5 декабря. Высадка турецким транспортом 5 декабря 24 кавалеристов у Аккермана (Белгород-Днестровский) для разрушения железной дороги Бендеры – Ренн.

Десант был взят в плен, не выполнив своей задачи.

…Портик музея обороны с барельефным свитком: «1854–1855», подсвеченный огнем фонарей, разбудил память Василия хрестоматийной историей, рассказанной ему когда-то дядей: «О дубе, что спартанцы называли “трофей”…» Вот тут, между колоннами портика все сплошь в гербовых щитах, алебардах и пушках, гардемарин окончательно пришел в себя. До этого и медный блеск Николина купола, и львиные морды транспортной конторы, и фонари в эмалевых чашах, и золотистые струны трамвайных проводов – все сливалось жирными мазками, как на картине импрессиониста. Василия мотало из стороны в сторону на кожаном сиденье «Руссо-Балта».

Он не слишком помнил, как очутился на нем, а главное: как это он согласился, чтобы его так беспардонно использовали?!

За пазуху Ваське словно сыпанули горящих углей, он дернулся, обожженный яростью, но… Но одного только взгляда влево оказалось достаточно, чтобы понять: выбора-то у него особенно и не было.

Приткнув неловкую трость куда-то под сиденье, штабс-капитан Бархатов крутил правой рукой руль. А в левой, хоть и безвольно лежавшей на бедре, все-таки стискивал рукоять парабеллума с узнаваемыми «пятачками» рычажного затвора. И пусть кургузый ствол «Р-08» смотрел чуть ли не в пол – Василий невольно отодвинул колено.

«Надо бы сказать что-то… – подумалось ему. – Что-то соответственное моменту. Как там, в кино про бандитов и сыщиков?»

Но сказал он, как всегда, когда героические обстоятельства застигали его врасплох, что-то нелепое. Что сразу по окончании приключения надо будет переписать набело даже в собственной памяти.

«Если, конечно, жив останусь», – вдохновился гардемарин и…

– На вокзал? – прорычал Васька, по-прежнему хриплым после удушения голосом. – Надеетесь успеть? Напрасно. Зря надеетесь. Дядя уже…

– Заткнись! – рявкнул на него Бархатов, не оборачиваясь.

«И, черт возьми, даже в роли подлого шпиона оставаясь на высоте», – вынужден был признать Васька.

Со стоически хладнокровной миной чертов «телеграфист» бросал «Руссо-Балт» то вправо, то влево – и с ржанием шарахался жеребчик пролетки, с руганью грозил зонтом с панели обрызганный «шпак», скрежетал каретный тормоз антикварного «Бенца». Несмотря на поздний вечер, сутолока на главной улице города царила изрядная.

Штабс-капитан втискивал вытянутое рыло «Руссо-Балта» между фанерным боком трамвая и ребрами битюга, разгонял прохожих с мостовой и рассыпал дрова с опрокинутой тачки пильщика. Рыжие волосы шпиона развевались, губы под вздернутыми усиками упрямо затвердели, глаза щурились – некогда было поднять ветровое стекло в медной раме, – но он не забывал, упершись локтем в руль, подправить платок за бортом пальто, чтобы не выглядывал его окровавленный кончик. Демон-денди.

Только когда автомобиль после нескольких громких хлопков непрогоревшего бензина повело в сторону, лицо Бархатова перекосила гримаса жесточайшего нервного тика… Васька даже отшатнулся к дверце от удивления: «С чего бы это?..»

Мишка Василиади едва не покатился кувырком на колотых дровах, разлетевшихся с двухколесной тачки-арбы пильщика. Двуручная пила, злобно завыв и заюлив под ногами зубастой щукой, жестоко ободрала ноги, но Михаил, кажется, даже не почувствовал этого, опьяненный удушьем бега, собственным упрямством, злобой бессилия, – «Руссо-Балт» на глазах уходил, исчезал среди задников экипажей и запасных колес автомобилей.

«Все из-за этих вздорных дам с их шляпными картонками! Заметались по панели, что твои куры. Покидали картонки с ярлыками “Боярыни” под ноги, всю полицию первой части всполошили!»

Заливистая трель позади Мишки только подстегнула разгоряченное воображение – сейчас его еще и арестуют, потащат в участок, не слушая объяснений! И тогда – «прощай, друг, прости, что не смог»…

Не смог? А зачем тогда?..

