— Прошмандовка это, а не Патриарх! Под латынян всё пытается лечь, козлиная морда, за унию топит, крыса. Он и у султана отсосёт, если нужно будет. И вообще не видел я никакой делегации! Волки позорные, прости Господи…

К самим латынянам, кстати, Евлогий относился гораздо мягче. Да, предатели и еретики. Да, торгуют спасением души и погрязли в содомском грехе. Да, враги! Но хотя бы с наглой мордой денег не требуют.

Денег им… злата да серебра… Уд собачий лукавым ромеям, а не денег. Пусть требуют у Новгорода, не признавшего духовную власть Русского Патриарха, и с глумливой насмешкой наблюдающего за оскудением монастырей. Ну так новгородцы тоже не дадут, ибо торгаши известные, и за грош удавят любого, а за два даже верёвку для этого продадут.

Что же до оскудения, тут не всё так просто. Неожиданно реформы были поддержаны обителями Двинской земли, издавна надеющихся не на худо родящие поля, а на труд мастеров и богатство бескрайних лесов. Они как раз заинтересовались возможностью хорошо заработать на производстве оружия и прочих нужных для войны изделий, так как в те суровые края уходили от мира бывшие воины, знавшие с какой стороны браться за саблю. И государь-кесарь, от имени которого говорил беловодский князь Андрей Михайлович Самарин, с удовольствием пошёл навстречу, помогая идеями и технологиями и кое-каким оборудованием.

Валки для примитивного прокатного стана на конной тяге, штампы и чертежи падающих молотов… Опробовали, восхитились, и попросили добавки. А если просят со всем вежеством и долей в прибыли, то почему бы не уважить? И уважили идеей ткацкого станка с челноком-самолётом, благо льна в тех местах растят в избытке. Работайте, господь любит умных и трудолюбивых! А что, ткани в военном деле занимают не последнее место — это без брони в бой пойти можно, хоть и не нужно, а вот без порток вообще никак. Чай не древние эллины, чтобы голыми задницами сверкать.

О тех древних эллинах Евлогий тоже был не самого лучшего мнения, и на уроках по истории для юного Ивана отзывался о них нелицеприятно:

— Все без их, государь, от отсутствия крепкой верховной власти и общей идеи. Цели в жизни у них не было, ежели попросту сказать.

— Это какой же, отче? — полюбопытствовал Иван.

— Да вообще никакой. Аки дикие звери жили, и в мыслях токмо пожрать, выпить вина, да… э-э-э… размножиться разнообразными способами. Зачем вообще жили? Они и сами не знали, а тех, кто пытался добраться до истины, всячески уничтожали. Сократа вот отравили, Диогена выгнали из дома, поселили в бочке, да в ней же голодом и заморили. Пифагора… и с тем что-то нехорошее сотворили, о чём до сих пор стыдливо умалчивают.

— Но дошедшие до нас труды…

— Их как раз оставили те, кто плохо закончил. Аристотель разве что помер в почёте и своей смертью, да и тот, между нами сказать, той ещё свиньёй был.

— И ты ребенка плохому учишь, старый пень? — традиционно возмутилась присутствующая на уроке боярыня Морозова. — Ещё скажи, что Аристотель лично обучал Александра Македонского содомскому греху, и стал… Ой, Ваня, я этого не говорила, а ты этого не слышал.

На этой весёлой ноте занятия по истории закончились, но разговор получил неожиданное продолжение через несколько дней. Полина Дмитриевна отловила Патриарха прямо в церкви, не постеснявшись против правил войти в алтарь, и заявила усталому Евлогию, подкреплявшему силы красным италийским вином:

— Ты, старый, как хочешь, но обучение ребёнка у нас идёт неправильно.

— Не такой уж я и старый, мне давеча боярышни улыбались, — попробовал отшутиться Патриарх, но уточнил. — А что не так, Дмитриевна? Ты цифири учишь, математикой именуемой, грамматике беловодской, географии да лекарскому делу, я в меру скромных сил руку да разум прикладываю, языками иноземными опять же… Да и с саблей государь управляется, и прочие науки превосходит. Что же ещё?

