Полтора рубля за посещение мороженицы Семен Семенович до сих пор должен Альберту, о чем тот время от времени в шутку напоминает ему. А, может, не в шутку? Всерьез?

Был самый разгар лета. Театральный роман Семен Семеновича уже завершен, а вот роман с Кларой продолжался. Со временем Семен Семенович даже вошел во вкус, он совершенно перестал стесняться своего тела и своих инстинктов. Но чем более свободным и беззастенчивым становился он сам, тем скромнее и беззащитнее выглядела Клара. Вместо дерюжного лифчика она теперь носила кружевной, в блузках тоже поприбавилось оборочек, а ее ночные сорочки стали напоминать полупрозрачные туники, в которых балерины бегают по сцене. Формы, смутно очерченные под тканью и приукрашенные драпировками, приобрели особую заманчивость. Облик Клары приблизился к классическим образцам, да и к себе самой она стала относиться по-особому, без прежнего цинизма. Если раньше, рассказывая про начальника паспортного стола Ширякина, она сказала бы: «Отдалась ему», – то теперь она затушевывала свою инициативу и говорила: «Он овладел мной». На самом деле ей хотелось бы выразить это еще более тонко: «Сорвал едва распустившийся бутон», или «Смял своими грубыми руками нежные лепестки юной розы». Но даже если бы она сказала сугубо по-медицински «дефлорировал», то в этом слове мы уловили бы цветочный аромат, прелесть и нежное дыхание богини цветения Флоры. Встречи их проходили в той же самой подсобке, только на полу невесть откуда появился пушистый коврик, а шторы на окнах стали поплотнее и покрасивее.

«Главное в жизни – любовь!» – говорила Семен Семеновичу Клара, – «Без любви все мы – ничтожества. Запомни, Сеня, главное – любовь!»

Семен Семенович охотно бы согласился с этим утверждением, но он уже выучил, что главное в жизни – деньги. Как же совместить оба эти утверждения? Тут он снова оказался перед неразрешимым противоречием, которое подсунула ему жизнь.

И все же любовь любовью, а будущность Семен Семеновича надо было как-то определять.

«Что делать, если не оказалось у нас таланта», – успокоила его Клара, – «Не расстраивайся, плюнь на Театральный. Я тебя устрою в Университет, рыбонька ты моя!»

И Клара не врала. «Взять» Университет оказалось значительно легче.

10.

Вспоминая молодые годы, Семен Семенович не может надивиться собственной прыти: «Боже мой! Неужели?! И это тоже я? И это?!!» Все дело в том, что Семен Семенович привык рассматривать себя метафизически, т.е. он с трудом может себе представить, что был когда-то другим, нежели теперь. Собственную сущность (познать которую, как мы помним, он давно отчаялся) Семен Семенович считает неизменной и вечной. А потому, когда он пытается взглянуть на себя, скажем, в детстве, то видит толстого и неряшливого взрослого Семен Семеновича, но только очень маленьких размеров. Вот, к примеру, уменьшенный Семен Семенович в шерстяной шапочке, прикрывшей давно очерченную лысину, стоит возле огромного аквариума с рыбой, а вот такой же точно Семен Семенович идет с портфельчиком в школу, сонно оглядывая прохожих и шаркая подошвами по асфальту; а вот он робко мнется на крыльце столовой и так далее – до самого нынешнего дня.

Смешно? Пожалуй… Смешно было бы представить Семен Семеновича в детской коляске или в ванночке. Нет, это просто невозможно представить, поскольку в детской ванночке теперь уместится бы разве один его живот! А голеньким на столе среди загаженных пеленок?

«Ах, бога ради, не делайте из меня дурака!» – сказал бы на это Семен Семенович, – «Зачем же представлять такое?»

Диалектически Семен Семенович умеет подходить к другим. Тут он видит человека и в его внешнем и во внутреннем развитии. Он видит, что Альберт Иванович уже совсем не тот, что был лет этак тридцать пять назад, хотя и хорохорится по-прежнему, все скачет, скачет, словно резвый козлик. «Вот уж действительно смешно!» – давно отмечает про себя Семен Семенович не без удовольствия. И только одно исключение, он делает в своем насмешливо-диалектическом подходе к людям, и это исключение – Валерия Ярославна, попросту Лерочка, первая и единственная любовь Семен Семеновича. Ее он представляет только юной девочкой, а не солидной дамой с усиками. Нет, он, кончено, видит правду, но замечать ее не хочет, противится и страдает.