Кажется, только теперь он вспомнил, почему так благоразумно от него шарахались все встречные, кроме тех глупых куриц. Вспомнил, что размахивает на бегу не пустыми кулаками беспомощной ярости, а увесистым револьвером шофера.

Ринувшись прямо на проезжую часть, под дышло телеги, Мишка выкинул руку с наганом в сторону уходящего «Руссо-Балта».

Запнулся, чтоб задержать дыхание.

Наугад опустил почти невидное дуло на уровень колес. Выстрелил, рефлекторно зажмурившись.

Не глядя, потянул спусковой крючок еще раз, но тот уперся. Слава богу, Мишка почти сразу вспомнил, что у солдатского револьвера нет самовзвода, и по-дамски неловко, двумя пальцами, оттянул боек снова.

После третьего выстрела наган щелкнул вхолостую, но и «Руссо-Балт» косо пошел на чугунный столб коновязи у ворот проходного двора…

Морская хроника

Для выполнения закупорки Зунгулдака выделен отряд в составе линейного корабля «Ростислав», крейсера «Алмаз», 3-го, 4-го, 5-го и 6-го дивизионов миноносцев и 4 пароходов («Олег», «Исток», «Атос», «Эрна»), груженных каменным балластом и предназначенных для затопления при входе и внутри гавани.

Ночью из-за весьма свежей погоды корабли и суда отряда растеряли друг друга и были обстреляны крейсером «Бреслау». На рассвете «Бреслау» обстрелял отбившийся ночью от отряда пароход «Атос», который был затоплен своей командой, взятой со шлюпок в плен немецким крейсером.

Около 9 час. 30 мин. отряд подошел к Зунгулдаку, но вследствие неожиданного обнаружения на берегу четырех батарей пароходы были затоплены в море. Отряду было приказано возвращаться в Севастополь.

Весь день флот настойчиво сопровождался крейсером «Бреслау». При подходе к Севастополю он безрезультатно обстрелял шестой дивизион миноносцев, отделившийся от флота. С дистанции около 100 каб. с линейных кораблей было сделано несколько выстрелов, легших недолетом; «Бреслау» повернул и удалился.

– Мишка, держись! – крикнул зачем-то Василий приятелю, хоть тот и без того, надо полагать, держался изо всех сил. Двумя руками. За рыжие волосы «телеграфиста».

Как друг Мишка очутился здесь, на Екатерининской и на подножке «Руссо-Балта», некогда было даже догадываться.

Автомобиль, с ходу перескочив плиты бордюра, тяжело ударил дугой бампера в коновязь, брызнул стеклом фар и засвистел, как чайник на плите, – струя пара вырвалась из-под сорванной крышки радиатора. Со свистом и хрипением пара спорил истошный вопль электрического клаксона. Мишка кувыркнулся за белое жестяное крыло, выпустил из рук волосы Бархатова, но с торжествующим, индейским каким-то, воплем и двумя трофейными клоками рыжих косм.

К чести штабс-капитана, он не орал, хотя раскраснелся так, что даже в золотистом сумраке фонаря у ворот его искаженное лицо казалось оттиском на сургуче. Тем не менее раненую руку с парабеллумом подлый шпион уже перенес за борт автомобиля…

Передние сиденья зауженного ландо «Руссо-Балта» были довольно тесны, но, сам не зная как – то есть как в детстве, – Васька умудрился подтянуть колени к подбородку, развернуться на кожаном сиденье в сторону штабс-капитана и…

Удар двумя ногами в грудь Бархатова пробудил в нем что-то похожее на невнятный возглас раздражения: мол, «какого черта?!», но вышиб его с шоферского места и распахнул за спиной дверцу.

«Телеграфист» пропал раньше, чем Михаил Василиади нашелся под клыкастым бампером «Руссо-Балта» ругающимся самым постыдным образом.

На подбородок его из уголка рта змеилась темная бороздка, блеснувшая на свету красным. Так что сразу стало как-то не до преследования штабс-капитана Бархатова, хоть и понятно было с первого взгляда, что скрылся подлый предатель, или хуже – коварный шпион – за калиткой в железных воротах, окантованных рядами клепок.

Калитка все еще повизгивала в петлях.