Севастополь. Октябрь 14-го

Севастополь.

Он и во всякое иное время город воинственный. Но воинственность его не угрюма и злобна, а веселая какая-то, парадная. Наверное, оттого, что много в ней солнца, блистающего на духовой меди оркестров и просвечивающего розовым крылья чаек, много в ней белизны мундиров, матросских рубах и рюшей, рвущихся с подолов летнего платья; китайскими фонариками кажутся сигнальные флажки на реях кораблей, видные в самом захламленном портовом переулке…

Даже известная чопорность адмиралтейского города все как будто накануне парада и легко разрушается задорным лаем корабельной шавки, увязавшейся за сухопутным генералом по наущению чубатых усачей экипажа.

Вот они топочут сапогами по булыжнику мостовой и с нарочито серьезными минами горланят «Варяга», но мичман их ухмыляется самым беспардонным образом. Это не сухопутный, это их город. И это для них тут прячут какие-то тайны за летними зонтиками вездесущие севастопольские барышни, которые встречаются тут везде – и в тени дачной двуколки, из которой они с южным легкомыслием улыбаются на невольное «равнение» матросов, и на палубе грозного броненосца они с простодушным любопытством заглядывают в жерло пушки. И на базаре, где они со знанием дела тычут струганой палочкой янтарный «плачущий» балык…

Оттуда, с Базарной площади, только что прибыл переполненный трамвай, и из него вырвался, пробился сквозь крикливую сутолоку отставной марсовый Осип Карпенко. С изяществом статуэтки, подбоченившись и придерживая на плече корзину, заложенную мокрой тряпицей, Осип двинул через Екатерининскую площадь.

Впрочем, для «гречанки с кувшином» походка его бросается в глаза нетрезвой, преувеличенной самоуверенностью.

Следом за ним перебежать на остановку Артиллеристской линии, едва не вприпрыжку, поспешает, волоча под мышкой фунтового осетра, выпускник Одесского коммерческого училища Михаил Василиадис. И вот он уже, действительно, похож на терракотовую античную фигурку «мальчик, досаждающий Гераклу», если таковым считать матроса Карпенко. Тот и впрямь коренаст, но приземист, как будто не уместился в полный рост на расписном боку древнегреческого сосуда. Впрочем, хоть мышцы его в дряблой просоленной шкуре порядком обвисли, курчавая борода местами седа сделалась, но взгляд из-под косматых бровей по-прежнему грозен, несмотря на то что…

– Як це не страшно? Ще як страшно… – нехотя признается он, выборочно отвечая на град Мишкиных вопросов. – Дурню только не страшно. И страшно бывает.

– Тю! И кого ж ты боишься? – слегка оторопел подросток, привыкший уже как-то к бравурной риторике флотских…

Риторике, несколько поутихшей было после августовских разочарований, но с новой силой вспыхнувшей ввиду блистательных наших побед в Галиции. И теперь тем более воинственной. Теперь Севастополь знал, что милостивые боги войны и на его долю отмерили пороху, а то…

А то уж, казалось, придется растрачивать нервы на ругань газет и бессильные «стратегии» в ресторанах и кабаках, завидуя балтийским товарищам. Теперь и у требующих славы бастионов 1854 года, у причалов, встречавших героев Чесмы и Синопа, еще скрытый синим морским горизонтом, но появился подлинный враг.

Грозный и опасный по-настоящему.

Германский линейный крейсер «Гебен», вдруг превративший турецкий флот, о котором и говорить-то было неприлично, в ту самую «вражью силу», с которой не зазорно и помериться…

МИД. Статскому советнику А. И. Иванову

Ваше превосходительство, считаю своим долгом уведомить, что на переговорах между Диваном, дипломатами и представителями германского командования достигнута предварительная договоренность об окончательной поддержке Стамбулом действий Тройственного союза в обмен на предоставление финансовой и военной помощи.

Венцель.

