– Спасибо. Самый внезапный подарок в моей жизни.

– Да, неуклюже получилось.

– Напротив, очень мило. В вашем стиле.

– Простите.

– За что же?

– За мой стиль.

– Да что вы! Я вам благодарна.

Некоторое время мы молча шли по дорожке. Слева плескалась Лета. Символично получилось: двое и Время.

– Наверное, вы не можете меня понять? – спросила она.

Я честно развел руки. Мод кивнула.

– У вас есть дети?

– Даже внуки. Как-то так получилось.

– И прекрасно, Серж. Человек не должен исчезать бесследно.

– О, это мне не грозит. Но откуда такие мысли?

– Видите ли, я помню стихи вашего тезки, напечатанные на целлюлозной бумаге. Знаете, сколько лет прошло?

– Мод, о чем вы? Да сколько угодно. Кого это сейчас волнует? И с каких пор стихи противопоказаны женщине?

– Поэзия никому не противопоказана, вы же понимаете. А вот возраст…

– Что – возраст? Какое значение имеет возраст в наше время?

– В вашем возрасте не имеет.

– Разница между нами не принципиальна.

– Боюсь, что как раз наоборот.

Я помолчал и подумал.

– Допускаю. Но не верю. Нет, не верю. Не в нашем случае, дорогой товарищ по быту. Почему не попытаться?

Мод остановилась.

– Не получится, Сережа. Я так решила.

– Но зачем?

– У меня есть определенная цель.

– И я могу помешать?

– Мне жаль.

– Вот как…

Мод стояла с цветами и ждала. Она не хотела меня обижать, а я не хотел прощаться. Так мы и стояли, пока из-за деревьев не выскочил эдакий японский чертик в тренировочном костюме.

– Ай, – сказал Сумитомо.

И побежал в обратном направлении. Воспитанный самурай, что там говорить. Хоть и губернатор.

– Ай – вот это междометие чаще употребляют лица азиатского происхождения, – глубокомысленно заметил я. – Ой, ох и ах характерны для потомков славян. Дети остальной Европы в подобных ситуациях произносят короткие восклицания типа а! и о!

Мод рассмеялась. Смех у нее чудесный. Я почувствовал, что не выдерживаю.

– Ох, – сказала она. – Да вы просто кипите.

– Можно посмеяться.

– Разве можно? – удивилась Мод.

– Отчего же? Раз другого нельзя.

– Сейчас пройдет, – мягко сказала она.

И прошло, еще как прошло. Будто из стиральной машины вынули. Только вот ночь на Рождество провел я отвратительно. Под утро дошло до постыдного. До галлюцинаций.

Сначала из коридора слышался стукоток. Потом начались стоны, причитания, жалобный голос кого-то звал. Я ворочался-ворочался, наконец догадался выключить внешний микрофон.

Галлюцинации сразу исчезли, но меня разобрало любопытство. Я покинул постель и вышел.

За дверью обнаружился Круклис. В полной красе. В одних белых носках то есть.

– Тоже не спишь? – облегченно спросил он.

Я не ответил, потому что не знал, что ответить. Круклис посмотрел на меня с непонятной надеждой.

– Серж, к тебе забегали?

– Кто?

– Зяблики.

– Зяблики?

– Кто же еще. Галлюцинациями не страдаешь?

Я с трудом сохранил невозмутимость.

– Спасибо, нет.

– Точно?

– Слушай, ты почему именно в носках? – тактично спросил я.

– Чтоб не услыхали.

– Кто?

– Да зяблики, черт побери! Туповат же ты спросонок.

Что правда, то правда. Можно было догадаться с первых слов, хоть зяблики и не крокодильчики.

– Парамоша, давай я тебя провожу.

– Шутишь, брат. Я так их ждал.

– Зябликов?

Круклис развеселился.

– О! Мысль забурлила.

Мысль таки да, заметалась. Не имея возможности побриться и почистить зубы, она принялась искать выход.

– К чему спешка, Парамон? Отыщутся твои зяблики. Куда они денутся, если они есть? Совершенно спокойно можно и поспать.

– Ты чудак или притворяешься? – недоуменно спросил Круклис.

– Ни то, ни другое.

– А что?

– Я инвалидизирован материализмом.

