Донья Мерседес встала и обняла меня.

- Мне жаль тебя, — шепнула она мне в ухо. И вдруг засмеялась так радостно, что грусть ее рассеялась. — Нет способа объяснить, как ты это сделала, — сказала она. — Я не говорю ни о человеческих соглашениях, ни о смутной природе колдовства. Я говорю о том, что так же неуловимо, как вечность сама по себе.

- Она запнулась, подбирая слова. — Все, что я знаю и чувствую

- это то, что ты создала для меня звено. Это удивительно! Я пыталась показать тебе, как ведьмы вращают колесо случая, а в это время ты повернула его для меня.

- Я уже сказала тебе, что ты ошибаешься. — Я настаивала на этом и верила в это. Ее усердие и пыл смущали меня.

- Не будь такой тупой, музия, — ответила она с такой досадой, что живо напомнила мне Августина. — Нечто помогло тебе создать для меня переход. Ты можешь сказать и будешь совершенно права, что, используя свою тень ведьмы, ты даже не знала о ней.

ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ

XXVII

Сезон дождей почти прошел, но каждый день после обеда начинался ливень, который обычно сопровождали гром и молнии.

Я проводила это дождливое время суток в комнате доньи Мерседес. Она лежала в гамаке и была совершенно безразлична к моему присутствию. Если я задавала вопрос, она отвечала, если я ничего не говорила, она молчала.

- Никто из пациентов не приходит после дождя, — сказала я, глядя из окна на проливной дождь.

Буря стихала, но улица по-прежнему была затоплена водой. На соседней крыше сидели три канюка. Они прыгали с вытянутыми крыльями, взбираясь на высокий конек. Солнце наконец прорвалось сквозь облака, и из домов выбежали полуголые дети. Вспугивая воробьев, они носились друг за другом по грязным лужам.

- Никто не приходит после дождя, — повторила я и повернулась к донье Мерседес. Она молча сидела в гамаке, забросив ногу на ногу, и пристально рассматривала свои ботинки. — Я думаю пройтись и навестить Леона Чирино, — сказала я, вставая.

- Я бы не делала этого, — прошептала она, не сводя глаз со своих ног. Внезапно донья Мерседес взглянула на. меня. В ее глазах отражалось глубокое раздумье. Она колебалась, хмурясь и покусывая губы, словно хотела сказать что-то еще. Вместо этого донья Мерседес подхватила меня под руку и повела в свою рабочую комнату.

Едва мы вошли, она начала метаться из одного угла комнаты в другой, осматривая по нескольку раз одни и те же места, разгребая и переставляя вещи на столе, алтаре и внутри застекленного буфета.

- Я не могу найти его, — наконец сказала она.

- Что ты потеряла? Может быть, я знаю, где это лежит? — не выдержала я.

Она было раскрыла рот, но, ничего не сказав, отвернулась к алтарю. Сначала донья Мерседес зажгла свечу, прикурила сигару и раскуривала ее без остановок до тех пор, пока не остался лишь окурок. Ее глаза следили за пеплом, падавшим на металлическую тарелку перед ней. Затем она резко обернулась, взглянула на меня и опустилась на пол. Переставив несколько бутылок под столом, она вытащила оттуда длинное золотое ожерелье, украшенное множеством медалей.

- Что ты… — я остановилась на полуслове, вспомнив ночь, когда она подбросила ожерелье высоко в небо. «Когда ты увидишь медали вновь, ты вернешься в Каракас», — сказала она тогда. Я никак не могла разобраться, была ли это шутка, или я просто была очень усталой, когда оказалась свидетельницей их падения. С тех пор я их больше не видела и полностью забыла о медалях.

Мерседес Перальта усмехнулась и встала. Она повесила медали мне на шею и сказала:

- Чувствуешь, какие они тяжелые. Чистое золото!

- Они и вправду тяжелые! — воскликнула я, поддерживая связку рукой. Гладкие, блестящие медали имели буйный оранжевый оттенок, характерный для венесуэльского золота. Они располагались по величине от десятипенсовой монеты до серебряного доллара. Не все медали были церковными. Некоторые изображали индейских вождей времен испанских завоевателей. — Для чего они?

