Его казематной ширины хватило, чтобы, поборов боязнь, он поместился подле приятеля и, зачем-то снова подняв воротник гимназической шинели, прильнул к отверстию.

За створами железной решетки, которую они с Васей проигнорировали, забираясь в окно выдачи, а теперь кто-то из злодеев запер за ними на заколоченном окне, были два уже известных им персонажа и еще человек пять темных во всех смыслах личностей.

Во-первых, потому, что держались они тени, а во-вторых, то, что можно было разглядеть там, в тени, вполне напоминало пижонистых рыночных воров или заурядных контрабандистов: лаком поблескивали макинтоши, сговаривались о чем-то широкополые шляпы и котелки, виднелись даже пальто с поношенным бобриком и каракулевые «пирожки» – все, должно быть, с блошиного рынка.

Двое же известных были: все та же «инвалидная рота» в островерхом башлыке, из которого торчала морковь носа, теперь черная, она то и дело поворачивалась из стороны в сторону. Вслед за вторым, крепышом в бушлате и с унтерской фуражкой, тесно сращенными между собой форменным шейным платком.

«Тот самый боцман», – не видя ни погон, ни нашивок, догадался Михаил.

Злодеи ничуть не таились.

Старик-часовой, кажется, норовил снова заснуть, пристроив подбородок на кулак поверх куцего дула берданки. Боцман, наоборот, суетился, бежал, останавливался, чтобы выдернуть из-под платка блестящий брегет величиной с иной корабельный хронометр, и нетерпеливо, подскочив к пляшущему краю фонарного света, заглядывал с желтого пятна во тьму проулка между складами.

И, должно быть, наконец увидел того, кого ждал.

– Кажись, идет кто-то, – шепнул Михаил и тотчас едва не свалился с подоконника, будучи отодвинут самым бесцеремонным образом.

Дырочку в доске заполнил теперь Васькин глаз с золотистой искоркой фонаря.

Боцман и впрямь, всплеснув короткими ручками, ринулся к «краю света» и даже, кажется, вскрикнул что-то вроде: «Ну наконец-то ваше…» Но из мрака неуловимой и моментальной кошачьей тенью прыгнуло навстречу ему нечто… И, охнув на полуслове, боцман опал на колени и отвалился в траву, бесчувственный, как мешок овса.

Морская хроника

Поход Черноморского флота в связи с появлением неприятельских крейсеров «Бреслау» и «Гамидие» у кавказского побережья.

Черноморский флот в составе линейных кораблей «Евстафий», «Иоанн Златоуст», «Пантелеймон», «Три святителя» и «Ростислав», крейсеров «Память Меркурия» и «Кагул» и семи миноносцев утром вышел в море и взял курс на Туапсе.

Около 20 часов того же дня в темноте произошла встреча флота с «Бреслау» и «Гамидие», шедшими в кильватерной колонне. Обе стороны открыли стрельбу. Вторым залпом крейсера «Память Меркурия» был сбит прожектор «Гамидие». Неприятельские корабли отвернули и, продолжая стрелять, скрылись в темноте.

На «Евстафии» неприятельским снарядом было повреждено одно 305-мм орудие.

Вслед за этим флот совершил обход анатолийского побережья, причем миноносцы шли под самым беретом, осматривая бухты; за поход от Синопа до Ризе ими было уничтожено до 50 неприятельских барж и парусных судов.

…Навстречу тени, уже приобретшей вид невысокого человека в кожаных галифе, в кардигане крупной вязки, жилете и кепи (ни дать ни взять соскочил господин только что с рекламной афиши «Победы»[20], где предлагал карбидный фонарь «Прометей» для мотоциклета), ринулись из тени с полдюжины «темных личностей», и…

Такого гардемарин не видел даже в исполнении их инструктора по самообороне.

Ваське казалось: он и отсюда слышит хруст костей и щелчки выбитых суставов. Едва оказавшись поблизости «мотоциклиста», «темные личности» летели через его плечо, бедро, а то и через пуговицу на макушке кепи; опрокидывались на спину, складывались пополам, падали на колени. Порхали пелерины макинтошей и полы пальто, засаленные котелки и потертые шляпы кувыркались под самым жестяным абажуром фонаря. Ускакала безо всякой пользы трость с массивным костяным набалдашником. Свинцовый кастет, так и оставшись на пальцах злодея, ему же и вышиб золотой зуб.

