А. Э.: Пьера Бурдьё я открыла для себя в 1971–1972 годах, когда прочла «Наследников» и «Воспроизводство». Эти труды стали для меня откровением, всё вдруг прояснилось: я была студенткой-стипендиаткой филфака, не из буржуазной семьи, в отличие от большинства девушек и парней, учившихся в Руанском университете, — «наследников» культуры и капитала. Я иначе, чем они, относилась к учебе, не была, как они, с культурой на «ты» и потому чувствовала себя крайне неустойчиво. Успех, которого я добилась, предполагал разрыв с моей родной культурой и приобщение к культуре доминирующей. На самом деле, благодаря Бурдьё я узнала, кто я: «деклассированная наверх», «классовая перебежчица», как я уже говорила. И именно тексты Бурдьё подтолкнули меня к письму, практически приказали мне писать. С тех пор как умер мой отец, а я начала преподавать, у меня уже зрело желание написать о том, что отдалило меня от родителей, но Бурдьё заставил меня на это решиться.
Итак, отомстила ли я за своих, как провозглашала это в комнатке руанского общежития? Это был дерзкий план, быть может, даже клятва, крик, эхом повторяющий возглас Рембо, который писал: «От начала времен я — низшая раса»14. Можно сказать, наверное, — на этот раз подобно Камю — что я не усугубила несправедливости этого мира… Мне кажется, что некоторые мои книги помогли людям осознать то, в чем они сами не решались себе признаться; позволили им ощутить, что они не одиноки, возможно, дали почувствовать себя свободнее, а значит, счастливее. Я имею в виду «Свое место», «Стыд», «Пустые шкафы». Возможно, так я и отомстила за своих — дав людям возможность через мои книги увидеть закрытое, непрозрачное устройство общества. Отомстила символически. Потому что на более конкретном уровне моя политическая ангажированность не выходит за рамки интервью в газетах.
Вопрос: Я хотела спросить, как вы работаете, каким образом пишете. Вы говорили о времени, и мне стало интересно, в какое время, в каком графике вы пишете.
А. Э.: Бывает по-разному. Я стараюсь писать каждый день, но у меня не получается из-за разных насущных дел: нужно с кем-то встретиться, срочно что-то купить. А так, лучше всего мне пишется с утра или, во всяком случае, не позже обеда. Иногда я пишу очень мало, но думаю об этом постоянно. Постоянно думаю о книге, которую пишу. Я словно… живу в двух измерениях. То в реальной жизни — вот прямо сейчас, — то в другой плоскости, в книге, которую пишу в голове. В общем-то, это называется одержимостью. Порой я думаю, что так и не насладилась жизнью. Но, по правде говоря, я даже не знаю, что значит наслаждаться жизнью, потому что я всегда была одержима письмом. Но в глубине души, когда я думаю о своем намерении, своем желании писать, возникшем в двадцать лет — не знаю, к счастью или к сожалению, — то понимаю, что мне удалось сделать то, что я хотела. Это, пожалуй, самое важное.
(Аплодисменты.)
А. Э.: Спасибо вам, что пришли, вас так много, и вы действительно просто замечательные слушатели. Теперь я точно могу сказать, что примирилась с Ивто!
ПОСЛЕСЛОВИЕ МАРГЕРИТ КОРНЬЕ
Читать книгу Анни Эрно — это зачастую узнавать в ней какую-то часть себя: эпоху, нравы, повседневные слова и действия, мысли, а еще — сцены жизни, которые мы видели когда-то, наши чувства, а может быть, и страсти. Одним словом, книги Эрно отсылают нас к собственной памяти, и мы роемся в ней, ведем с ней диалог и вновь ее обретаем. Ведь эти автобиографические произведения посвящены на самом деле не созерцанию своей собственной жизни, но опыту, который присущ и другим, который мы ищем и обретаем в исторических или повседневных событиях, в случайных встречных, в знакомых и в любимых людях. Так мир, эпоха оказываются облечены в слова, вписаны в текст — мир сохраненный и мир зеркальный для читателей, которым тоже предлагается совершить этот акт памяти, оглянуться на самих себя и на свою жизнь.
