Мари лучше меня знала, что я хочу изобразить.

Как-то раз мы даже размножили свою мангу на копировальном аппарате для общего пользования в магазине, скрепили степлером и продавали на фестивале. Бывают мероприятия, где можно продавать такие книги.

Ничего не продали, конечно, но было весело.

На работу мы все-таки устроились в разные места, но Мари каждый день приходила ко мне, и мы болтали про нашу мангу, про наш мир.

Книги, которые мы раньше печатали в магазине, мы стали отдавать в типографию, нам делали небольшой тираж, и продаваться они стали лучше.

Как-то, когда мы продавали свои книги, к нам обратился человек из издательства. Он работал в редакционном отделе всем известного журнала манги.

Он нас нашел!

Мы с Мари радовались примерно так же, как тогда, когда мангака впервые прислал нам письма.

Но, если подумать, именно из-за этого все испортилось.

Нам предложили рисовать ту мангу, которую мы показали редактору, но мы никак не могли ее закончить.

Мы сидели друг перед другом в ресторанчике быстрого питания, где подавали блюда из цыпленка.

– Прости, Аои, – извинилась Мари.

Я молча, с недовольным видом продолжала ковыряться в еде жирными пальцами.

Мари больше не могла писать. Ни в сроки, которые установила я, ни в сроки, которые установил редактор, новой истории не появилось.

А если нет истории от Мари, я ничего не могу нарисовать.

До сих пор Мари писала истории для меня. Но теперь она должна была создавать их для кого-то расплывчатого, для каких-то читателей, которых она не видела. Я думала, что, если она может писать для меня, она сможет писать для кого угодно. Что значит – не может? Просто ленится! Так я думала.

И когда она говорила, что плохо себя чувствует, – я думала, что это все отговорки.

Я больше не смотрела на Мари и бесилась, чувствуя, что шанс выйти с дебютом утекает сквозь пальцы.

– Чтоб ты сдохла! – бросила я жестокие слова.

Мари выслушала их молча. Никогда не забуду ее побледневшее в тот момент лицо.

А на следующий день эти слова сбылись.

Пришло самое холодное, страшное время года. Добычи стало меньше, невозможно было наесться вдоволь и согреться, а холод тем не менее беспощадно отбирал силы.

Зима – такое время года, когда первыми умирают слабые.

Черныш не знал, сколько раз он пережил это время года.

Защищенный густым мехом, тряся жирком под толстой шкурой, он медленно шагал. Подумаешь – внешний вид, зато жир защищал его.

Черныш уже не помнил, какого на самом деле цвета его шерсть. Сейчас в ней смешались разные цвета – что-то среднее между черным и коричневым.

В такой холод патрулировать территорию не хочется.

– Постарел я… – бормотал он, но вокруг не было ни одной кошки, которая бы его услышала.

С тех пор как их покинул Крюкохвост, Черныш стал самым сильным бродячим котом в округе. Больше никто не хотел с ним связываться.

Король – создание одинокое. Другие коты редко приближались к Чернышу. Иногда самые смелые бросали ему вызов, целясь на место босса, но, потерпев поражение, удирали.

Морда у Черныша была вся в шрамах, но задняя часть и хвост – гладкие, будто у домашнего кота. Черныш никогда не поворачивается к противнику спиной.

Территория Черныша большая. Кроме нее, он должен обходить еще и чужие территории. Об этом его просил пес Джон. А Черныш – должник Джона.

У Черныша нет определенного места кормежки или ночлега. Он считает весь этот квартал своим домом.

– Где бы пообедать?

В голове у Черныша возникают разные варианты меню. Кошачьи консервы, которые приносит в парк старушка – любительница кошек. Китайский ресторан, куда он свободно заходит, помятое мусорное ведро на задворках итальянского ресторана. «А схожу-ка я, пожалуй, погрызу хрустящих штучек – давно там не был».

Приняв решение, Черныш зашагал к цели.

Чем дальше от станции, тем дороги становятся шире, и тем меньше становится высоких зданий. Пройдя между деревьями, уже сбросившими листья, Черныш увидел синтоистский храм.

