Гул в зале мгновенно стих. В мёртвой тишине слышалось лишь шуршание падающих блёсток. Они ещё кружили в воздухе, когда аудитория взорвалась громом восторженных аплодисментов – новогодняя хлопушка! Абрам Давидович улыбнулся – педагогический контакт был установлен.

– Друзья! – профессор обвёл ряды торжествующим взглядом. – Сегодня мы поговорим о крайне сложной и весьма злободневной теме нашего бытия – о сосуществовании человека с человеком на общей территории, данной им, так сказать, в совместное владение.

Пухловский ослабил на шее галстук и распахнул пиджак, демонстрируя готовность к открытому диалогу с аудиторией.

– Из естественных наук мы знаем, как ревниво животный мир относится к этой проблеме. Если два представителя фауны имеют схожие пищевые карты, их сосуществование на единой территории становится невозможным. К исключению из этого правила следует отнести животных, объединяющихся в стаю для совместной охоты или обороны…

– Профессор, а что вы скажете об объединении в стаю домашних животных? – перебил лектора рыжий парень с дальнего ряда. – Ведь подобные объединения создаются не по закону естественного отбора, а по организующей воле человека.

– Хороший вопрос! – оживился профессор. – Созданная человеком стая домашних животных – это зоологический прообраз государственного общежития. Хозяин скотного двора регулирует численность своих питомцев, их распорядок и рацион питания.

– Но у скотника одна цель! – не унимался рыжий. – Именно ради неё он обслуживает своих подопечных: это получение пользы. Одних он стрижёт, других доит, третьих режет. Выходит, и государство с таким же корыстным умыслом заботится о своих гражданах?

По рядам прошёл неприятный насторожённый шумок. Профессор замялся с ответом, и это произвело на аудиторию довольно разрушительное действие. Студенческая братия, неспособная толком сформулировать свой протест, легко откликнулась на призыв к неудовольствию.

– Друзья, – Пухловский определился с ответом, – вы сопоставляете несопоставимое, тем самым ввергая наш диалог в область софистики! Представьте: у автомобиля, как и у кошки, четыре опоры. Но из этого, согласитесь, не следует, что автомобиль должен мяукать как кошка! Сравнивая скотный двор и государственное устройство, мы подменяем смыслы. Человек объединил обитателей скотного двора в стаю для собственной пользы. То есть вертикаль подчинения направлена сверху вниз. Что же касается государства, то здесь мы имеем дело с вертикальным строительством снизу вверх. Люди объединяются в стаю и создают государство со всеми его институтами с одной целью – благо членов стаи. В этом случае вертикаль подчинения направлена снизу вверх.

– Профессор, а как быть с репрессивными институтами государства? Тут-то вертикаль явно смотрит вниз, как на скотном дворе!

По аудитории прокатился одобрительный шепоток.

Пухловский нахмурился.

– Государство создаёт репрессивные институты во благо большинства. Мы слишком разные. В родильных отделениях появляются на свет, помимо «добропорядочных» младенцев, будущие убийцы, насильники и прочие волонтёры зла. Все они, как ложка дёгтя, готовы испортить бочку государственного мёда, посеять страх и панику в обществе, разрушить институт социальных гарантий и превратить жизнь простых граждан в полуживотное существование под лозунгом «Спасайся кто может!».

Профессор вытер платком загривок. Со стороны было видно, как он нервничает и начинает играть не широко и объёмно, согласно правилам старшинства, а точечно, сверяя свои реакции с действиями нападающей стороны.

Отчаянной репликой про социальную ответственность граждан перед государством Абрам Давидович попытался прекратить накат студенческого разногласия, но тут к кафедре выбежал какой-то очкарик и, сбиваясь на подростковую феню, на «великом и могучем» полурусском диалекте рассказал историю, как его брата-рыбаря за лов без лицензии рыбнадзор сдал прокурору, тот – в суд. Короче, выкатили рыбачкý зону аж на пять лет.

