Прежде чем я успела опровергнуть ее обвинение, она вышла из комнаты.
- Это правда, музия? — спросила донья Мерседес, наливая себе в чашку кофе. — Я не замечала раньше, что ты имеешь к нему какую-то неприязнь.
Я заверила ее, что не имею. Однако я ничего не могла поделать с чувством того, что Бенито Сантос поступил со своей женой и ребенком ужасно мерзко.
- Не смотри на его историю с позиций морали и справедливости, — перебила она меня. — Это история о яростном, отчаявшемся человеке.
Я запротестовала, так как была глубоко против того, чтобы рассматривать его только самого по себе. Я почти истерично заговорила об отчаянии и безнадежности женщины и ребенка.
- Брось это, музия. — Она ткнула меня своим пальцем в грудь около ключицы. Мне показалось, что она толкнула меня железным наконечником. — Не давай своему ложному чувству распоряжаться тобой. Не будь музией, которая приехала из далеких стран искать здесь недостатки; пусть другие обижаются на Бенито Сантоса и промах, который я пытаюсь показать тебе. Я хочу подставить тебя в тень тех людей, которых я выбрала для того, чтобы они рассказали тебе свои истории. История последнего дня бесполезной жизни Бенито Сантоса подводит итог всему его существованию. Я попросила его рассказать тебе все детали, какие он вспомнит. Я также заставила тебя увидеть его кокосовую рощу у моря, чтобы ты могла проверить, как повернулось колесо случая.
Мне было трудно объяснить донье Мерседес мои чувства, не используя моральных категорий. Я не только не хотела, но и не могла помочь в этом себе. Она одарила меня всепонимающей улыбкой.
- Ценность его истории, — внезапно сказала она, — заключается в том, что он без какой-либо подготовки создал для себя звено; он повернул колесо случая. Ведьма сказала бы, что иногда одно единичное действие может создать такое звено.
Донья Мерседес приподнялась со стула, на котором сидела, и, взяв твердо мою руку, пошла из кухни в свою комнату.
У дверей она остановилась и взглянула на меня.
- Бенито Сантос убил свою жену и сына. Это действие повернуло колесо случая; но то, что заставило его оказаться там, где он сейчас находится — море — было его желанием увидеть море. Он должен был рассказать тебе, что это было смутное чувство, смутное желание, но оно было единственной вещью, которую он имел после совершения поступка, проявившегося в подобном насилии и завершении. Итак, желание захватило его и повело. Вот почему он остается верным этому желанию, оно спасло его. Он любит море. Он приезжает ко мне для того, чтобы я помогла ему сохранить его непоколебимый курс. Я могу сделать это, ты же знаешь. Мы можем создавать свои собственные звенья одним единственным действием. Оно не обязательно должно быть таким отчаянным и насильственным, как поступок Бенито Сантоса, но оно может стать последним. Если за этим действием следует желание огромной силы, мы иногда, подобно Бенито Сантосу, можем быть вынесены за основы морали.
ЧАСТЬ ПЯТАЯ
XIX
Наступал вечер. Донья Мерседес и я вышли из дома и пошли по улице к дому Леона Чирино. Мы неторопливо проходили мимо старых колониальных домов вблизи рыночной площади, заглядывая в открытые окна. В комнатах было темно, и все же мы могли различать тени старых женщин, которые перебирали бусинки четок, читая свои безмолвные молитвы.
Мы вышли на площадь и отдохнули на скамье в окружении стариков, сидящих на грубых деревянных стульях. Мы сидели с ними, ожидая, когда солнце исчезнет за холмами и вечерний бриз охладит воздух.
Леон Чирино жил на другой стороне города у подножья холма, утыканного хижинами. Его дом, сделанный из неоштукатуренных цементных блоков, имел обширный двор и был окружен высокой стеной.
Маленькая деревянная калитка в стене была открыта, так же как и передняя дверь. Без стука и оклика мы прошли через большую гостиную и направились прямо в заднюю часть патио, которая была превращена в мастерскую.
В свете одиночной лампочки Леон Чирино шлифовал кусок дерева. Он сделал широкий жест, приглашая нас присесть на скамью недалеко от его рабочего стола.
- Я догадался, время собираться, — сказал он, стряхивая опилки со своих курчавых седых волос и одежды.
