— Иди и принеси мой жакет. Ветер дует как раз с тех холмов, где живут твои родители. — Она встала и, опираясь на мою руку, прошла во двор. — Сегодня Канделярия удивлена тобой, — по секрету сообщила она мне. — У нее полным-полно восхитительных причуд. Если бы ты знала хотя бы половину из них, ты, вероятно, упала бы в обморок от потрясения. — Донья Мерседес засмеялась легко, как ребенок, скрывающий чей-то секрет.

IX

Смех, хриплые голоса и звуки музыки из игрального автомата вырывались из небольших ресторанов и баров, которые в ряд выстроились на улице, ведущей из Курмины. За газовой станцией на обочинах дороги появились крупные деревья. Переплетая свои ветви в форме арок, она создавали неестественную картину, возможную, казалось бы, только во сне.

Мы проезжали мимо одиноких лачуг, сделанных из тростника и обмазанных илом. Все она имели узкую дверь, несколько окон и соломенную крышу. Некоторые из них были побелены, другие сохраняли грязно-песочный цвет. Под крышами в непригодных более горшках и консервных банках висели цветы, большей частью герань. Величавые деревья, пылающие золотым и кроваво-красным цветением, затемняли тщательно убранные дворы, где женщины или стирали белье в пластмассовых тазах, или развешивали его на кустах для просушки. Некоторые приветствовали нас улыбками, другие — еле заметным кивком головы. Дважды мы останавливались у придорожных лотков, где дети продавали овощи и фрукты со своих огородов.

Канделярия, усевшись на заднем сиденьи моего джипа, указывала мне направление. Мы проехали скопление хижин на окраине небольшого городка и через минуту очутились в полосе тумана. Он был так плотен, что я едва могла видеть конец капота машины.

— О Господи, — начала молиться Канделярия. — Спустись и помоги нам выбраться из этого дьявольского тумана. Прошу тебя, Святая Мария, Матерь Божья, приди и защити нас. Блаженный Святой Антоний, Милосердная Святая Тереза, Божественный Дух Святой, спешите к нам на помощь.

- Лучше брось это, Канделярия, — вмешалась донья Мерседес. — Что если святые на самом деле услышат тебя и ответят на твою мольбу? Как мы разместим их всех в этой машине?

Канделярия рассмеялась и тут же запела песню. Снова и снова она повторяла несколько первых фраз арии из итальянской оперы.

- Тебе нравится? — спросила она меня, поймав в зеркале заднего вида мой удивленный взгляд. — Этому меня научил мой отец. Ему нравится опера, и он учил меня ариям Верди, Пуччини и прочих.

Я взглянула на донью Мерседес, ища подтверждения, но она спала, откинувшись на сиденьи.

- Это правда, — настаивала Канделярия, затем она пропела еще несколько строк арии из другой оперы.

- Как, ты их знаешь? — спросила она после того, как я правильно угадала названия опер, отрывки из которых она напевала. — Твой папа тоже был итальянцем?

- Нет, — засмеялась я. — Он немец. На самом деле я ничего не смыслю в опере, — призналась я. — Единственное, что в меня пытались вдолбить — это то, что Бетховен почти полубог. Каждое воскресенье, покуда я жила дома, мой отец играл симфонии Бетховена.

Туман поднялся так же быстро, как и появился, открывая цепь за цепью голубоватые горные пики. Казалось, что они протянулись в бесконечность поперек пустоты воздуха и света. Следуя указаниям Канделярии, я свернула на узкую грунтовую дорогу, ширины которой едва хватало для моего джипа.

- Это здесь, — взволнованно закричала она, указывая на двухэтажный дом в конце улочки. Побеленные стены пожелтели от возраста, а красная черепица посерела и обросла мхом. Я остановилась, и мы вышли из машины.

В окне второго этажа показался старик, одетый в потертую майку. Он махнул нам рукой, затем исчез, и его громкий возбужденный голос зазвенел в тишине дома:

- Рорэма! Ведьмы прикатили!

Едва мы дошли до парадной двери, как маленькая морщинистая женщина выбежала приветствовать нас. Улыбаясь, она обняла Канделярию, а затем и донью Мерседес.

- Это моя мать, — гордо сказала Канделярия. — Ее зовут Рорэма.