- Для постановки диагноза, — сказала донья Мерседес. — Для целительства. Они полезны каждому, кто был выбран для них. — Громко вздохнув, она села около стола.

С ожерельем на шее я стояла перед ней. Мне хотелось спросить ее, куда положить медали, но чувство полного опустошения лишило меня дара речи. Я смотрела ей в глаза и видела в них беспредельную печаль и грустное раздумье.

- Сейчас ты испытанный медиум, — прошептала она. — Но твое время здесь подошло к концу.

На этой неделе она пыталась помочь мне вызвать дух ее предка. Но оказалось, что мои заклинания не имеют больше силы. Мы не смогли заманить духа, хотя я делала это одна каждую ночь уже несколько месяцев.

Донья Мерседес засмеялась тихим, звонким смехом, который прозвучал почему-то зловеще.

- Дух сообщил нам, что твое время прошло. Ты выполнила то, ради чего пришла сюда. Ты пришла передвинуть для меня колесо случая. Я же повернула его для тебя той ночью, когда впервые увидела тебя на площади. В тот миг мне захотелось, чтобы ты пришла сюда. Не сделай я этого, ты никогда бы не нашла того, кто указал бы тебе на мою дверь. Видишь, я тоже, используя свою тень ведьмы, создала для тебя звено.

Она собрала со стола коробки, свечи, банки и клочья материи, сгребла все это руками и медленно поднялась.

- Помоги мне, — сказала она, указав подбородком на застекленный буфет.

Аккуратно расставив вещи на полках, я повернулась к алтарю и подровняла статуи святых.

- Часть меня всегда будет с тобой, — тихо произнесла донья Мерседес. — Где бы ты ни была, что бы ты ни делала, мой невидимый дух всегда будет рядом. Судьба соединила нас невидимой нитью и связала навеки.

Мысль о том, что она прощается со мной, вызвала слезы на глазах. Это было как откровение. Я считала само собой разумеющимся любить ее беззаботно и легко, как любят стариков. Мне не удалось выразить свои чувства, так как в это миг в комнату ворвалась старая женщина.

- Донья Мерседес! — закричала она, сцепив свои морщинистые руки на усохшей груди. — Помоги Кларе. У нее припадок, и я не смогла привести ее сюда. Она лежит как мертвая. — Женщина говорила очень быстро. Когда она подошла к целительнице, ее голос превратился в крик. — Я не знаю, что делать. Доктора уже не вызовешь, а я знаю, что у нее припадок. — Она замолчала и перекрестилась. Оглядев комнату, она увидела меня. — Я не подумала, что у тебя пациенты, — прошептала она виновато.

Предложив женщине стул, донья Мерседес успокоила ее.

- Не волнуйся, Эмилия. Музия не пациент. Она моя помощница. Она отправила меня принести из кухни ее корзину.

Выходя, я услышала, как донья Мерседес спросила Эмилию, навещали ли Клару ее тетушки. Я подошла поближе к портьере, чтобы услышать ответ женщины.

- Они уехали только этим утром, — сказала она. — Они были здесь почти неделю. Они хотят вернуться сюда. И Луизито приезжал. Он хочет забрать Клару в Каракас.

И хотя я не могла оценить, какой информацией обладает донья Мерседес, я знала, что именно она сочтет нужным взять из дома. Я знала, что она отправит Эмилию в аптеку купить флакон лувии де оро, золотого дождя; бутылку лувии де плата, серебряного дождя; и бутылку ла мано подероза, могучей руки. Эти цветочные экстракты, смешанные с водой, служили для омовения околдованных в их домах. Это задание обычно выполняли сами околдованные.

Долина и плавные склоны южной части города, прежде отведенные под поля сахарного тростника, были очищены для индустриального центра и непривлекательных рядов современных домов. Среди них, как след прошлого, покоились останки гасиенды Эль Ринко — длинного розового здания и фруктового сада.

Некоторое время донья Мерседес и я стояли, рассматривая дом и облупившуюся краску на стенах. Двери и ставни были заколочены. Изнутри не доносилось ни звука. Ни один лист не шевелился на деревьях.

Мы прошли парадные ворота. Шум машин на улицах затих, приглушенный высокими стенами и деревьями, которые заслоняли жаркое солнце.