Одна из них, высокая полная женщина с обесцвеченными пергидролем волосами, относилась к инциденту стоически. Марокко так Марокко — Алжир так Алжир. Интересная женщина везде придется к месту. Возможно, там даже лучше будет. Она была суеверна, как старая деревенская бабка, эта высокая полная женщина с пергидрольной копной волос.

Эдит держалась со второй, маленькой полькой. У польки был жених где-то в Марокко, и она надеялась там каким-то образом освободиться. Высокая уже спала. Эдит и маленькая сидели рядом на кровати и обдумывали свое положение. Как ни хотелось Эдит успокоить маленькую и успокоиться самой, она не могла скрыть от себя, что дело их совершенно безнадежное. Ободренная словами Эдит, полька чирикала с полчаса и посреди какой-то фразы уснула.

Эдит не могла спать. Она многому научилась за эти месяцы. Огромное, величественное поле человеческой жизни, бывшее ранее книжным маревом, стало теперь страшной явью. Тяжелый, скудно оплачиваемый труд был лучшим цветком этого поля, ибо вокруг высились иссохшие кусты безработицы, буйно всходили сорные травы проституции, торговли белым товаром.

Как бы она теперь хотела, чтобы ничего этого не было.

Она понимала уже и больше; она понимала теперь, что не только жалкая АРА, но и сам могущественный м-р Лейстон и великий Морган ничем не могут улучшить условия человеческой жизни. Она начинала понимать, что дело не в людях, а в устройстве общества, вспоминала гневные слова Кэт и соглашалась с ними. Вспоминала, как с ней не захотел разговаривать матрос, спасший ее от Рипса на «Виктории».

Что это за человек? какая сверхчеловеческая энергия! До сих пор образцом энергии был для нее отец, но этот матрос показался ей сильнее м-ра Лейстона. Между ним и Лейстоном было какое-то сходство. Но матрос был физически и душевно сильнее миллиардера. Почему же он тогда не богат?

Ей представился общественный строй, в котором люди слабые, никчемные и развратные одолели сильных и гордых, глупые и подлые угнетали умных и честных… Мысли закружились, и американка заснула.

Она проснулась, почувствовав чью-то руку у себя на глазах. Хотела снять с лица руку подруги по несчастью и схватила жилистую мужскую руку. Не успела она вскрикнуть, как рука скользнула ниже и закрыла ей рот. Она начала отчаянно бороться, и тогда вторая рука, прикоснувшись к ее лбу, сказала:

— Тише, ничего не бойтесь — это друг!

За рукой эти слова шепотом повторил низкий голос.

Незнакомец убрал руку с ее рта.

— Убирайтесь отсюда! — только и сумела сказать Эдит. — Я всех разбужу — убирайтесь немедленно!

— Не торопитесь! — сказал неизвестный. — Вы помните матроса с птицей на груди?

— Мартин! — радостно промолвила Эдит. — Вы пришли нас спасти!

Она принялась с восторгом целовать жилистую руку.

Незнакомец поднялся.

— Пойдемте! — сказал он.

Они вышли, крадясь, на палубу. Когда вахтенный повернулся к фонарю спиной, чтобы пройти свои двадцать шагов по палубе, они в такт с его шагами на цыпочках пересекли полосу света. Эдит считала шаги — десять, одиннадцать… восемнадцать, девятнадцать… сейчас вахтенный оглянется — а они еще на свету. Она не шла, а летела. Вот она уже у края светлой полосы, но ее товарищ застыл на месте и, точно обезумев, уперся глазами в спину вахтенного.

Эдит выскочила из света и темноту и, дрожа, как былинка, смотрела на них. Вахтенный остановился и не оглядывался. Он взмахнул одной рукой, потом другой, потом поднял обе руки над головой и вдруг упал ничком на палубу.

Товарищ Эдит постоял еще минуту и пошел к ней. Вахтенный не шевелился.

Вдруг Эдит чуть не застонала от ужаса. В свете фонаря к ней шел не Мартин, а совсем другой человек, пониже ростом, молодой, с белокурыми волосами. Но вот ее глаза встретились с его глазами, она сразу почувствовала какую-то болезненную истому и моментально успокоилась.

Дюваль подошел ближе.

— Я не Мартин, вы угадали. Чтобы долго не разговаривать, посмотрите вот на это.

Дюваль вынул из кармана перстень и подал его Эдит.

— Мой перстень! — вскричала Эдит.