После некоторых колебаний Рорэма обняла и меня. Она была одета в длинное черное платье. Удивительны были ее черные густые волосы и блестящие глаза птицы. Она провела нас через темный вестибюль, где неяркий огонек освещал образ Святого Джозефа, и, сияя от удовольствия, пригласила следовать за ней на широкую галерею, окружавшую внутреннее патио. Лимонные деревья бросали приятную тень в открытую гостиную и просторную кухню.

Мерседес Перальта шепнула что-то Рорэме и пошла по коридору в заднюю часть дома.

На миг я нерешительно остановилась, затем вместе с Канделярией и ее матерью поднялась по каменной лестнице на второй этаж, пройдя ряд спален, выходящих на широкий балкон, который протянулся на всю длину патио.

- Сколько у вас еще детей? — спросила я, когда мы прошли пятую дверь.

- У меня есть только Канделярия. — Жесткие морщинки на лице Рорэмы стали еще резче, когда она улыбнулась:

- Но внучка из Каракаса часто приезжает сюда провести свой отпуск.

Ошеломленная, я повернулась к Канделярии и посмотрела в ее черные внимательные глаза, в которых едва различались озорные огоньки.

- Я не знала, что у тебя есть ребенок, — сказала я, заинтригованная мыслью, а знает ли об этом донья Мерседес.

И все же было какое-то разочарование.

- Как же я могу иметь ребенка? — возмущенно возразила Канделярия. — Я девушка.

Я расхохоталась. Ее заявление означало, что она не только незамужняя, но и до сих пор девственна. Надменное выражение на ее лице не оставляло сомнения, что она очень гордится этом фактом.

Канделярия перегнулась через перила, затем повернулась и взглянула на меня.

- Я никогда не говорила тебе, что у меня есть брат. Вернее, он мне брат лишь наполовину. Он намного старше меня и родился в Италии. Как и мой отец, он приехал в Венесуэлу в поисках счастья. Сейчас он богат и владеет строительной компанией.

Рорэма утвердительно кивнула головой.

- У ее полубрата восемь детей. Они любят проводить здесь лето с нами, — добавила она.

Внезапно сменив настроение, Канделярия рассмеялась и нежно обняла свою мать.

- Вообрази! — воскликнула она. — Музия не могла представить себе, что у меня есть мать. — С проказливой улыбкой она добавила: — И что еще хуже — она не верит, что у меня есть итальянский папа!

Немедленно одна из дверей спальных комнат открылась, и старый мужчина, которого я видела в окне, вышел на балкон. Довольно низкорослый, с резкими угловатыми чертами, он сильно походил на Канделярию. Старик, видно, одевался в спешке. Его рубашка была застегнута косо, кожаный ремень выскочил из петли, а шнурки на ботинках были развязаны. Он обнял Канделярию.

- Гвидо Микони, — представился он и извинился, что не встретил нас у двери. — Малышкой Канделярия была такой же симпатичной, как и Рорэма, — сказал он, удерживая свою дочь в жарких объятиях. — Но повзрослев, она стала точной копией меня.

Очевидно, разделяя какую-то общую шутку, они весело захохотали.

Сделав утвердительный кивок, Рорэма взглянула на мужа и дочь с восхищением. Она взяла меня под руку и повела на первый этаж.

- Пойдем, присоединимся к донье Мерседес, — предложила она.

Громадный двор был обнесен колючей изгородью. В самом дальнем конце стояла открытая хибара с соломенной крышей. В гамаке, привязанном к поперечным балкам хибары, сидела Мерседес Перальта. Она с наслаждением пробовала самодельный сыр Рорэмы.

Гвидо Микони нерешительно встал перед доньей Мерседес, казалось, он не знал, пожать ли ей руку или обнять ее. Она улыбнулась ему, и он заключил ее в объятия.

Мы все расположились вокруг гамака, а Рорэма села рядом с Мерседес Перальтой. Она задавала ей вопросы обо мне, а донья Мерседес отвечала на них, будто меня здесь не было вообще.

Некоторое время я слушала их беседу, но вскоре жара, неподвижность воздуха, голоса женщин и Гвидо Микони перемешались, я слабо хихикнула и опустилась на землю. Должно быть, меня одолел сон. Спустя некоторое время донья Мерседес разбудила меня и отослала к Канделярии помогать ей готовить обед. Я и не заметила, что Канделярия и ее отец покинули нас.