Ах, Лерочка, – просто чудо! Живые водянистые глазки, мордашка кошечки, тонкие пальчики, худая шейка и округлые плечики – голова кружится от одного воспоминания.

Пышнотелая Клара, которая всегда была склонна поэтизировать свою былую невинность, нагло попранную после войны, любила сравнивать себя с Розенблют , героиней старой немецкой сказки3. Но какая же она Розенблют? Лерочка – да; в ее объятьях можно легко забыться после любого, самого трудного пути. Жаль, что Семен Семенович мало похож на юношу Гиацинта из той же сказки, хотя совсем как Гиацинт тщетно пытается дознаться в чем суть вещей.

«Ах, Лерочка», – мечтательно шепчет Семен Семенович, – «ты моя Розенблют!» И в эту минуту он видит хрупкую юную Лерочку, а рядом с ней себя, старого, растрепанного, замызганного рыбьими помоями. Не удивительно, что она предпочла другого! Было бы даже несправедливо, если бы произошло не так.

В ту далекую осень Семен Семенович рассматривал себя в зеркале и видел широкоплечего парня (это вам не Альбертово худосочие), с мощными скулами, с крепкими широкими запястьями, с выпуклой грудью, покрытой шерстью, ширококостного и пухлогубого – одним словом, чем не красавец? Крепко сбит! И, главное, все это далось без изнурительных тренировок в спортивном зале, без какого бы то ни было насилия над собой, если не считать два чугунных утюга, которые он забавы ради подбрасывал в воздух по утрам. Сама природа взрастила его таким.

«Какой я к черту татарин», – размышлял Семен Семенович с пристрастием разглядывая себя, – «Татарин должен быть гибким и шустрым, как зверек. Положи его на бок – лиса пролезет между землей и талией, а если меня на землю положить, то не останется ни одного просвета. А еще татарин должен быть злой и жестокий, как сам Чингисхан. А еще, если уж на то пошло, я не знаю ни слова по-татарски, и, когда соседка Губайдуллина ругается с мужем, мне слышится одно только «дыл-был-дыр». Скорее уж Альберт татарин. Нет, все мне наврала старая бабка по своей злобе, а на самом деле мой отец был летчик или танкист!»

А, может, и правда? Пришел с войны герой-победитель, глянул на кроху Семена Семеновича – и затосковал. Не так-то легко перенести мирное время с его нищетой, грязными пеленками и скукой. «Да-а-а!.. На войне было проще и понятнее», – разочарованно сказал солдат. И вот он спился, скурвился, околел под забором. А Семен Семенович остался его продолжением на земле.

«Нет, все-таки не татарин», – уверенно заключил Семен Семенович, – «Танкист!» А это означало, что, может быть, Лерочка ответит на его чувство.

Семен Семенович учился вместе с Лерочкой на филологическом факультете, куда его пристроила хлопотливая Клара. Нужно это было ему? Он сам не знал, во всяком случае тяга к филологии в нем так никогда и не проснулась. И все же он был безмерно благодарен Кларе. На лекциях Семен Семенович спал, дожидаясь, когда закончатся занятия и можно будет проводить Лерочку до дому. В одной руке он нес ее маленький портфельчик (да и возможно ли представить что-то другое, кроме этого портфельчика? В то время еще не водились сумки через плечо, заплечные рюкзачки и яркие пакеты в половину человеческого роста), а в другой нес свой маленький чемоданчик, наподобие тех, что пылятся теперь на антресолях, набитые гвоздями, шурупами, проволокой и прочим хламом. Возле дома Лерочка забирала свой портфельчик и протягивала Семен Семеновичу руку – по-товарищески, по-деловому, – а он ее сжимал, стараясь выразить пожатием всю гамму переполнявших его чувств. Но Лерочка не позволяла своей ручке задерживаться дольше положенного приличием срока в горячей ручище Семен Семеновича, если же он смелел и руку не отпускал, она с силой вырывала ее, морщила носик и убегала.