На что сегодня, как и третьего дня – и третьего месяца тому, – рассчитывал Вадим.

С того момента, как в его глазах отразился тонкий «рюмочный» силуэт, размытый голубым свечением газокалильного фонаря на пристани в арке окна. Силуэт, каких много в калейдоскопе ресторанного кружения. Еще мгновение – и Вадим отвел бы рассеянный взгляд, но она обернулась, окликнутая своим спутником, и…

Деревянные арабески резьбы по оконной раме вдруг стали рамой картины, врезавшейся в память, как…

Как в детстве, когда невзрачная крашеная стекляшка диапозитива, вставленная в «волшебный фонарь», вдруг превратилась в зареве свечи в нездешнюю и загадочную «диву».

Первый женский образ, потрясший его воображение тайной своего значения, – совершенно другого, чем у мамы, няньки Глаши, даже тети Эльзы, от которой пахло конфетами, тем более у младшей сестры, из которой и матрос-то никакой. Кажется, то была балерина, имя которой стерлось почти одновременно, как стерлась чернильная подпись на стекле диапозитива. Бог весть кого она играла, разбросав высоко поднятым неестественно красным коленом «домино» юбок, – вряд ли вообще это был балет. Вадим даже забыл это выяснить погодя.

А чувство снова нахлынуло с забытой свежестью, непорочной новизной.

И на этот раз он долго, испытывая странное наслаждение, какое-то даже упоение собственной осторожностью, выяснял, кто та девушка у окна, которая грустно поджала губу, проводя по стеклу пальцем в ажурной митенке, скользнула по нему взглядом синих глаз, явно не различив среди прочих лиц ресторанной галереи, обернувшись.

Арина – звали девятнадцатилетнюю внучку вице-командора севастопольского яхт-клуба адмирала Млынова.

«Только приехала из Вены с началом войны», – обиняками и на вид равнодушно выспросил Вадим у всезнающих «штатов».

«Арина – командорская внучка…» – словно куплет навязчивой песенки повторял про себя весь последний месяц Вадим, так ни разу не произнеся это имя вслух.

Морская хроника

15—18 ноября. Поход Черноморского флота в составе пяти линейных кораблей («Евстафий», «Иоанн Златоуст», «Пантелеймон», «Три святителя», «Ростислав»), трех крейсеров («Память Меркурия», «Кагул», «Алмаз») и 13 миноносцев с целью обстрела Трапезунда, осмотра прибрежных вод Анатолии и постановки минных заграждений у берегов противника.

После обстрела города флот прикрывал заградители «Константин» и «Ксения», поставившие у Трапезунда, Платаны, Уние и Самсуна 400 мин.

На обратном пути у м. Сарыч флот неожиданно встретил крейсера «Гебен» и «Бреслау», вышедшие из Босфора 17 ноября и направлявшиеся к крымскому побережью с целью встретить русский флот и атаковать его по частям…

Дача статского советника Иванова

«Секретный телеграф»

Когда гардемарин вытянулся на паркете «курительной комнаты», как на палубе в присутствии адмирала, статский советник сначала сурово повел было бровью: «Сказано же было – обождать».

Но тотчас сообразил, какую можно извлечь выгоду из юношеского нетерпения племянника, – «дипломатические конструкции» подобного рода возникали в голове советника почти машинально. Все от привычки к общению, напоминающему не то полонез с неожиданной переменой «фигур» и партнеров, не то пьяный бред, в котором на самом деле «ни слова в простоте». Иногда Алексей Иванович ловил себя на том, что даже собственного повара исподволь «наводит на мысль» заменить паштет в гузне жареного гуся тушеными яблоками. Вместо того чтобы попросту распорядиться.

«А тут…» – окинул Алексей Иванович оценивающим взглядом бравую фигурку.

По летнему шику – без форменки, в одной белой полотняной голландке с погонами, заправленной в матросские брюки. Бескозырка на ладони – как положено, указательный палец в якорек кокарды тычет. Подбородок вздернут. Кукла из «Детского мира» Бонне – «Моряк». Того и гляди, портреты Ушакова с Лазаревым на стене замироточат от умиления. И идея в вихрастой соломенной башке соответственно глупая, но сейчас – в самый раз.

