Борясь с накатывающейся дурнотой, Маша поклялась, что если уцелеет, то никогда в жизни ни в какой космос больше – ни ногой, ни помыслом. Хватит, навоевалась! Не женское это дело.

– Средний уровень глюкозы в крови членов экипажа – меньше трех миллимолей на литр, – доложил Гильгамеш. – Гипогликемия, – добавил он с непонятным удовлетворением. – Прошу разрешения ввести питательные растворы. Если в течение пяти секунд бортового времени ответа не последует, введу без разрешения.

Внизу, в амфитеатре, Мбойе вяло махнул рукой. «Вот кому бы командовать», – еще более вяло подумала Маша.

Из подлокотника выбралась прохладная змейка. Ткнувшись в локтевой сгиб, она прокусила кожу и припала к вене.

Кольнуло. По руке поднялось приятное тепло и растеклось в теле. Голова прояснилась, тошнота отступила.

– Уровень глюкозы нормализован, – доложил софус. – Проведено исследование физического состояния всех членов экипажа. Грубых нарушений не отмечено. Подробности – на индивидуальных пультах.

На индивидуальном пульте Маши пульсировала трафаретка. Розовый цвет означал пограничное состояние между нормой и патологией. Маша трижды перечла сообщение, прежде чем до нее дошел смысл.

– Гильгамеш, ты уверен? – прошептала она в плечевой микрофон.

На экране вспыхнуло категорическое «Да».

– Никому не сообщать, – быстро сказала Маша.

Экран ответил, что и не собирался. В это время из недр корабля донесся взволнованный голос Джанкарло:

– Братцы, переключайтесь на радарный обзор!

– Переключить? – спросил Гильгамеш.

– И побыстрее, – нетерпеливо сказал Мерконци.

Мбойе вопросительно обернулся Маше. С его стороны это было первое проявление слабости за весь рейс.

– Ну конечно, – удивленно сказала она. – Ты вообще… распоряжайся. Я плохо переношу неожиданные приключения.

C помощью радаров выяснилось, что неуправляемый крейсер летит в достаточно материальном окружении. Перед ним открылся черный канал с туманными, размытыми очертаниями стенок. В канале определялась менее чем пустота, но вот стенки-то вроде были, а если так, то должны были из чего-то состоять.

Диаметр этого сверхпространственного хода казался большим, в некоторых местах достигая миллионов километров, если верить показаниям лазерных дальномеров. Был он изумительно пуст – ни пылинки, ни атома, ни иона. Изгибы стен имели не слишком большие углы, но время от времени летящий с неопределяемой скоростью «Вихрь» обо что-то цеплялся, чиркал защитными полями, как спортивные сани, несущиеся в желобе бобслея.

Возникающие колебания вынуждали генераторы полей работать в переменном, «рваном» режиме. При этом помещения корабля наполнялись громоподобной какофонией, а расход энергии скачкообразно увеличивался.

Генрих Угрюмов только прикрывал глаза, в которых застыло болезненное выражение. Все происходящее настолько выходило за рамки самых смелых гипотез земной физики, что он чувствовал себя беспомощным младенцем, самым бесполезным из всех членов экипажа. Плоды многовекового развития точных наук, спрессованные в сухой концентрат формул, для сложившейся ситуации значили не больше, чем каменный скребок эпохи палеолита в технологии производства металлосиликоновых пластмасс.

По всем канонам теории корабль вместе со своим содержимым давным-давно должен был рассыпаться в нечто, значительно более мелкое, чем банальная пыль. Но этого не случилось при переходе квантового барьера, продолжало не случаться в дебрях вывернутого пространства, и скорее всего, не случится и впредь, покуда небывалое путешествие не подойдет к своему логическому завершению. Если оно их все еще ожидало, завершение.

