В специальной литературе иногда поднимается вопрос, где искать начало типологических исследований, точнее говоря начало типологии как особой отрасли лингвистической науки. Чаще всего это связывается с докладом Р.О. Якобсона «Типологические исследования и их вклад в сравнительно-историческое языкознание», произнесенный в 1958 году на восьмом лингвистическом конгрессе в Осло. Этот доклад якобы послужил главным стимулом интенсивного развертывания исследований по типологии.
Однако некоторые советские лингвисты, питающие особую склонность к Н.Я. Марру и И.И. Мещанинову, оспаривают это мнение. В советской лингвистике начало типологических исследований положили Марр и Мещанинов, причем их идеи намного опередили то, о чем начали говорить позднее.
Вот что пишет по этому поводу М.М. Гухман:
«Системный подход в применении к типологии был впервые сформулирован Н.Я. Марром еще в 1927 г. в связи с рассмотрением старой морфологической классификации. Отмечая, что один признак не может служить критерием выделения языкового типа, Марр указывал, что необходимо наличие признаков-координат, которые в сумме определяют тот или иной языковой тип. В качестве примера приводились следующие характеристики так называемого аморфного строя: „1) аморфность, т.е. отсутствие морфологии, 2) моносиллабизм (односложное слово), 3) синтетический строй. 4) отсутствие (или плохая дифференцированность) частей речи, 5) полисемантизм“. Делается ссылка на работу Н.Я. Марра „Яфетическая теория“, Баку, 1927, с. 132… Изучение „взаимообусловленности отдельных элементов языковой структуры“ считал одной из важных задач и Л.В. Щерба. Значительно позднее и в новых формулировках положение это всплывает в работах О. Якобсона и В. Скалички»[387].
Никакого открытия здесь Марр фактически не сделал, так как эта совокупность признаков, характеризующих аморфный строй языков, была хорошо известна каждому китаисту еще до 1926 года.
Рассматривая вопрос об универсалиях, М.М. Гухман отмечает:
«Что касается универсалий, особенно логико-семантического плана, то вопрос этот был поставлен с большой широтой в работах И.И. Мещанинова в связи с теорией понятийных категорий, к которым он относил понятие агенса и пациенса, атрибутивности, посессивности и т.д. Обращает на себя внимание и выделение признаков, являющихся постоянными, универсальными для определенного синтаксического типа; такие признаки Мещанинов намечал в своих исследованиях по эргативному и номинативному строю. Довольно любопытно то, что в современных работах по универсалиям повторяются даже те же понятийные единицы, которые были в 30 – 40-е годы в центре внимания И.И. Мещанинова и его учеников, преимущественно в связи с изучением различий в оформлении субъектно-предикативно-объектных отношений. Не менее любопытно, что внимание вновь привлекает соотношение эргативной и номинативной конструкций; однако в современных зарубежных работах проблема ставится и решается на значительно более ограниченном материале с привлечением преимущественно изолированных явлений, без рассмотрения всей системы признаков координат, что было очень характерно для трудов И.И. Мещанинова»[388].
Здесь любопытно то, что Марру и Мещанинову приписываются заслуги, которые за ними фактически не числятся. Ни Марру, ни Мещанинову не удалось установить точное количество координат и научно и убедительно доказать импликативную связь, обусловливающую совместное существование этих координат. Явная неудача почему-то квалифицируется как приоритет нашей науки. Отличительные особенности языков эргативного строя кавказоведам были известны и раньше. Типологические сопоставления у Марра и Мещанинова были самым тесным образом связаны с идеей стадиального развития языков мира. Таким образом, типология у них не была чем-то самодовлеющим и всегда была подчинена идее стадиальности.
Что же касается доклада Р.О. Якобсона, то и здесь развиваемые положения в какой-то мере были известны и раньше.
Кроме того, приоритет открытия понятийных категорий принадлежит не И.И. Мещанинову, а Отто Есперсену.
Некоторые лингвисты пытаются представить дело таким образом, будто подлинно научная разработка проблемы универсалий связана с появлением структурализма. Высказывается мнение, что прежде в большинстве случаев представление об универсальности определенных явлений в языках
«были либо малоинформативными (относясь к универсальности методов описания разных языков, а не к универсальной распространенности языковых явлений), либо просто неверными… Подобные „морфологические“ универсалии выдвигались на разных этапах развития языкознания… (сюда относятся, например: утверждения о том, что грамматический строй или элементы грамматики не могут заимствоваться из другого языка; представление об определенной связи генеалогической и традиционной морфологической классификации языков; утверждение о том, что необходимым условием для усвоения чужеродного звука в заимствованных словах является наличие „пустой клетки“ в системе заимствующего языка; упрощенное представление о единстве глоттогонического процесса)»[389].
В свою очередь Р.О. Якобсон так характеризует вкратце историю исследований в области типологии:
«Непродуманные и скороспелые рассуждения по поводу языкового родства скоро уступили место первым исследованиям и достижениям сравнительно-исторического метода, тогда как вопросы типологии на долгое время сохранили умозрительный, донаучный характер»[390].
Подобные оценки по меньшей мере необъективны. Языковедам прошлого не было чуждо понятие типичного, они имели представление об универсалиях и широко применяли их в своих научных исследованиях, хотя и не пользовались сами термином «универсалии». В отличие от современных теоретиков универсалий они не устанавливали абстрактных универсалий, хорошо понимая, что тривиальности типа «во всяком языке есть гласные и согласные» ровным счетом ничего не дают. Что же касается диахронических и некоторых импликационных универсалий, то практически они им были известны.
Г. Хёнигсвальд совершенно правильно отмечает, что
«идеи младограмматиков об общих (т.е. универсальных) закономерностях языковых изменений опирались на самые тщательные исследования. Младограмматиков с первого взгляда гораздо труднее обвинить в глоттоцентризме, поэтому многие из этих идей живы и поныне. Любой труд по историческому языкознанию содержит детально разработанные формулировки общих законов языковых изменений»[391].
И это так. Многие сравнительно-исторические грамматики разных языков свидетельствуют о глубоких знаниях типовых линий исторического изменения звуков, грамматических форм и синтаксических конструкций, которые проявили при составлении подобных трудов их авторы.
Первым импульсом, возбудившим поиски лингвистических универсалий, была идея отождествлявшая человеческий язык с живым организмом. Сторонник этих идей А. Шлейхер, подчеркивая, что «существо человека в его основных проявлениях повсюду одно и то же», делал заключение:
«Поскольку органы речи у всех людей в сущности одинаковы, то и производимые ими звуки, во всех языках одинаковы… Все индоевропейские языки, а также неиндоевропейские, переживают сходный путь изменения не только в общих линиях, но и в частностях»[392].
В специальном исследовании о так называемом зетацизме Шлейхер прослеживал исторические судьбы различных согласных в положении перед j (также перед е и i) в различных индоевропейских и неиндоевропейских языках, всюду отмечая сходные результаты, например превращение предшествующих согласных в аффрикаты. По существу эта работа представляла собой исследование диахронической универсалии. Зетацизм, как и все звуковые законы, Шлейхер объяснял сходным устройством произносительных речевых органов у разных народов[393].