– И чё? – сокрушался парень. – У Витьки жинка да два малых. И чем кормить? Он же рыбарь, от моря башляет. Ему власть ломит в харю: хошь сетью ловить – гони монету за лицензию. Какая лицензия? У него деньжат нема! И куда, – парень сверкнул глазами в сторону профессора, – торчит, блин, эта ваша грёбаная вертикаль?

Пухловский попытался возразить очкарику, но тот взмахнул рукой и заорал на всю аудиторию:

– Хрена вам!..

К нему подбежали несколько парней. Они попытались успокоить крикуна и потащили его вверх по проходу между рядами, но в этот миг ещё один «оратор» сорвался с дальних рядов, протиснулся к кафедре и визгливым голосом заорал:

– Братва, виснет препод! Валим отсюда!

Абрам Давидович сидел за кухонным столом и перемешивал в стакане два быстрорастворимых и давно растворившихся сахарных кубика. Он смотрел в окно и в чёрных разводах ночи видел возбуждённые лица ребят, слышал их истошные крики, топот, брань…

– А всё-таки здорово я пальнул из Лёвкиной хлопуши! – Пухловский улыбнулся, его лицо покрылось молодцеватым, несвойственным почтенному возрасту румянцем.

– Лишил ребёнка новогоднего подарка и доволен! – отозвалась Лея Тальберговна, радуясь перемене в настроении мужа.

Профессор посмотрел на жену.

– Что?

Лея собралась было ответить, но смолчала, понимая, что Абрам не слышит её.

«Не может быть! – думал Пухловский. – Они сошли с ума там, где я пытался научить их миролюбию. “История и виды сосуществования людей друг с другом” – моя лучшая лекция! Что может быть либеральнее этой “сугубо исторической” темы? Выходит, не такая уж она либеральная, – брови профессора поползли вверх, – и вовсе не историческая! Они это поняли, поняли по-своему, по-мальчишески, нутром. Да-да, именно нутром, ведь у них нет опыта разумного согласия. А я, старый дурак, не понял…»

– Абраша, ну сколько можно не пить чай, ты же разобьёшь стекло! – забеспокоилась Лея Тальберговна, желая отвлечь мужа от тяжких раздумий.

– Понимаешь, Лея, я, профессор с сорокалетним стажем педагогической работы, оказался перед этими недоучками сущим двоечником! Не смог ответить ни на один их вопрос! Нет, конечно, я что-то говорил, пытался их убедить, но они не слышали меня…

– Наверное, вы говорили на разных языках, – вставила Лея Тальберговна.

– Вот именно! Я вдруг почувствовал перед ними собственную слабость. Не то чтобы струсил, пойми меня правильно, скорее, ощутил их эволюционное преимущество передо мной, уже состоявшимся. У них всё впереди, им ничего не стоит обогнать меня, ведь я уже остановился, а они только начинают своё движение. Они похожи на огромного несмышлёного ребёнка с ядерным чемоданчиком в руках. В «Солярисе» было что-то подобное. Когда я понял это, мне стало страшно. Не за себя и даже не за нас с тобой – за них! Природа окрылила их слишком рано, они ещё так несносны. Милостивый Яхве, зачем я нажал эту треклятую кнопку!

– Какую кнопку? – Лея отставила чайник и присела напротив мужа.

– Леюшка, не спрашивай, не женское это дело.

– Нет, скажи!

– Ну, есть такие красные кнопки. Отродясь в университете подобной пакости не было, а тут пару месяцев назад ректор распорядился везде их понаставить. Говорят, в Минусинске зэки сбежали. Вот и понаставили…

Конфликт разрастался. Через пару минут добрая половина курса тусила возле кафедры, а в метре от стихийно возникшего студенческого митинга стоял бледный как полотно Пухловский.

Его полуобморочное состояние заметил какой-то студент. Он вытянул руку с оттопыренным указательным пальцем и театрально прицелился:

– Пух, пух, пух! Вы убиты, господин Пухловск…

Парень не договорил. Рослый блондин оттолкнул его в сторону и гаркнул, перекрикивая децибелы товарищей:

– Абрам Давидович, простите нас, мы…