– Не скажите. Позднейшие замужества графини Майер так выскоблили биографию этой замечательной женщины, что вы нигде и обрывка не найдете «желтого билета» ее беспутной молодости, – насмешливо проворчал Алексей Иванович, выбираясь следом.

– Вот как? – повел бровью жандарм. – И все-таки, не жирно ли? «Екатериной»? Не всякую, поди, фрейлину награждали дамским орденом за 1854 год? Я, конечно, человек в городе новый, но слыхал, что и Даша Севастопольская обошлась «Усердием» на ленте?

– Обошлась, – подтвердил советник. – А фрейлинам и того не досталось. Так ведь и «Шахрезада» это вам не Даша с бастионов, и не фрейлина из лазарета.

– Кто же она?

– Легенда нашего ведомства, – прокряхтел Алексей Иванович, грузно спускаясь с широкой подножки автомобиля на хлипкий помост дощатого тротуара. – Будет случай, расскажу. Хотя можете и сами почитать в авантюрных романах. А пока…

«Первостатейный» встретил их огнями старинных карселевых люстр с новыми электрическими лампами и не менее допотопной какофонией подагрически стонавшего оркестриона. Его простуженно сипевшие меха порождали в медных и бронзовых глотках резного ящика некое подобие «О, du lieber Augustin…», но никто и не пытался прекратить эту не особо патриотичную разноголосицу, наверное, потому, что звучала она жалобно, на издыхании – рукоять механического завода останавливалась. Да и вообще трудно было и нарочно придумать более уместное музыкальное сопровождение общей картине частного светопреставления.

Ни один стул не устоял на своих гнутых ножках, зато каждый третий лишился хотя бы одной из них, львиные лапы столов тут и там были задраны, точно сами деревянные львы утонули в сбитых, залитых красными пятнами скатертях, и не всегда это было вино или соус. Под каблуками скрипело фужерное стекло, хрустел фарфор и фаянс, а половой, флегматичный татарин, начал уборку очень издалека, с перевязки просяного веника…

Среди эпикурейских руин вздыхал над лужами водки околоточный с гербовым коронованным грифоном Севастополя на фуражке, с трудом помещавшийся в шинель с красными кантами; заложив руки за спину и позвякивая шпорами, расхаживал частный пристав в накидке с пелериной и капюшоном «николаевского» вида.

То тут, то там как черт из табакерки выскакивал следователь сыскной полиции в чиновничьей шинели цвета маренго, дышал и протирал запотевшие очки – большое арочное окно сквозило ночным холодом, плохо заделанное выброшенным в него табуретом.

Из-под одной из нечистых, но без кровавых пятен скатертей вразброс торчали ноги в форменных ботинках и в цивильной галоше, одной…

– Тут что, все-таки турки высадились? – хмыкнул Алексей Иванович.

– Хуже, начальник, воры среди быков шулера попетали. Те давай понты колотить. Бесподобный кипиш случился, как в малине…

Сгорбленная фигурка, закутанная с головы до пят в цыганскую шаль, как водится, – алые розы в трауре – пошаркала из-за спины статского советника, подметая некрашеные половицы длинной позолоченной бахромой.

– Графиня, к лицу ли вам тюремный жаргон после Вестминстера и Тюильри? – весело отозвался Алексей Иванович.

Фигурка замерла…

Черный край шали сполз на сутулые плечи, освободив «гейшу» – давнишнюю, по моде русско-японской войны прическу: вал на удивление густых, но совершенно седых волос, скрепленных высоким гребнем слоновой кости.

Старуха обернулась.

Природно-смуглое лицо, изборожденное морщинами, походило на сушеное яблоко – следы былой красоты на нем искать было уже поздно, но вот глаза… Они хоть и поблекли в паволоке усталости, сохранили какую-то внутреннюю потаенную зоркость. С которой она, мельком глянув на статского советника, задумчиво проворчала:

– Столичный господин, не иначе в «Эрмитаже» столоваетесь, что же в нашей живопырке теперь? А «Графиней» меня только бакланы кличут, думают, что погоняло такое, – продолжила она без всякого перехода и принялась сосредоточенно составлять на чудом устоявшем столе фарфоровые приборы, подбирая крышечки к соусницам и горчичницам.

