерком.

– Гильгамеш!

– Слушаю.

– Помоги Джекилу определиться в пространстве. Используй все свободные мощности.

– Принято.

– Спасибо, – очаровательно улыбаясь, сказал капитан «Фантаска». – Теперь, если разрешите, перейдем к более срочным делам.

Внезапно он помрачнел.

– Я позволю себе отбросить официальные любезности, коллега. Думаю, вы простите. Дело вот в чем. Планета, которая тут видна, – он махнул в сторону передней стены, – называется Терранисом. И населена она отдаленными потомками кампанеллян.

– Кампанеллян?

– Да. Тех самых разыскиваемых тринадцати миллионов человек. Увы, все они давно умерли.

Маша непроизвольно опустилась в неслышно подкатившееся кресло.

– Извините, – смутился Рыкофф, – я забыл предложить вам сесть.

– Я правильно поняла? Умерли все тринадцать миллионов?

– Совершенно верно.

– От чего?

– Причины разные. Но большинство – от старости.

– Как это могло случиться? Старость давно побеждена.

– Да, если человек регулярно проходит сеансы клеточного омоложения. Но на Терранисе таких возможностей нет. И пока мы сюда добирались, здесь успело пройти почти девять земных веков, – печально сказал Сумитомо.

– Парадоксы времени и расстояния?

– Вот-вот. Неудивительно, что Джекил не может определиться с нашими координатами.

Некоторое время Маша молча смотрела на красивый серебристый шар Терраниса. Но видела семейный портрет Ингрид и Диего Гонсалесов с дочерями из виллы «Белая роза». Город Троя, Кампанелла, система Эпсилон Эридана… Их уже не было. Что и говорить, информация требовала известного осмысления.

Капитан и старпом вакуум-перфоратора, понимая это, тоже молчали. Наконец Маша покачала головой.

– Со страшной силой мы имеем дело, господа.

– У неенет задачи нас уничтожить, – сказал Сумитомо. – Теперь об этом можно говорить вполне определенно.

– А какая задача есть?

Собеседники переглянулись.

– Мы, разумеется, не знаем точно… – медленно начал Сумитомо.

– Но какие-то предположения все же успели появиться?

– О, давно. Еще на Гравитоне-4. Но пусть лучше расскажет Серж. Это его гипотеза.

– Предупреждаю, она смелая, – сказал Рыкофф.

– Ничего, стерплю.

– Хорошо. Тогда сначала две аксиомы. Во-первых, я верую в естественное возникновение жизни на Земле, а во-вторых, считаю, что самопроизвольное возникновение жизни на какой-либо планете событие крайне редкое. Нет возражений?

– Нет. Я сама так думаю.

– Тогда было бы логично, чтобы за столь редким событием присматривали. Сейчас, после событий у Кроноса, а в особенности – у Кампанеллы, трудно оспаривать существование некоего высшего разума. Он не просто существует…

– Либо существовал, – вставил Сумитомо.

– Не имеет принципиального значения. В данном случае не столь важно, сам он непосредственно вмешался, либо сработала созданная им умная машина. Важно само стремление вмешиваться. Это значит, что мы, люди, являемся объектом внимания. Следовательно, представляем интерес.

– Ну, с этим не поспоришь, – согласился Сумитомо.

– Далее. Сам факт перемещения миллионов человек весьма красноречив. Могу предложить только одно объяснение – нас размножают во Вселенной способом почкования. Следующий вопрос – зачем? Исчерпывающего ответа нет. Но будем исходить из целесообразности того, что с нами проделали. Здесь мы для чего-то нужны. Для того, что без людей случиться не может, иначе надобность в нас отсутствует. Логично?

– Изъяна не вижу, – признала Маша.

– Теперь посмотрим, чем мы занимались в своем родном мире. Если отбросить частности и детали, главное, чем занимается разум, есть противодействие естественному сценарию эволюции неживой материи. Чем больше знаний мы накапливали, тем в больших масштабах это проявлялось. Овладели огнем, обучились коллективной охоте, придумали колесо и наконец вырвались к звездам. При этом всегда просматривалась, с одной стороны, тенденция переустройства среды под собственные нужды, а с другой – забота о поддержании существующего равновесия систем. И вот в этом-то соль. Предназначение жизни в сохранении мироздания. В сбережении той Вселенной, в которой она есть.

– Вы нашли ответ на вопрос о смысле жизни?

– Я понимаю, это звучит не очень скромно, но… Отчасти да. Мы кандидаты на роль стражей мира. Причем наш разум – всего лишь инструмент в данном ракурсе. Движущими силами являются генетически заложенные жажда жизни и экспансии. Именно эти инстинкты в прошлом приводили к многочисленным трагедиям нашей истории. Но именно они представляют собой главную ценность человеческой цивилизации, ибо не дают нам отказаться от жизни как таковой. Простая вещь: без желания жить разум и не будет жить. Но это простое заключение объясняет многое. Например, то, почему наш разум имеет биологический корень. Для того чтобы унаследованные от животных предков инстинкты, в частности, – страх перед смертью, заставляли нас делать то, что мы должны делать, – жить и развиваться, меняя окружающий мир так, чтобы условия это позволяли. По-настоящему жизнеспособным может быть только разум, возникший естественным путем, в результате самозарождения. Именно биологическая основа привязывает разум к жизни, дарит желание быть. Я не слишком сумбурно говорю?