Катя хотела продолжить репортаж, но в этот момент новостная картинка исчезла с экрана, а её место занял калейдоскоп очаровательных фотографий зимней природы.

– Как же оно так вышло, ей-богу? – Осип выключил телевизор и виновато посмотрел на присевшую рядом жену. – Злобно вышло, не по-людски. Они, блин, тоже хороши, если б не бронежилеты…

– Но ведь мальчишки же! – вздохнула жена, гладя увесистое плечо мужа.

– То-то и оно, – отозвался Осип, – ладно б бандиты. А теперь что? Неделю места себе не нахожу. С комвзвода переругался – стыдоба! Он мне: «Мы действовали по инструкции. Из Минусинской тюрьмы сбежало четырнадцать бандитов! Ты понимаешь это?!» – и тычет мне в лицо оперативку. А я ему: «Какая такая на хрен инструкция, чтоб детей бить?»

– Двести человек?

– Да больше, Люсь… А покалечили сколько! Они ж вёрткие, как ужи.

Осип замолчал.

– В общем, подам-ка я рапорт на увольнение. Хоть кем, хоть сторожем в церковь пойду, но не могу больше, как собака на привязи, брехать на человека!

– Я понимаю… – вздохнула Люся и продолжила сервировать стол к ужину.

Тем временем по заснеженным улицам Абакыма ползли тревожные слухи. Поговаривали о новых случаях подросткового суицида и о том, что местные власти сознательно скрывают это из страха перед студенческими волнениями. Действительно, университет странным образом притих и превратился в сдавленную пружину, готовую по первому взмаху случайного лидера распрямиться и натворить дел покруче случившегося. Российское общество, шокированное жёстким молодёжным противостоянием, вдруг обнаружило рядом с собой новый таинственный социум. И это не розовая несмышлёная стая юнцов, упакованная в педагогические пелёнки, а несговорчивая и способная на отчаянные поступки стая будущих владельцев страны, а может, и мира. Эта стая предпочитает жить по собственным законам. И если общепринятые смыслы человеческого поведения похожи на морские буи с налипшими слоями житейских ракушек, то «нормативная база» таинственного социума напоминает летящую стаю птиц, которую можно, конечно, перестрелять, но дотянуться до которой возможно, только взлетев в небо.

Резонанс от случившегося в Абакыме всколыхнул Сибирь. Пропавшие без вести студенты были объявлены во всероссийский розыск. Вскоре усилия поисковиков дали первые результаты. Наряд УВД города Петропавловска-Камчатского задержал в аэропорту группу из семи молодых человек, прилетевших с материка «под видом паломников» (так было сказано в рапорте) в единственный на Камчатке мужской Пантелеймонов монастырь.

– Почему вы говорите «под видом»? – возмущались ребята в отделении полиции. – Вся страна знает, что монастырь строит Морской собор в память о погибших в море. Им нужна помощь!

– Вас никто не просил сюда лететь, – твердили в отделении.

– Об этом не просят! – отвечали парни. – Как хотите, фиксируйте нас, но мы свободные граждане и никуда отсюда не полетим!

Ещё двух «самовольщиков» зафиксировали в Киргизии, сличив с поисковым листом список авиапассажиров, прибывших в аэропорт Манас за последние два дня. Подняли местный РУВД и в тот же день обнаружили беглецов в городе Кант. Что они делали возле нашей военной авиабазы, так и осталось «за семью печатями». Ребята замкнули уста и отказались отвечать на какие-либо вопросы в отсутствие, как они сказали, адвоката с Большой земли. Пришлось самозваных «террористов» этапировать на «Большую землю», где живут адвокаты и ближайшие родственники задержанных.

Следы двадцати четырёх студентов так и остались белыми пятнами на поисковой карте.