Когда все до последнего нападавшего превратились в стонущие и хрипящие комки темного тряпья на оранжевом поле, неизвестный, к пущему восхищению гардемарина, хладнокровно подтянул манжеты черных перчаток и, сняв кепи, старательно пригладил ладонью рыжие, зачесанные назад волосы.

– Гардемарин Иванов? – скорее уточнил, чем спросил он, не оборачиваясь. – А кто это там с вами? Вы нас представите?

Васька, азартно егозивший все это время на подоконнике, замер, наморщив лоб в гримасе мучительного напряжения. Но уже через секунду складки на лбу, собравшиеся было к бровям, подскочили вместе с ними на радостях:

– Господин штабс-капитан?! Евгений Маркович!

Косвенно это подтвердил и все тот же боцман, вдруг образовавшийся за спиной Васькиного героя этакой зловещей тенью на простыне кинематографического экрана.

Правда, болезненно скрюченной. Да и тон, с которым «фигура» начала свою реплику, далек был от мефистофельского.

– Ваше благородие?.. – плаксиво затянула «фигура», но тут же рухнула вновь.

Евгений Маркович Бархатов потер локоть, которым неуловимо двинул назад, не оборачиваясь, как если бы делал гимнастическое упражнение.

– Мы здесь! Мы тута! – испортил все, как обычно, Мишка, завопив будто дитя, испугавшееся тьмы и одиночества чулана.

Васька поморщился.

Он-то как раз сейчас лихорадочно обдумывал первую реплику, соображал, как с достоинством выйти из заточения и поблагодарить их освободителя, крепостного офицера Бархатова, так, чтобы тот ни на миг не усомнил-с я, что, не будь этой досадной случайности – решетки, на которую они («вот удивительно?!») как-то и не обратили внимания… А кабы не чертова ловушка, он бы, гардемарин Иванов, так же хладнокровно, по-джентльменски оглядывался вокруг, выстукивая папироску о портсигар и спрашивая:

– Сколько тут ваших, дружище?

Впрочем, позеленелым алюминиевым портсигаром, который он нашел на Невском мелководье у Биржи… м-да, таким хвастать даже перед Мишкой не стоило.

Васька прочистил горло:

– Я полагаю, там что-то вставили в замочные петли, господин штабс-капитан, – деловито произнес он, добавив в голос солидного баску. – Если вас не затруднит?

– Нисколько, – учтиво кивнул Бархатов, направляясь к заколоченному окну выдачи товара.

Впрочем, дойти он не успел. Слева в поле зрения Василия вдруг с бензиновой стрельбой и скрипом рессор ворвалось знакомое «Торпедо» цвета белой кости – «Руссо-Балт» с медным рылом радиатора, в сверкании выпученных фар в два ряда. Следом, хрипя и фыркая в клубах сизой гари, занесла коляску вороная пара и, сорвав с облучка фонарь в медной оправе, наперерез штабс-капитану бросилась привычная русскому глазу фигура в длиннополой шинели, с башлыком за плечами и шашкой на боку, бьющей по голенищам сапог.

Будь такой шире себя поперек да бляху с номером – типичный городовой. Но этот был росл и подтянут, как жандарм. В руке, полусогнутой в локте, жандарм держал штатный «Смит и Вессон» на шнуре:

– Стой, анафемская сила!

С секунду растерянно покрутившись посреди остывшего поля боя, жандарм вырвал из-под полы шинели, из кармана брюк, и второй пистолет вдобавок к штатному. Более внушительный наган. И, разведя руки и осторожно кружась, принялся, видимо, сторожить «темных личностей».

Те уже заметно оживились и жались в тень, очевидно, надеясь в ней раствориться.

Второй пассажир двуколки еще меньше напоминал полицейского, но тоже вид имел «государева служки», вполне очевидно, тайного. Подстреленное пальто сюртучного кроя, очки, тужурка, куцый браунинг, который он направил на Бархатова.

– Вот ему лучше помогите, Сергей Миронович, – прокряхтел дядя, выбираясь из автомобиля, который всегда называл отчего-то «дачным» и который Васька конечно же сразу узнал.

Дядя указывал «тайному» жандарму на его «явного» товарища, пытавшегося удержать под двумя стволами злодеев: «Куды ползешь, гад ползучий? Я те! Стоять мне!»