Начни я его сейчас жестко строить, и кто знает, чем все это закончится? Не исключено, что неплохой такой стычкой, причем не прямо сейчас, а через месяц, год или лет десять. Это мы вспыхиваем как спички и сводим счеты сразу, пока желание ответить злом на зло не остыло и не пришли мысли вроде «судьба его сама накажет». Восток другой. Они умеют ждать — долго, упорно, расчетливо. Ждать того момента, когда обидчик перестанет думать о том, что давняя ссора может как-то ему аукнуться. Что там — когда он вообще про нее забудет намертво.

И вот тогда обитатели Востока наносят удар — нежданный, продуманный и точный. Причем никогда сразу тебя не убивают, этого им мало. Надо, чтобы ты понял, откуда пришла беда, чтобы прочувствовал ее неотвратимость и необратимость. Им важно насладиться твоей болью, твоим горем, твоим страхом, они желают выпить твою душу и жизнь по капельке.

Короче — Восток умеет мстить, там это разновидность искусства, такая же как ковроткачество или чеканка по металлу.

Разумеется, я не боюсь этого гюль-ябана. Моя профессия предполагает, что рано или поздно все равно кто-то из тех, с кем сплелись дороги жизни, окажется быстрее, так что смерть — это всего лишь отсроченная перспектива. Но есть один нюанс, причем очень важный. Даже если меня не станет, месть никуда не денется, просто она перейдет на тех, кто был мне наиболее близок. Таких очень немного, но все же они есть, и мне крайне не хочется, чтобы той же Геле или, к примеру, Таньке предъявили мой долг.

Это у нас не принято вмешивать родных и близких в разборки, а у них — запросто. Нет, формально пока тот же Рабих живет и работает тут, в Москве, он соблюдает Покон. А куда ему деваться? В Ночи миграционную службу вызывать никто не станет, адвокатов нет, и диаспора не поможет. Нарушил — получил положенное, черпай его полной ложкой. Как и нашему, например, вурдалаку пришлось бы придерживаться правил тамошнего бытия, надумай он обосноваться, к примеру, где-нибудь в Самарканде. Но если Рабих надумает из России свалить домой с концами, то плюнет он на этот Покон с минарета и, не найдя меня, сведет счеты, например с Гелей. Он ее видел, понимает, что вряд ли мы с ней чужие, так почему нет?

А этого я допустить никак не могу.

— Добрый день, акаи Максим, — наконец выдал Рабих приветствие и даже склонил голову, чем окончательно разрешил мои сомнения по поводу дальнейшей линии поведения с ним. — Вот, принес казан, как между нами было договорено.

— Молодец, — произнес я. — Поставь его вон туда, к стене. Да-да, где батарея.

Гюль-ябан немного удивленно глянул на меня, но выполнил веленое.

— Если ты по поводу вопроса: «а тот ли это казан», так его не жди, — сказал я. — Все равно лично мне никак это не понять. Я, конечно, могу глянуть внутрь, поскрести бока, даже понюхать их, но ясности это не добавит. Потому вот твой амулет.

Я встал, подошел к сейфу, открыл его, достал оттуда названный предмет и перебросил его еще сильнее изумившемуся визитеру.

— Единственное но, — добавил я, закрывая дверцу сейфа. — Мне определить подлинность сего казана не под силу, это так. Но тот, для кого он предназначен, поверь, сможет это сделать. И если окажется, что ты меня обманул, то горе тебе, Рабих. Даже не потому, что ты со мной расплатился фальшивкой, это ладно. Просто тогда я потеряю свое лицо, и каждый шакал в этом городе будет говорить о том, что Максим Чарушин ведет дела нечестно. Ты же понимаешь, Рабих, что это очень страшные слова для мужчины. Все можно пережить — боль, измену любимой женщины, бедность… Там длинный список и тебе он, думаю, известен. Но позор, особенно тот, в котором ты невиновен — нельзя. И если такое случится по твоей вине, то я обещаю тебе не просто смерть. Поверь, Рабих, я смогу найти способ, как сделать так, что Чаханнам покажется тебе пятизвездочным отелем в Анталье. Знаешь, где такая находится?

— В Турции, — хмуро ответил мне гюль-ябан.

— Молодец, — похвалил его я. — Ну а потом… Хотя что говорить о потом? Ты же принес мне то, что обещал, верно? Ты подтверждаешь это?