Беседа настоятеля с обмороженным бедолагой ничего не прояснила. Единственное, что удалось выяснить, так то, что зовут парня Агатий. Прочее – откуда он, с какими мыслями попал в Минусинск – осталось для священнослужителя загадкой. Агатий демонстративно отмалчивался или бубнил скороговоркой: «Не выгоняйте меня! Буду делать, что скажете. Я не хочу обратно…» На вопрос «Куда – обратно?» ответа не последовало.

«Да, ситуация», – думал Игнатий. Сдать парня – значит, отдать на поругание. Скрыть – тоже не дело, вдруг он вовсе не Агатий. Чужая душа – потёмки. «Ладно, – решил монастырский управитель, – повременю с заявлением, приглядеться надо, что-то здесь не так».

Решение настоятеля оставить незнакомца в монастыре явилось для пятерых монастырских послушников большим искушением. Имя Агатий в переводе с греческого означает «добрый, хороший», однако характер нового обитателя оказался в явном противоречии со значением перевода. Замкнутость, равнодушие к слову церковной службы вызвали в боголюбивых неофитах волну возмущений и пересудов. С другой стороны, смирение Агатия перед чужой волей, от кого бы она ни исходила, приводило братию в недоумение, ведь считается, что смирение превыше поста и молитвы! «Однако ж, – постановили недруги Агатия на тайном сходе, – смирение смирением, а вывести “духовного оборотня” на чистую воду следует!»

Максимка, келейник отца Викентия и один из главных зачинщиков смуты, принялся нашёптывать старцу не исповедовать боле отца настоятеля. Мол, иначе не унять его откровенное попустительство чужаку!

Викентий выслушал юношу, поспрошал его о том о сём, затем выгнал вон и отправился к старцу Савве. Долгие два часа старчики перешёптывались да поглаживали друг друга по плечикам. Вернулся отче Викентий к себе в келью за полночь.

– Простите, Христа ради! – Максимка упал в ноги старцу. – Я только хотел…

– Ах ты, шкодина! – притопнул ножкой Викентий. – Благословляю до утра поклоны бить! Да чтоб лбом своим безумным об пол усердно постукивал и приговаривал при том: «Господи, прости мя, греховодника окаянного!» А я стану почивать и слушать, как ты дурь свою наказуешь!

Старец притворил дверь спаленки, вроде как спать отправился, а сам простоял всю ночь перед Богородицей, уперев колени в выщербленные временем половицы и слёзно моля Бога простить его, Викентия, раба недостойного – знамо, порча середь чистоты не заводится.

На другой день, встретившись на заутренней, старцы благословили друг друга не оповещать настоятеля о случившемся. Был грех – и не стало его, аминь.

Настоятель догадывался о нестроении в монастыре, но сдержанно молчал и ждал добрых перемен. «Не может слово Божие не растопить человеческого сердца. Дай-то срок – оттает льдинка». Действительно. Как-то на малом повечерии старец Викентий ткнул Максимку посохом в бок и шепнул: «Гляди, греховодник!» Келейник обернулся, видит: стоит Агатий перед иконой Всецарицы и плачет. «Мать честная! – воскликнул Максимка едва не вслух, но тут же спохватился и защебетал аки ангел: – Пресвятая Богородица, Пречистая Матерь Небесная, милость неизреченную Твою зрю – стервец Агашка плачет!..»

Прошёл месяц. Агатий оттаял, повеселел, потянулся к духовной грамоте. Чтение книг и неторопливые беседы старцев по окончании каждой монастырской трапезы сформировали в нём образ доброжелательного, отзывчивого к чужой нужде христианина.

В один из дней старец Савватий обратился к настоятелю с просьбой благословить юношу на келейное послушание. «Старею, отче, – вздохнул Савва, – мне б помощника». Игнатий обнял старца и велел келейнику Феодору отыскать Агатия сей же час. Исполнив поручение, Феодор остановился в дверях, а Агатий подошёл к настоятелю под благословение.

– Благословляется раб Божий Агатий на послушание будущему насельнику земли райской! – торжественно произнёс отец Игнатий и подвёл юношу к старцу, прикорнувшему у печки.