Креве подошел к гостинице. Портье стоял на улице спиной к нему. Креве, словно кошка, проскользнул мимо портье и бесшумно взбежал по лестнице. Он знал, какие функции выполняют среди прочего портье в капиталистических государствах. Еще секунда, и он оказался лицом к лицу с англичанином.

— Good morning! — вежливо сказал д-р Рипс. — Прошу садиться.

Он запер дверь.

— Вы, вероятно, догадываетесь, какова была причина катастрофы в районном полицейском управлении?

— Да, — ответил Креве. — Думаю, это вы ее устроили. Это уже второй ваш трюк после покушения на Лейстона. (Ротмистр осторожно намекал, что многое знает.)

— Да, второй, — ответил Рипс (так как не видел никакого резона рассказывать Креве о предыдущих трюках). — Но этот второй трюк может окончиться для вас плохо. Вас могут арестовать при выходе из отеля.

— Я думаю, вы не допустите этого, — сказал Креве. — Наши интересы сходятся.

Рипс тяжело проглотил слюну. Креве показался ему незаурядным ловкачом. Тем скорее нужно было кончать с ним все дела.

— Я просил вас зайти по причине одного важного дела — это будет последний трюк перед нашим отъездом за границу. Надо проследить за одной молодой особой…

— За Эдит? — с наивным видом спросил Креве.

Уважаемый доктор еще раз проглотил слюну.

— Да, за Эдит Лейстон, — сказал он (хорошо, что у него хватило ума вызвать Креве именно сегодня — завтра тот мог выдать его Лейстону).

— Слушайте, ротмистр! — нежно сказал доктор и взял Креве за пуговицу на пиджаке. — Я считаю, что никто, кроме вас…

Креве наклонил голову, предчувствуя щедрый гонорар, — никогда он еще не имел с доктором такого долгого разговора.

В этот момент рука Рипса, державшая пуговицу, уперлась ротмистру в живот.

— Простите, я вас немного придушу! — вежливо сказал доктор и изо всех сил ударил Креве в горло.

Ротмистр покатился на пол. Доктор сел ему верхом на грудь и начал методично сдавливать дыхательные проходы.

Через несколько минут он вытянул руку и посмотрел на часы. Ротмистр уже не бился и не подпрыгивал, как жаба, а лежал тихонько, словно послушный ребенок.

— Хватит! — решил доктор и вытер с лица пот. Труп лежал с расставленными ногами и поднятыми плечами.

Благородный ученый на всякий случай приложил ухо к груди умершего и стал прислушиваться.

Вдруг он почувствовал, как по спине потек холодный пот: где-то глубоко в груди ротмистра он услышал пульсацию крови. Рипс вскочил на ноги. В этот момент что-то с шумом ударило его сзади по ноге. Рипс стоял как окаменевший, не смея оглянуться. Медленно, как часовая стрелку, его лицо поворачивалось к трупу. Одна рука разогнулась и лежала у его ног. Рипс еще раз прослушал тело. Не оставалось никаких сомнений — ротмистр был еще жив.

— За работу! — сказал доктор и испугался звука собственного голоса.

Он достал из чемодана какие-то металлические части и за несколько минут сложил из них ящик в форме гроба. Отдельные части он скреплял шарнирами. Затем он прикрутил к нижней доске фарфоровые изоляторы, потом еще что-то делал со ящиком. Из груди ротмистра вырвался легкий вздох. Доктор схватил тело и положил его внутрь, после чего закрыл ящик, установил реостат и включил электричество.

Затем он сел на стул, методично набил трубку кепстеном и закурил.

Прошло несколько минут. Из запертого ящика донесся негромкий, заглушенный стенками стон. Доктор Рипс тяжело сглотнул слюну.

Еще через несколько минут он услышал шаги в коридоре.

Они все приближались и приближались, роковые, как часовая стрелка. Вот они уже за два номера от него… один… вот кто-то остановился перед дверью. Рипс затаил дыхание, боясь, что ротмистр застонет в ящике. Вдруг ботинки снова застучали по коридору, и шаги начали удаляться. Рипс встал и прошелся по комнате.

Через несколько минут после того, как Дюваль вышел из кабинета, Дюверье удалось освободиться.

Калеку успели поймать. Дюваль исчез без следа.

— Кто вы такой? — насел Дюверье на безногого.