— Да. Ваш перстень. Вы продали его, когда приехали из Америки. Он проделал долгий путь и попал ко мне. Ваше имя Марта Лорен. Вас долго и безнадежно искал один товарищ. Сейчас мы сбежим с этого парохода. Помогите мне отвязать шлюпку.

Они отвязали самую маленькую шлюпку. Дюваль нагрузил ее какими-то вещами. После он подошел к вахтенному; тот, с широко открытыми глазами, как во сне, делал все, что приказывал Дюваль. Они спустили шлюпку. Эдит села в нее, и пароход повел шлюпку на буксире. Затем Дюваль и вахтенный подошли к штурманской рубке.

— Алло! — крикнул вахтенный и вошел в рубку. Оттуда донесся какой-то шум. Дюваль исчез в рубке. Затем они с вахтенным вынесли рулевого, связанного, с заткнутым ртом, и Дюваль направил пароход обратно на Лондон. В двух милях от берега, посреди ночи, Дюваль отослал вахтенного в рубку и снова повернул пароход на Кале. Сам он сел в шлюпку, поднял парус и быстро поплыл с Эдит к Дувру.

— Ах, если бы мы могли спасти тех двух девушек! — сказала Эдит.

— Там некого спасать! — холодно отозвался Дюваль. — Обычная буржуазная женщина будет везде чувствовать себя одинаково. Несколько месяцев назад я оставил бы вас с ними. Вас спас не я, а рекомендация Мартина.

Он повернул колесо штурвала. Парус провис, потом налился ветром и понес шлюпку, как огромную чайку, к тысячам огней английского берега.

— Почему вахтенный послушался вас? — сменила Эдит тему. — Неужели это тоже товарищ?

— На сей раз нет, — засмеялся Дюваль. — С чего бы ему тогда падать ничком! Просто вахтенный парохода, перевозящего белых невольниц.

Эдит не смела больше спрашивать. Огни разгорались и множились…

Камилла не останется в кафе. Она уйдет, разыщет того калеку, разыщет Дюваля, найдет Франсуа или не найдет и его. Здесь она не останется ни минуты. Дюверье согласился ее отпустить, потому что немного опасался ее. Он вернул ей векселя с условием, что она выступит в последний раз.

Еще одно выступление. Еще один раз она отдастся. Это какой-то старец из Соmmise de Forges, главный акционер. Он долгие месяцы лечился от старческой слабости и рассчитывал окончательно вернуть себе мужскую силу в сеансе с Камиллой. За это Дюверье вернет ей свободу.

Она сидела в комнате для сеансов. На ней была обычная маска человекообразной обезьяны, и лохматая грива спускалась на голые плечи и спину.

Она нетерпеливо постучала острыми ногтями по ручкам кресла.

Последний раз! Скорей бы!

Завтра она будет свободна. С какой радостью она плюнет в холеное лицо маэстро! С каким наслаждением она войдет, как в холодную ванну, в новую жизнь!

Что ж он не идет, этот?! Дверь тихонько скрипнула.

— Войдите, — нервно крикнула Камилла. — Что за шутки?

Дверь захлопнулась. Камилла встала и начала ходить по комнате. Вдруг она почувствовала за спиной струю сквозняка, острую, как нож. Кто-то снова приоткрыл дверь! Камилла обернулась. В щель просовывался бурый палец. Камилла бросилась за портьеру и замерла, затаив дыхание. Сердце колотилось в груди, она едва держалась на ногах. Зверь вошел в комнату на четвереньках и повел носом. Одним прыжком он оказался у портьеры и, схватив ее за край, разорвал сверху донизу.

Камилла хотела за кричать, но маска сдвинулась ей на лицо и закрыла рот. Отвратительная морда глядела на такую же маску.

Зверь зарычал и, поднявшись на задние лапы, схватил Камиллу лапой за плечо.

Отчаянным движением она сорвала с лица маску, чтобы позвать на помощь.

Но в ту же минуту вторая лапа схватила ее за горло. Камилла упала, попыталась доползти до двери. Обезьяньи пальцы обхватили ее горло довольно низко и позволяли дышать. Они катались по полу ужасным клубком. С каждой секундой пальцы все сильнее сдавливали горло.

В коридоре послышались шаги — распахнулась дверь, и вошел старичок из Соmmise des Forges.

Увидев происходящее, он бешено завизжал и выскочил из комнаты. С его лысой головы ливнем катился пот. Он верещал, как сумасшедший. Сбежались лакеи и публика. Зверь щелкал зубами, и никто не решался подойти. Наконец обезьяне надоела эта история. Она повернулась к Камилле и одним взмахом челюстей разорвала ей горло.