– Ты так думаешь? – заинтересовался Круклис.

– Нет, но ты так считаешь.

Круклис покивал.

– Хе-хе, цитируют.

– Угадал?

– Да, похоже. На меня раннего. Улавливаешь?

– Что?

– То, что теперь я поздний.

– А-а.

Зная Парамоново упрямство, я больше не надеялся его увести. Но и роботов вызывать не хотелось. Как-то неловко перед механизмами. Нечего им наблюдать гримасы творцов. Превратное может получиться представление. Ни к чему это.

Оставалось одно, но надежное средство – споить бедолагу окончательно.

Да и сам я был не прочь в ту ночь. Ночь выдавалась с весьма очевидной сумасшедшинкой.

– Заходи, Парамон.

– Зачем? – спросил неонудист.

– Чуток поболтаем.

– О чем?

– Ну… Об искусстве.

– Серж, извини. Ты, конечно, мальчик начитанный…

Тут Круклис сочувственно вздохнул.

– Для своего возраста – даже очень, но видишь ли…

– А мой возраст вас устраивает?

Мы синхронно повернулись. На нас смеющимися глазами смотрела Мод.

Была она в халатике. Домашнем таком, чуть ли не с заплатками.

– Вполне, – сказал Круклис и галантно прикрылся руками.

– Сергея пригласим?

– Отчего нет? Говорю же – смышленый мальчонка.

Я почуял приближение еще одного контрастного душа, но отказаться не смог. Тогда еще не знал способов убийства собственных надежд. Близость Мод обволакивала.

И вот, пугая встречных, мы отправились: я – в пижаме, Мод – в халате, а Круклис – в белых носках, быстро ставших знаменитыми. Беда в том, что время суток на космической станции условно. Иначе говоря, в любой час и в любом месте вы кого-нибудь, да найдете. Причем чем менее подходящее место, тем выше вероятность.

Народ по дороге попадался разный. Беатрис и бровью не повела, Кшиштоф ограничился задумчивым кивком, а вот младотюрки разные…

Где только заводится юность, там исчезает благочестие, давно подмечено. Слышались прысканье, шепотки, долетали отдельные определения вроде «светлого следа в науке» и «чистого разума в голом виде». Часто упоминали великого Архимеда, а также платье некоего короля. В общем, морально-психологический климат экипажа заметно улучшился. Больше, чем от пилюль Зары.

Тернистый путь несколько протрезвил героя, но он мастерски сохранял невозмутимость. Старательно поддерживал беседу о стохастических процессах в квантовой механике, предупредительно поддерживал даму под локоток, дружески приветствовал прохожих, а при необходимости даже беззаботно улыбался. Лишь прибыв на место, попросил простыню, в кою и завернулся. И стал похож на римского патриция в римских же банях.

– Да, пустовато у вас тут, – сказал он хозяйке с большим глубокомыслием.

Действительно, жилище Мод поражало аскетизмом. Стандартный куб пространства с ребром в двадцать семь метров, полагающийся каждому человеку на Гравитоне, тщились заполнить стол, диван, да три кресла.

Большую часть пола занимало круглое окно, прорубленное в космос. В нем переливались россыпи звезд. Где-то в районе Крабовидной туманности над бездной парила то ли низкая кровать, то ли высокий тюфяк с постельными принадлежностями. Поодаль висел одинокий куст роз, к которому протянулась трубка для полива. Если не считать гравистата, этим и ограничивалась обстановка.

Нависшие над головой кубометры придавали каюте вид колодца, в ней гуляло эхо. А ведь в компартменте можно соорудить никак не меньше восьми этажей! У меня мелькнула мысль, что надолго так не устраиваются самые неприхотливые из мужчин, анахореты из анахоретов. Для женщины подобное равнодушие к быту не просто удивительно, оно необъяснимо.

Но каждый человек интересен как раз странностями. А уж этого у Мод хватало. Один фокус с ухомахом чего стоил. После Феликситура я долго к ней не подходил. Не то чтобы внял предостережению, оно как-то мало меня задело – подумаешь, переживания любовные, не мальчик уже, – а по причине невольного трепета. Чувствовал себя в ее присутствии ничуть не менее обнаженным, чем Круклис в описываемом случае.