– Что здесь случилось, мадам? – кряхтя, поднял стул статский советник. – Заурядная история? Как для вашего заведения?

Полицейский пристав, недослышав и решив, что спрашивают его, с готовностью звякнув шпорами, вскинул ладонь к мерлушковой шапке:

– Паскудный здешний обычай, ваше высокородие. Стоит одному горлопану завопить: «Откуда трефа? Вся трефа вышла!» И на – в морду! Ему же в первую очередь, прошу заметить. А потом – расползайся честной народ на четвереньках, пока не зашибли…

Алексей Иванович оборвал словоохотливого участкового, нетерпеливо махнув на него замшевой перчаткой, и обратился к старухе, установив стул подле нее и усаживаясь:

– Так что и впрямь ни за понюшку табаку пропал боцман? Что скажете, сударыня? Под руку подвернулся?

– Как вам угодно, – не глядя на него, проворчала древняя «Шахрезада». – А по мне, так весь концерт для него и был устроен, по нотам расписан…

Старуха осмотрела полуштоф зеленого стекла на просвет и выплеснула остаток в граненую стопку:

– Вот только никто не сказал бедняге, что это его бенефис будет. Прощальный.

Стопка с гусарской лихостью опрокинулась в рот старухи, тогда как ломтик сыра она лишь деликатно надкусила, прикрывая гнилые зубы вызывающе крашеными губами. Прикрыла заодно и глаза.

– То есть? – поторопил ее статский советник, не дождавшись, пока старуха вполне насладится процессом.

– А то и есть… – открыла «Графиня» слезящиеся глаза. – Сидел себе в уголке ваш морячок, ждал кого-то, но уж никак не старухи с косой. Ан, вишь, ее самое и дождался, – «Графиня» без тени смущения запустила в лиф сморщенную ладошку и выудила оттуда длинный дамский мундштук. Вставила в него бурый окурок сигариллы, найденный тут же в пепельнице.

– Одновременно с тем, кого ждал? – уточнил Алексей Иванович.

– Кто? – невнятно переспросила «Графиня», жуя ореховый мундштук.

– Боцман?

– Кого?

– Старухи с косой.

– Чего?

– Дождался? Дождался он ее одновременно с тем, кого ждал? – терпеливо повторил советник.

– А… – поднеся к морщинистому лицу подсвечник, старуха исчезла в сизой пряже табачного дыма. – Может, и ждал, да только сильно удивился, дождавшись. Поди, не думал, что тот к нему «врача пригласил».

– Вот как? – азартно пододвинулся советник. – Это как?

– А так, – старуха с немалым искусством выпустила серое кольцо дыма. – Никак не ожидал ваш боцман увидеть его среди хулиганов.

– Того, кого ждал? – подумав, осторожно сформулировал Алексей Иванович.

Разговор их уже походил на любимые им логические задачки Льюиса Кэрролла. Но ответ «Графини» стер благодушную улыбку с лица статского советника.

– Его самого. Того, кого ждал и кто его же убил, – равнодушно заключила старуха.

Алексей Иванович перевел вопросительный взгляд на следователя, что напряженно вслушивался в слова «Графини», бросив свою суету, – похоже, он и до этого не особо знал, на что, собственно, ему направлять свою складную лупу.

Теперь следователь не выдержал и спросил:

– Так боцман Генке не участвовал в потасовке и даже не играл в карты со всеми?

– Никогда, сколько я его видела, – насмешливо фыркнула старуха клубком дыма.

– Что скажете? – повернулся Алексей Иванович теперь к следователю.

– Вот и меня смутил характер повреждений трупа, приведших к смерти последнего, – покачал следователь лысой костистой головой в рыжих пятнах пигментации. – Клинов Филипп Дмитриевич, – запоздало представился он, присаживаясь на краешек стула против сановника.

– И что, по-вашему, Филипп Дмитриевич, привело… – статский советник деликатно кашлянул в кулак. – К смерти трупа?

– Фронтальное удушение «гильотиной», – неодобрительно и доверительно сообщил тот. – L’asphyxie frontale par la guillotine. Прием джиу-джитсу. Сам по себе обычный в полицейской практике, если бы вместо предплечья нападавший не использовал трость.

– Трость? – удивленно откинулся на спинку стула сановник.