Комментарий-справка

Тройственный союз (Германия, Австро-Венгрия, Италия) сложился в 1879–1882 гг. Главным организатором являлась Германская империя, заключившая в 1879 г. военный союз с Австро-Венгрией, после чего к ним присоединилось Королевство Италия. 20 мая 1882 г. Германия, Австро-Венгрия и Италия подписали секретный договор о Тройственном союзе. Они взяли обязательства сроком на 5 лет не принимать участия ни в каких союзах или соглашениях, направленных против одной из этих стран, консультироваться по вопросам политического и экономического характера и оказывать взаимную поддержку. Германия и Австро-Венгрия обязались оказать Италии помощь в случае, если она «без прямого вызова с ее стороны подверглась бы нападению Франции». Италия должна была сделать то же самое в случае неспровоцированного нападения Франции на Германию. Австро-Венгрии отводилась роль резерва на случай вступления в войну России.

Новые союзники приняли к сведению заявление Италии о том, что если одной из держав, напавших на ее партнеров, будет Британская империя, то Италия военную помощь им не окажет – Италия опасалась вступать в конфликт с Великобританией.

Стороны обязались в случае общего участия в войне не заключать сепаратного мира и держать договор о Тройственном союзе в тайне.

Договор возобновлялся в 1887 и 1891 годах (при этом вносились дополнения и уточнения) и продлевался в 1902 и 1912 годах.

В ответ на создание Тройственного союза («тайное» быстро стало явным) в 1891–1893 гг. оформился франко-российский союз. В 1904 г. было заключено англо-французское, а в 1907 г. – англо-российское соглашение. Так образовалась Антанта.

С конца XIX века Италия, терпевшая убытки от таможенной войны, которую вела против нее Франция, начала менять политический курс. В 1902 г. она заключила с Францией соглашение, обязавшись соблюдать нейтралитет в случае нападения Германии на Францию. А после заключения в 1915 г. секретного (в то время) Лондонского пакта Италия в мае того же года вступила в Первую мировую войну на стороне Антанты, и тем самым Тройственный союз распался. Но Болгарское царство и Османская империя тогда же присоединились к Германии и Австро-Венгрии, образовав Четвертной союз.

– …«Гебена», что ли, боишься? – усомнился Мишка и даже поотстал, мазнув красным хвостом осетра по булыжникам мостовой.

Несмотря на серьезные гримасы молодых офицеров, обсуждавших в отцовой лавке явление на Черном море новейших немецких кораблей, Мишке все как-то думалось, что эта серьезность их показная. Не более чем попытка набить цену своим кителям, ни разу не штопанным от снарядных осколков и даже не облитым фонтаном близкого разрыва.

«Что там, в самом деле, бояться двух кораблей, пусть даже у них орудийных башен будет в три этажа? Наших-то вон сколько скрежещет бронированными бортами друг о дружку, полные бухты…»

Но бывший марсовый не только не разочаровал, но вновь очаровал своего верного оруженосца.

– Та не, «Гебена» не боюсь, – проворчал он, по-украински размазав «Г», отчего немецкое имя превратилось чуть ли не в ругательство.

– А кого ж тогда? – подхватил Мишка осклизлую рыбину, уже растягивая рот в предвкушении своеобразной гоголевской остроты матроса.

– А от його… – ткнул Карпенко большим пальцем через свободное плечо, должно быть, указывая на бронзовую фигуру адмирала Нахимова. – А ну як скаже: «Ты чего это, сукин сын, тут равликів[6] каких-то, прости Господи, жрэшь, когда Россию защищать надо?»

Местами даже Михаил Василиади, грек и плоть от плоти южнорусских губерний, не совсем понимал смешанной речи Карпенко, хоть в Одессе, где до недавнего времени учился, слышал украинский на каждом шагу, да и тут не в диковину…

Но в этот раз понял: «Если что, легендарный адмирал крепко осерчает на нынешних севастопольцев. Вот только за что именно?..»

– Кого, кого ты тут жрешь? – уточнил Мишка, впрочем, уже догадливо покосившись на корзину, которую матрос с дробью кастаньет установил между сапог.