Я вопросительно взглянула на донью Мерседес, но она просто кивнула головой. Таинственный огонек блеснул в ее глазах, когда она обернулась к Леону Чирино. Ни слова не говоря, она встала и пошла по коридору в заднюю часть патио.
Я последовала за ней, но Леон Чирино резко остановил меня.
- Тебе лучше пойти со мной, — сказал он, выключая свет. Он сплюнул сквозь зубы, метко попав в цветочный горшок в углу.
- Куда пошла донья Мерседес? — спросила я.
Он нетерпеливо пожал плечами и повел меня в противоположном направлении к узкой нише, которая отделяла гостиную от кухни. У одной из стен небольшой конторки стояла глиняная посуда с процеженной водой, около другой — холодильник.
- Хочешь одну? — он указал на бутылку с пепси. Не' дожидаясь моего ответа, он открыл ее и небрежно добавил: — Донья Мерседес уверяла, что сигар будет достаточно.
- Здесь будет сеанс? — спросила я, принимая от него бутылку.
Леон Чирино включил свет в гостиной и прошел к высокому окну, выходящему на улицу. Он достал деревянный щиток и вставил его в оконную раму. Затем оглянулся через плечо. Его глаза блестели. Одна рука поглаживала подбородок. Его улыбка, слегка перекошенная, была дьявольской.
- Здесь безусловно будет что-то, — сказал он.
Потягивая пепси, я села на кушетку у окна. Отсутствие мебели делало комнату гораздо большей, чем она была на самом деле. Кроме кушетки здесь был еще высокий шкаф, набитый книгами, снимками, бутылками, банками, стаканами и чашками. У стен рядами стояли стулья.
Что-то неразборчиво прошептав, Леон Чирино выключил свет и зажег свечи, которые стояли на вырезанных полочках под образами святых, индейских вождей и черных лидеров. Стены комнаты были выкрашены охрой.
- Я хочу, чтобы ты сидела здесь, — попросил он, поставив два стула в центр комнаты.
- А на котором?
- На любом, который ты предпочтешь. — Широко улыбаясь, он отстегнул мои ручные часы и спрятал их в карман, затем подошел к шкафу и вынул оттуда небольшую банку. Она была наполовину наполнена ртутью. В его темных руках она казалась гигантским зрачком живого чудовища.
- Как я понял, ты вполне оперившийся медиум, — сказал он, положив банку на мои колени. — Ртуть удержит духа от притяжения к тебе. Мы не хотим, чтобы он приближался к тебе. Это слишком опасно для тебя — Он подмигнул и надел на мою шею серебряное ожерелье с медалью Вирджинии. — Эта медаль гарантирует покровительство, — заверил он меня.
Прикрыв глаза, он сложил свои руки в молитве. Закончив ее, он предупредил меня, что нет способа узнать чей дух посетит нас во время сеанса.
- Смотри не урони банку и ни в коем случае не снимай ожерелья, — предостерег он, устанавливая в круг стулья в центре комнаты.
Он погасил все свечи, оставив только одну, ту, что горела под образом Эла Негро Мигуэля — знаменитого лидера черных, который повел рабов на первое восстание в Венесуэле. Леон Чирино прочел небольшую молитву и в молчании покинул комнату.
Когда он вернулся, свеча почти догорала. Посоветовав мне смотреть только на банку, он сел рядом со мной. Не в силах преодолеть любопытство, я все же несколько раз осмотрелась, особенно когда услышала шаги входящих в комнату людей и скрип стульев. В неясном свете я не могла разглядеть отдельных лиц.
Мерседес Перальта была последней, кто вошел в комнату. Она сняла свечу с полки и раздала самодельные сигары.
— Ни с кем не разговаривай ни до, ни после сеанса, — прошептала она в мое ухо, поднося мигающее пламя к моей сигаре. — Никто, кроме меня и Леона Чирино, не знает, что ты медиум. Медиумы очень уязвимы.
Она села напротив меня. Я закрыла глаза, раскуривая сигару так, как делала это неоднократно в патио доньи Мерседес. Я так углубилась в это действие, что потеряла счет времени. Тихий стон раздался из дымной комнаты. Я открыла глаза и увидела женщину, которая материализовалась в центре круга из стульев. Это была туманная фигура. Красноватый свет медленно распространялся по ней, пока она не запылала огненным вихрем.