Когда 13 октября 2012 года Анни Эрно приехала на встречу со значительной аудиторией — в большом концертном зале «Викинги» собралось почти 500 человек — это действительно было возвращением. Люди, заполнившие зрительный зал, внимательно слушали Анни Эрно, сидящую в черном костюме за столом с микрофоном. Ее речь, посвященная воспоминаниям об Ивто и литературному творчеству, увлекла и покорила публику. После интервью и вопросов из зала писательница начала подписывать книги. В течение трех часов она с улыбкой находила особые слова для каждого, кто к ней подходил. В это же время на сцене труппа «Ветряк» показывала спектакль по «Обыкновенной страсти». Когда представление закончилось, читатели, которые до этого из-за большого скопления людей не смогли получить автограф писательницы, тоже встали в очередь. К восьми часам вечера люди всё еще не разошлись…
Это официальное возвращение, получившее горячую поддержку публики, дало Анни Эрно возможность рассказать о том, какое место занимает Ивто в ее творчестве и ее жизни — ведь эти понятия неразделимы, — и подтвердить подлинность воспоминаний, описанных в ее книгах.
Анни Эрно родилась в Лильбоне, но детство и юность провела в маленьком нормандском городке Ивто — он расположен на плато Ко, и через него проходит автострада из Парижа в Гавр. Из-за своего расположения городок этот стал перевалочным пунктом: здесь же находятся вокзал и железная дорога, связывающая Париж с Гавром. В центре города жизнь сосредоточена вокруг Ле-Май — ряда магазинов вдоль пешеходной зоны перед современной, совершенно круглой церковью с переливающимися витражами, которая сначала долго была диковинкой, а затем стала местной гордостью.
Анни Эрно было пять лет, когда в 1945 году она оказалась в Ивто. Ее родители провели там всю молодость и с тех пор оттуда не уезжали. В пятидесятые годы Анни наблюдает, как на месте оставшихся после войны руин заново возникает центр города — весь из белого камня, со временем посеревшего. Очень скоро ее главной мечтой становится уехать отсюда. В 1958-м она едет учиться в Руан. Теперь Ивто — это город, куда она возвращается время от времени, и одно возвращение занимает среди прочих особое место. В июне 1967-го, когда она в очередной раз навещает родителей, ее отец скоропостижно умирает. Этот визит в Ивто описан в книге «Свое место», которая принесла писательнице широкую известность. Потом она будет приезжать к овдовевшей матери и расскажет об этом в «Женщине», а еще позже — на кладбище и к родственникам с материнской стороны: эти приезды описаны в книге «Потерянная».
При этом в первых трех книгах Эрно название Ивто не упоминается, и только местные жители и особо посвященные, читая «Пустые шкафы», могли узнать улицу Кло-де-Пар в улице «Клопар», где живет семья героини. Так и в «Своем месте», первом произведении Анни Эрно, полностью лишенном вымысла, Ивто обозначен просто буквой «И.» Когда умирает мать Эрно, в «Женщине» появляется полное название города, но потом он снова прячется за начальной буквой в «Стыде». Там повествование начинается в замкнутом, таинственном пространстве погреба, затем с удивительной точностью описывается топография целого города, потом — конкретный район с названиями улочек и наконец — кафе-бакалея в приближении, невольно напоминающем наезд камеры. Мы видим полное название Ивто в более поздних произведениях: это «Годы», которые «воскрешают образы» эпохи, и «Другая…», где говорится о переломном событии: рассказчица узнаёт, что у нее была сестра, погибшая до ее рождения. В ту минуту она находится на улице Де-л’Эколь и до сих пор помнит «камни, склон, ограду, угасающий свет».
Таким образом, Ивто в творчестве Эрно занимает центральное место. Как она пишет в «Стыде», это «безымянное место моего рождения, где по возвращении я тотчас впадаю в уныние и тоску, которые вытесняют все мысли и воспоминания»15. В этой фразе — мощнейший эмоциональный заряд, какой всегда несут в себе воспоминания о детстве, о первом окружении, о школе, о бунтах и уроках юности. А еще в ней — поэтичность и таинственность глубокого, странного чувства. Ивто — это место семейного счастья, мечтаний, бесконечного чтения, но еще и место тайн и унижений, словом — место формирования личности и писательского призвания. Таким образом, Ивто жив не только в памяти Эрно, но и в ее воображении, поскольку город из прошлого, о котором она пишет, тем самым облекая его в слова, существует теперь не только в действительности, но и в книгах — как пространство личных судеб, ставших иллюстрацией целого пласта общества и целой эпохи.