За храмом выстроились одинаковые жилые дома. За какой угол ни поверни, через какую улицу ни перейди – пейзаж не меняется, так что даже голова идет кругом. «Поэтому-то другие коты сюда и не заходят», – думает Черныш.

Черныш ходит к одному такому дому.

Ну, как ходит – в прошлый раз он был здесь летом. Так что перерыв был долгим. Ему нужно было понаблюдать, как молодые коты борются за территорию, поэтому он не мог сюда приходить.

В прошлый раз, когда он был здесь, газоны были зелеными, а сейчас трава совсем засохла. Зато сейчас она ощущается под лапами по-другому – щекочет подушечки.

Как следует насладившись засохшей травой, Черныш вспрыгнул на сложенную из блоков ограду между домами и перебрался на пластиковую крышу навеса для автомобиля. Оттуда он забрался на балкон второго этажа.

На балконе валялись пустой горшок, ржавые садовые ножницы и другие садовые инструменты. Между увядшими мясистыми растениями и кондиционером стояла алюминиевая тарелка.

Черныш запрыгнул на кондиционер и попытался заглянуть в комнату. Занавески с крупным цветочным узором задернуты. Он прислонился к стеклу – холодное.

– Мяу-мяу! – замяукал он, подлизываясь. Если его услышат другие коты, положение босса окажется под угрозой, но других котов здесь быть не должно.

Он прикоснулся к стеклу – на нем остался отпечаток лапы. В уголке рамы – пыль. Кажется, окно давно не открывали. За растениями на балконе тоже давно не ухаживали.

– Может, уехали?

Раньше тут всегда были две девушки, у них для него была еда…

– Кар! Кар! – издевательски каркали вороны, и он разозлился. В алюминиевой миске скопилась дождевая вода. Непохоже, что его кто-то опередил.

Он решительно зевнул, но все-таки подождал еще чуть-чуть – жалко было уходить. Однако девушки не появлялись. Пришел в кои-то веки – а тут никого.

– Ну, у меня тоже нет свободного времени.

Голодный Черныш зашагал дальше, обходить следующую территорию.

Я проснулась от того, что кричали вороны.

Температура в комнате поднялась. Я почувствовала солнце за толстыми занавесками с цветочным узором.

Я не сразу поняла, утро сейчас или вечер. В большом зеркале отразилась я, сползающая с кровати. Заношенная пижама – не помню, сколько я уже в ней. Волосы спутанные, в ужасном состоянии. Родители давно ушли на работу, дома тишина.

Я ничего не делала, но проголодалась. Я спустилась на первый этаж и пошла на кухню.

На столе я нашла завернутые в пленку бутерброды, но они мне показались не слишком аппетитными, и я открыла холодильник. Там нашлись эклеры в коробке.

Вкусным мне показался только первый кусок. От приторной сладости мне стало плохо, и больше половины я выбросила.

Снаружи все так же вопили вороны. Мне показалось, что их стало больше. Наверное, роются в мусоре. Возможно, кто-то выбросил мусор в неположенном месте. Но специально идти смотреть на них не хотелось. Я уже давно не выходила на улицу.

Я потащилась по лестнице наверх.

Забралась в постель, укрылась с головой одеялом, свернулась в позе зародыша, подтянув к себе руки и ноги, и заснула.

Дилинь, – звякнул колокольчик.

В комнате была Мари – такая, как в начальной школе.

К браслету из цветного шнурка на ее запястье был привязан колокольчик. Кажется, он называется «мисанга». Тогда было популярно плести их из ниток для вышивания. Мари здорово их плела, а у меня плохо получалось, но она все равно обрадовалась мисанге, которую я для нее сделала. Говорили, что если мисанга порвется, то исполнится желание.

– Мари, прости! – извинилась я, сжав ее маленькую ручку.

Дилинь, дилинь, – звякал колокольчик.

– А что поделаешь, Аои? – нежно улыбнулась Мари.

Я вздохнула с облегчением, и мне захотелось чего-нибудь попить. Я вдруг оказалась на кухне в той компании, где работала сначала, и в руке у меня был стакан.