Стремление выпутаться из явной стадиальной неразберихи, состоящей в констатации необозримого количества качественных скачков и стадиальных переходов, заставляет искать все новые и новые средства для описания марровской теории стадий. В 1948 г. появилась статья В.И. Абаева, содержащая более уточненную теорию стадий. Семантику слова Абаев понимает в двух аспектах:
«…с одной стороны, семантика как общеобязательный минимум смысловых функций, определяющая современное коммуникативное использование слова, – это – малая семантика, которую можно назвать также семантикой „сигнальной“ или „технической“; с другой стороны, семантика как сумма тех сопутствующих познавательных и эмоциональных представлений, в которых отражается сложная внутренняя жизнь слова в его прошлом и настоящем, это „большая семантика“ или „идеосемантика“»[276].
Учение об идеосемантике, по мнению Абаева, приводит нас к языковым стадиям. Из дальнейших его рассуждений мы узнаем, что не все элементы в языке показательны для его стадиальной характеристики.
«Две функции языка, идеологическая и техническая, которые мы различаем, порождают два типа закономерностей в его развитии, из которых только один, связанный с идеологической функцией речи непосредственно и осязаемо обусловлен развитием материального базиса, общественных отношений и мышления, тогда как закономерности языка как техники обусловлены базисом и мышлением лишь отдаленным и опосредствованным образом. Доминирующая коммуникативная функция речи, не считающаяся с общественными и идеологическими перегородками, требует нейтрализации целых речевых категорий, и они нейтрализуются или „технизируются“»[277].
Таким образом, Абаев фактически выразил отход от поисков стадий в области техники языка и необходимость перенесения их в область идеосемантики. Однако особого распространения эта новая теория стадий не получила. И.И. Мещанинов продолжал работать над дальнейшим усовершенствованием марровского понимания стадиальности.
«Под стадиальностью понимается качественно новое в языке, но не каждое качественно новое состояние будет стадией. Например, качественно новым может оказаться содержание слова…, новым будет служебное слово, обратившееся в падежное окончание или в аффикс падежного спряжения… Такие единично взятые факты могут оказаться следствием стадиальных переходов или служить основанием для них, но для этого требуется наличие более глубоких свойств, существенно меняющих весь языковой строй. Под стадией понимаются не единичные явления качественных и языковых изменений, а переход целой языковой системы в другую»[278].
Сравнительные сопоставления при синтаксической типологизации как бы выхватывают отдельные моменты схождения, что заставляет Мещанинова признать, что это само по себе не является достаточным для построения исторической схемы движения человеческой речи по чередующимся грамматическим системам.
«Подобного рода сравнительный анализ очень далек от стадиального, задачей которого является прослеживание смены грамматических конструкций в их исторической последовательности» (там же, 176).
Искомые стадиальные признаки никак не удается уравнять друг с другом, так как в различных языках они имеют различный характер. Так, например, ведущие свойства эргативности, общие для всех языков данного строя, получают различное внешнее выражение. Абхазский язык передает эргативное построение не падежом подлежащего, а оформлением глагольных показателей. Лезгинский язык, наоборот, при безличном построении глагола переносит выражение смысловых оттенков субъекта всецело на падежные окончания подлежащего. Даргинский язык полностью передает эргативные особенности как в оформлении глагола, так и в падежах подлежащего. Ненецкий язык, выделяя глагол своим субъектно-объектным построением, все же не смыкается с языками, использующими эргативную конструкцию. Следовательно, анализ с учетом только конструктивных свойств предложения оказывается явно недостаточным.
«Для одних языков та или иная схема из числа отмеченных выше явлений является господствующей, в других она выступает в ограниченных случаях, сосуществуя, но уже вклиниваясь в другую, опять-таки ведущую систему» (с. 179).
Полная невозможность втиснуть этот разнобой в какие-либо определенные стадиальные рамки заставляет И.И. Мещанинова искать новый выход для спасения не находящей достаточной точки опоры теорий стадий.
Этот выход он ищет в полном абстрагировании от формальных особенностей языка.
«Не все существующие в сознании представления о свойствах субъекта и действия получают свое грамматическое выражение. Поэтому если чукчи и коряки используют только два падежа для оформления подлежащего, то отсюда вовсе не следует, что они не представляют себе отличий между аффектом, обладанием и действием, т.е. тех отличий, которые в яфетических языках получили свое выражение в грамматических представлениях… И если одни из них не передают особою грамматическою формою осознаваемых различий между аффектом, обладанием и активным действием, то все же осознаваемые различия остаются у них категориями понятий, хотя бы и без выделения особым грамматическим построением… Везде различие сводится только к формальной стороне. Вкладывание же в нее содержания не дает таких же расхождений, какие наблюдаются в грамматических формах» (с. 182).
«…восприятие сохранившегося строя предложения могло измениться. Эргативные языки и номинативные, в их ныне используемых конструкциях, уже различаются главным образом формой. Но… аварское дир чу буго передает то же самое содержание, как и русское я имею лошадь, хотя подлежащее в аварском языке стоит в родительном падеже… Другое дело – исторический процесс образования этих форм… При генетическом анализе мы все же можем спуститься к определенному стадиальному состоянию. Так, например, посессивный строй спряжения переходного глагола образовался в связи с определенным восприятием отношений действующего лица к совершаемому им действию. Если не было бы особого понимания принадлежности действия действующему лицу, то не было бы и посессивного строя» (с. 182, 183).
Подобные рассуждения свидетельствовали о наступлении глубокого кризиса всей стадиальной теории. С одной стороны, совершенно бездоказательно утверждается, что структурные особенности указывали в древности на различное восприятие различных отношений, в то же время оказывалось, что в настоящее время все воспринимается абсолютно одинаково. Язык, согласно учению Мещанинова и его последователей, развивался по стадиям, но в настоящее время произошла какая-то нивелировка стадий. Вот какой вывод неизбежно вытекал из всех рассуждений Мещанинова.
Чувствуя это кричащее противоречие, И.И. Мещанинов тут же оговаривался:
«Таким образом, проблема стадиальности, казалось бы, переносится в область исторического процесса развития норм сознания, в частности к тому или иному пониманию отношений между действием, предметом действия и действующим лицом. Но именно тут мы можем встать на опасный для языковеда путь перенесения проблемы стадиальности всецело в область мышления и тем самым порвать связь между ним и языком, что в конечном итоге и сделала школа де Соссюра.
Если стадиальность относится нами к числу языковых явлений, то и отстранение ее от языкового материала невозможно. В противном случае вовсе снимается вопрос о стадиальности в языке» (с. 183).
Спасительным якорем И.И. Мещанинов хотел сделать положение о неразрывной связи формы и содержания.
«Изменение содержания может вызвать к жизни новую форму, но видоизмененное содержание может вкладываться и в старую.
Форма может сохраняться и при измененном ее смысловом значении… Поступательному ходу семантических смен подчиняется вовсе не одна только лексика. Таким же, и при том весьма радикальным переменам, подвергается также вся структура предложения. Ныне действующие ее формы могли в прошлом выступать с совершенно иным назначением… Весь строй предложения уже получает новое содержание, новое качество, хотя бы и при сохранении того же морфологического оформления. Строй предложения переходит на другую ступень. Получается стадиальный переход» (с. 184, 185).