И если хоть какая-то логика все еще была возможна, то она могла привести только к одному выводу: Милдред правильно утверждала, что все они оказались частью эксперимента, в котором летальный исход кому-то не угоден. Звездолет явно оберегали. Кто или что? Как, с помощью каких средств? Больше всего поражало не то, что эти средства позволяли сносно существовать и даже время от времени принимать пищу, а то, что приборы внешнего наблюдения продолжали действовать не только внутри небольшого анклава обычного пространства, прихваченного крейсером с собой, но и за пределами этой зоны. Граница при этом не определялась!

Между тем Генрих был убежден, что полет происходил в среде свойств более противоположных досветовому веществу, чем минус противоположен плюсу, материя – антиматерии.

– Какие энергетические затраты, Ваша Премудрость, – усмехнулся сидевший по соседству Реджинальд. – Ах, ах, ах…

– А во имя чего?

– Во имя того, чтобы мы украсили некую клумбу.

– Клумбу? Причем тут клумба?

– Ну, Рональд упоминал садовника. Который пересаживает цветок разума.

– В таком случае – мы очень дорогие цветы.

Реджинальд гордо надул щеки.

– Так оно и есть.

Генрих с изумлением взглянул на второго пилота «Гепарда».

– Извини.

– За что?

– Кажется, я тебя недооценивал.

Реджинальд кивнул.

– Верно. И очень сильно. Чтобы как следует валять дурака, нужно много иметь в голове, почитай Шекспира. Ладно, прощаю. Ты этого не знал. А вот Луизка… на коленях будет просить – не помилую.

– Перерыв, – вдруг объявила Маша. – Все свободные от вахты могут покинуть рабочие места.

Пошатываясь, она побрела в свою каюту.

Человек не может бесконечно терпеть общество себе подобных. Психологи издревле относят вынужденное общение к стрессовым факторам. Общение нагружает логический аппарат необходимостью непрерывного анализа, поиска подходящего ответа, разрушения одной концепции, сотворения другой, более соответствующей обстоятельствам.

А обстоятельства в каждом конкретном случае складываются по-новому, весьма прихотливо. И весьма немногие люди способны к быстрой импровизации по ходу дискуссии. Но и для них существует предел выносливости.

Между тем поиск решения – самый тяжелый род деятельности. Рано или поздно возникает потребность в переключении на другой режим активности нейронов. При этом чем больше и дольше мозг выдавал мыслительную продукцию, тем больше он нуждается в потреблении, своего рода заправке как свежей информацией, так и новыми сенсорными ощущениями.

Такая потребность обостряется в обстановке сложной, непривычной, насыщенной тревогами, волнениями, острыми переживаниями. Всего этого экипажу «Вихря» хватило с избытком. Маша видела, что люди держатся из последних сил, и приняла смелое решение, исходя из собственной слабости. Что бы ни происходило за бортом, творившееся никак не зависело от физического состояния команды. Применять стимуляторы было бессмысленно и вредно для здоровья. А мучиться непонятно для чего было еще более бессмысленно.

Сама она чувствовала себя совершенно измотанной. Осталось одно-единственное желание – добраться до постели и рухнуть. Но как только она это сделала, сон куда-то пропал, глаза открывались сами собой.

Сложный рисунок панелей, загадочные тени драпировок, мягкий, приглушенный свет, привычные безделушки на магнитной доске – все то, что раньше так хорошо убаюкивало, теперь не оказывало нужного действия.

Маша выключила ночник, но зеленоватый сумрак сочился из кабинета. Там все еще светился шар забытой Кампанеллы. На миг ей почудились черты Рональда в контурах хребтов Вулканного кольца, и она поняла, как ей не хватает ровного сонного дыхания мужа.

Отбросив воздушное покрывало, она резко села в постели. И от этого страшно закружилась голова, появилась тошнота.

– Гильгамеш, – жалобно позвала она.

– Да?

– Мне плохо.

– Это естественно, – утешил софус. – Нарушение состава солей. Очень характерно.

– Какое лекарство принять?

– Никаких лекарств. Лучше съесть что-нибудь солененькое.

– Имеется?

– Конечно. Сейчас.

Из стенного шкафа с легким жужжанием выкатился столик. Маша взяла с блюда белый лист какого-то растения.