«Сам Бог послал…» – одобрительно улыбнулся статский советник.

– Вот, прошу любить и жаловать, – приглашающим жестом указал он на Василия. – Курсант Петербургских, то бишь Петроградских, отдельных гардемаринских классов Иванов. Племянник мой. И, как я, большой охотник до шпионских романов, а временами и сочинитель таковых. Так что это у нас, можно сказать, в крови, у Ивановых…

– Ничего я не сочиняю! – пылко возмутился младший Иванов, чуть не перебив старшего, и уже вдогонку дослал, спохватившись. – Ваше высокородие.

– Так я и не про тебя, друг мой, – делано удивился «высокородие», сложив ладони на выпуклости жилета. – Я это к тому, что сам любитель тайн и секретов. Вот и господина штабс-капитана пытать хочу на этот предмет. Он у нас в крепости над всеми телефонами и телеграфом начальник, много чего знать может. Но это уже без твоих подслушивающих устройств… – выразительно покрутил пальцем советник у хрящеватого уха.

Характерной фамильной особенности Ивановых, как и лоб «в семь пядей».

Ваську, привыкшего уже к дядиным остротам – тем паче в них самоиронии было больше, чем насмешки: «А у самого ухи-то?» – все-таки смутило присутствие тут того самого офицера, которого он и хотел найти, которого признал за контрразведчика и, похоже, не ошибся.

Вася исподлобья глянул на штабс-капитана.

Тот, несмотря на то что прием дяди перевалил уже за полночь, – невнятный гул в гостиной то и дело прерывался азартными возгласами, да и на висках самого «телефониста-телеграфиста» проступил пот, а по шее поползли красные пятна – казался свеж и отутюжен, будто только что вынули из складской вощеной бумаги. Он вдруг подмигнул Ваське так свойски и доверительно, что его следующую реплику он хоть ей и удивился, но принял как шутку. Вполне дружескую.

– А я их уже видел, эти… – штабс-капитан повторил жест дяди, крутанув возле уха указательным пальцем. – Как вы изволили выразиться.

– Да? И где же, Евгений Маркович? – заинтригованно обернулся статский советник.

– Там, где и положено быть «подслушивающим устройствам», – пожал плечами тот. – В кустах, ваше высокородие.

Штабс-капитан Бархатов в точности, как и в тот раз, возле беседки, не спеша достал и заправил в глазницу монокль. Посмотрел на гардемарина строго…

Впрочем, почти сразу выбросил монокль гримасой в ладонь.

Советник и штабс-капитан дружно хохотнули, виновато улыбнулся и Василий.

– Давай, излагай свою теорию шпионского заговора, – поощрительно кивнул ему Алексей Иванович. – А мы потом вернемся к нашим тайнам, если не возражаете, Евгений Маркович?

– Нисколько. Самому любопытно, – искренне, как показалось Василию, подхватил Бархатов.

Следующие полчаса его сбивчивого рассказа ничьих слов, кроме Васькиных, слышно не было, даже напротив, слышалась поздняя осенняя муха в заточении двойных рам. В том, что «дипломатичный» советник умел выслушать самую откровенную бредь, Васька уже привык – работа у него такая, дипломатическая. Но, оказалось, что и штабс-капитан из крепости умеет. Ни разу не перебил гардемарина ни ехидным замечанием, ни удачной остротой, что еще раз подтверждало предположение Василия: «Ой, как непрост простой телеграфист!»

И когда статский советник вопросительно уставился на него выпуклыми глазами, как бы приглашая к обсуждению, начал совершенно серьезно:

– А я вам скажу, не так уж и дурная идея.

Штабс-капитан расплылся в эдакой улыбочке.

Дядя поморщился на капитана с некоторым даже недоумением:

– Подсунуть нашему художнику для его idea fix, то бишь «иллюзорной окраски» наших военных кораблей, которая бы сделала их невидимыми для неприятеля… Я, признаться, в это уже не верю… Так вот, подсунуть некую таинственную немецкую краску, чтобы свести на нет всю эту «иллюзию». Которая, повторюсь, именно таковой мне и кажется…