Два лакея, подталкивая калеку кулаками в шею, загнали его в кабинет маэстро.

— Я был в экспедиции Винсента Поля, потерял ногу и едва спасся от носорогов. Дюваль, также находившийся в той экспедиции, пообещал, что заплатит мне за увечье.

— Обыщите его! — крикнул Дюверье.

— Вы не имеете права! — забормотал калека. — Я французский гражданин, как и вы.

Один из лакеев ударил французского гражданина кулаком в грудь. Сам маэстро подскочил поближе и саданул его по больной ноге носком туфли.

Калеку обыскали, но трех тысяч при нем не нашли. Очевидно, он успел их где-то спрятать.

Вошла Камилла.

— Что такое, маэстро? — сказала она, увидев раздетого калеку. — Вы нашли заместителя для Креве, что ли?

— Пожалуйста, не вмешивайтесь не в свои дела, уходите! — истерически закричал Дюверье.

Камилла вышла, хлопнув дверью.

В своем будуаре она прилегла на диван. «Пропал Франсуа», — подумала она.

Лоб ее горел — лихорадка не отпускала ее с того дня, как она узнала о гибели Франсуа. Врач качал головой — откуда в Париже могла взяться африканская лихорадка?

Камилла лежала лицом вверх на диване, ей хотелось плакать. Слез не было. Ее охватило то странное романтическое настроение, что овладевает иногда больным человеком. Камилла не помнила ни своего отца, ни матери. Она выросла в семье крестьянина вместе с его сыном Франсуа. Он сразу понравился ей, еще в детстве; что-то в нем напоминало ей брата, только брат был белокур, а Франсуа черноволос.

В дверь постучался Дюверье. «Сейчас начнет извиняться! — подумала Камилла. — Боится Креве, гад!». Она не отозвалась. Дюверье постоял под дверью и ушел.

Тем временем Креве превратился в кучку пепла, которую доктор высыпал в бумажный пакет. Затем он снова подсоединил электрический провод, спустился по лестнице, сел в таксомотор и покатил по улице.

В багажнике лежал чемодан с металлическими деталями, а в пиджачном кармане — ее величества кавалергардского полка ротмистр.

За перегородкой разговаривали.

— Ой, нет. Я совсем не хочу в Марокко!

— Вот как. Тебе паша не нравится?

— Я с тобой, подлец, не разговариваю!

— Может, сюда хочешь?

Циничный хохот всколыхнул с полдесятка тяжелых животов.

Щелка была узенькая и не позволяла увидеть, что делалось в каюте.

Она подобралась еще ближе к перегородке и продолжала слушать. Первый — женский — голос сказал:

— Слушайте, неужели вы потеряли всякое человеческое чувство? Отпустите меня, слышите?

Мужчина отвечал:

— Ишь, графиня нашлась! Думаешь, ты одна такая? Ты вот с других пример бери — иная баба сама просится. Чем под мостом ночевать, лучше у турок жить, беды не знать.

Вокруг рассмеялись.

— Халву будешь есть! На изюме спать! Кишмишем укрываться будешь!

Она приникла к перегородке и пыталась разглядеть говорившего.

— С голоду не умрешь, не бойся! — продолжал голос под дружный издевательский хохот здоровенных глоток.

— Это тебе не то, что в России, живот не усохнет. У самого паши будешь жить. Персики прямо в рот будут падать. И работать не придется. Ты такой жизни еще не видела.

— Я заплачу вам. Сколько вам нужно, скажите! Слышите, я заплачу, сколько скажете.

— Чем же ты, сударыня, заплатишь?.. Бывало уже… — начал голос, но его перебил строгий баритон:

— Что с ней болтать! Эге — ты у нас благородная дама там, что ли? Заткни глотку, а то мы тебе живо отобьем охоту разговаривать!

Все смолкло.

Подслушивавшая отпрянула от перегородки и, крадучись, ушла.

Эдит плакала горькими слезами, сетуя на свою неопытность.

Дама с двумя детьми… Хорошенький коттедж, чай с каким-то очень крепким, ароматным ромом… Дальше черное небытие… дальше этот трюм.

Она вспоминала малейшие подробности. Эта дама была как две капли воды похожа на ту, что купила у нее перстень. Надо же иметь такую дырявую память!

Она и две другие пленницы спали в отведенной им каюте на четырех человек.