— Он это, — кивнул Рабих. — Правда он. А мне теперь домой долго ехать нельзя. Много лет. Пока дедушка Мансур жив — нельзя. И-ээхх!

Он взмахнул рукой и вышел из моего кабинета, а я, выбив пальцами дробь по столешнице, взял в руки смартфон.

Похоже, не врет, на самом деле принес обещанное. Вот и молодец! И расстались мы без особой злобы, что тоже хорошо. Повторюсь — без особой нужды врагов плодить не стоит, даже если они на первый взгляд кажутся совсем не опасными. Этому меня когда-то давно научил тот, кто подобных нюансах разбирался замечательно. Правда, я поначалу не сильно его слушал, потому заработал пару шрамов, которых могло и не быть.

Кстати, Мирослава такой поворот вещей как раз очень даже устраивал. Он сказал, а уж услышал я его, нет — мои проблемы. И если нет, так это даже замечательно, потому что любая наука через кровь, боль и пот усваивается куда лучше, чем без них. Это как с розеткой — если один раз в нее сунешь пальцы так, что тебя током шандарахнет, то больше никогда этого делать не станешь.

А если все-таки станешь, то пусть во второй раз тебя лучше убьет. Почему? Потому что клиническим идиотам лучше не размножаться. Их и так на белом свете сильно много развелось.

— Ийи гюнлер, Анвар-эффенди, — с улыбкой сказал я в трубку, когда вызываемый абонент мне ответил. — Хороши ли ваши дела? Все ли благополучно в вашем доме?

— Мераба, уста Максим, — ответил мне собеседник. — Хвала Сущему, все в порядке. Что у тебя? Нет ли какой нужды в моей помощи?

Он всегда предлагает мне помощь, а я всегда от нее отказываюсь. И искренне надеюсь на то, что ситуация, в которой подобное возможно, вообще никогда не возникнет. Ей-ей, лучше вон к той же Даре в должники попасть, чем к Анвару. И дело даже не в том, что он по происхождению в каком-то смысле турок, а эта нация славится тем, что умеет любой маленький займ со временем превращать в огромный, причем так, что ты сам не поймешь, как это случилось. Просто ничего хорошего из долга перед потомком давно ушедшего за окоем бога Талай Кана, который некогда считался защитником мертвых, получиться не может. Непременно хоть где-то, хоть что-то пойдет не так, как нужно, после чего я же крайним и окажусь. Да, этого бога сейчас почти никто не помнит, кроме, может, Википедии, но, например, караконколосы, темные духи короткой турецкой зимы, не знающие жалости и сострадания, чтут его по-прежнему. А Анвар вроде как его наместником на земле для них является, его слово приравнено к закону. Его враг — враг их всех.

Мало ли что и как пойдет, меня дела могут и до Турции довести, тем более такое уже случалось. Или я просто отдыхать туда могу направиться, в конце-то концов. И что, мне после каждую ночь ждать, что с какого-нибудь дерева или крыши черная фигура, пахнущая розами, спрыгнет мне на шею и попробует ее прокусить? Причем это будет меньшим из зол, которые могут свалиться на мою голову в такой ситуации.

И все это, по сути, лишь продолжение тех мыслей, которые буквально несколько минут назад посетили меня при общении с Рабихом. Условно говоря, другая сторона одной и той же монеты. При общении с теми, кто живет в тенях и сумерках, всегда следует помнить, насколько у них тонка грань между дружелюбием и ненавистью. Каждое неверно сказанное слово, каждый неправильный поступок, каждое данное, но невыполненное тобой обещание или невыплаченный долг может сказаться на будущем. Сегодня ты нарушил слово, а завтра именно по этой причине не получишь ту помощь, которая в результате спасет тебе жизнь. Да, иногда приходится идти на некоторое обострение отношений, как, например, в случае с той же Дарой, но это часть моей профессии, что она, кстати, прекрасно понимает. Да, при случае старая ведьма непременно устроит мне пакость, но специально, заметим, гадить не станет. Я увел у нее из-под носа добычу, но сделал это, условно говоря, честно. Если угодно — с уважением. Потому Ваську, разумеется, она непременно со временем со света сживет, а вот мне вряд ли что-то угрожает. Если, повторюсь, я ей сам под горячую руку не попадусь.