— Одичает он у нас, старый. Ты же глянь, вокруг одни бородатые рожи, за исключением моего прекрасного лика, а мальчишке нужно общение со сверстниками. Пусть кто-то постарше, кто-то младше, и даже девчонки пусть будут. Соревнования, игры, прочее.

— Мыслимое ли дело, Дмитриевна? — осторожно возразил Патриарх. — Государя растим, а не скомороха.

— Ну, знаешь… — угрожающим тоном протянула Полина Дмитриевна.

Только Евлогий её уже не слышал, погружённый в мысли, которые неразборчиво проговаривал вслух:

— А вообще-то здраво, да. У государей друзей не бывает, но это у неправильных государей, а вот ежели вместе с младых ногтей… Опять же, мы когда-нибудь отойдём от дел, и вот тогда понадобятся… Вот, например, взять того же… Нет, худороден и годами…

— Ты не бормочи, старый.

— Что? — вскинулся Патриарх. — Я вот думаю, кого в друзья государю определить, чтоб не зазорно было. Патрикеевых вот можно, если кто жив остался, Телепнёвых, Щенятьевых… Других княжат малолетних поискать.

— С какого хрена княжат?

— Вот не понял сейчас.

— Я спрашивала, за какие заслуги? По происхождению подбираешь, что ли?

— А как надо?

— А как мы сейчас жить стараемся? — вопросом на вопрос ответила Полина Дмитриевна.

— Знамо дело, по старине да по правде.

— Вот так и подбирать будем. У нас, слава богу, не конюшня и не псарня, чтобы чистоту кровей ценить.

— Понял, — кивнул Евлогий. Наверное бес попутал, а так-то я давно понял.

— Вот и договорились, — улыбнулась боярыня, и указала на кувшин. — А этим делом ты бы не увлекался.

— Да я чуточку!

— Знаю я вашу чуточку, — покачала головой Полина Дмитриевна, и уже уходя добавила. — Вдруг война, а ты… хм… уставший?

— Ну что, есть у нас уставшие? — старший десятник Лукьян Петрищев по прозвищу Лука Мудищев, произносимому тайком и с опасливыми оглядками, прошёлся перед строем, заглядывая новикам в глаза. — В последний раз спрашиваю, кто у нас уставший?

Сегодня дураков нет. Это в прошлом месяце нашлись легковерные, обманувшиеся непривычным вопросом старшего десятника, и совсем уж непривычной заботой. Пятеро тогда признались в усталости, за что и поплатились, получив разрешение отдохнуть за переменой занятия. По утверждению Петрищева, именно это и является лучшим способом отдохнуть. Так что пятеро наивных дурачков до самого утра копали окопы для всей учебной полусотни. Хорошие такие окопы… чтоб можно было стоя на лошади из пищалей стрелять.

Лукьян внимательно оглядел Маментия, выискивая недостатки в снаряжении и вооружении, и спросил прямо:

— Вот ты, новик, устал?

— Никак нет, господин старший десятник! — бодро рявкнул Бартош, поедая Петрищева глазами сквозь заливающий их пот. Поздняя осень и лёгкий морозец по ночам, но жарко, да…

Господин, это недавно введённое обращение. Господин дружинник, господин десятник, господин старший десятник… Короче, в государевом войске все господа, окромя бесправных новиков, в бою не побывавших, и себя в деле не проявивших. Вот потом, когда учёба закончится и повезёт попасть на настоящую войну… А то в их учебной дружине ходили слухи про новиков, пребывающих в таком чине до седых волос. Врут, скорее всего. До каких седых волос, ежели новое устроение войска «по старине» даже не везде ещё действует? Точно врут, собаки брехливые.

Петрищев Маментию с первого раза не поверил, и переспросил:

— Стало быть, не устал, новик?

— Готов к ратному труду во славу государя-кесаря!

Честно говоря, Бартош изрядно покривил душой, заявляя о своей готовности, которую в себе вовсе не чувствовал. И положа руку на сердце можно признаться, что неоднократно проклял тот день, когда решил записаться в служивое сословие и пойти в войско. Раньше ведь как оно было? Раньше будущих воев с шести-семи лет к воинской науке приучали, а тут прямо сказали, что придётся навёрстывать упущенное за год-полтора. И навёрстывают, куда же деваться… Через пот, через мозоли, через кровь разбитой в учении морды, через страшную боль непослушного пока тела.