Кирилл дал Зубинскому дойти почти до автомобиля и зажёг фары. Зубинский зажмурился, поднял к глазам руку, сказал:

– Свои, свои, товарищ комиссар.

– Ну, что? – спросил Извеков.

– Поезд с эшелоном находится на последнем перегоне, прибудет минут через двадцать. А как с машиной?

– Благодарю вас, – сказал Кирилл. – Снимите ваше оружие.

– Как – снять?

– Дайте сюда оружие, говорят вам!

– Вы смеётесь, товарищ Извеков.

Зубинский шагнул вбок, выходя из полосы света.

Кирилл достал из кармана револьвер.

– Снять маузер!

Зубинский своим изысканным жестом начал медленно отстёгивать громоздкую кобуру. Слышно было, как поскрипывал пояс.

– Может быть, вы всё-таки снизойдёте объяснить мне, что произошло? – спросил он вызывающим, но несколько кокетливым тоном.

Кирилл схватил маузер и вырвал его у Зубинского, едва кобура была отстёгнута.

– Это вы мне объясните, что произошло. Когда я вас спрошу…

Арестованным приказали откатить автомобиль на обочину: машину приходилось бросить на какое-то время в темноте ночи. Затем попарно двинулись большаком – позади Извеков с добровольцем, который, насадив на деревянную кобуру маузер, держал оружие наизготове.

Ещё оставалось далеко до станции, когда их перегнал грохочущий на стрелках поезд, и по числу вагонов Кирилл признал эшелон Дибича. Они застали роту в разгар выгрузки.

Дибич так обрадовался Извекову, словно расстался с ним бог весть когда, а не на рассвете минувшего дня, и – для обоих неожиданно – они обнялись.

– В роте полный порядок. А вы доехали хорошо?

– Обогнали собственную телегу.

– Поломка?

– Небольшая. Хотя натолкнулись на каменную стену. Помните? – с усмешкой сказал Кирилл.

– Каменную стену? – не понимая, переспросил Дибич и вдруг раскрыл глаза: – Зубинский?!

– Да. Я вас прошу, пошлите пару коняжек из обоза – пусть подвезут «бенца» к вокзалу. Сдадим его пока станционной охране, что ли…

Кирилл рассказал о происшествии, добавив, что арестованных необходимо взять с собой до места назначения и там разобрать дело.

– Наши первые потери в личном составе, – сказал Дибич, выслушав рассказ.

– Первые потери нашего противника, – поправил Кирилл.

– Успех разведки, – улыбнулся Дибич, глядя на Извекова с шутливым поощреньем.

– Ошибка разведки, – тоже улыбнулся Кирилл, – к счастью, вовремя исправленная.

– Я вас подвёл, не отговорив брать Зубинского.

– Я поторопился, – строго закончил Извеков. – Буду осмотрительнее. А сейчас давайте действовать: мы должны ещё затемно быть на марше.

Оставалось меньше однодневнего перехода до Хвалынска, когда ранним утром разведка Дибича обнаружила красноармейский разъезд и узнала от него, что близлежащее село Репьёвка захвачено какой-то бандой. Разъезд был выслан маленьким Хвалынским отрядом, пришедшим для подавления мятежа.

Подобные мятежи случались нередко, разжигаемые реакционными партиями, которые опирались на деревенских богатеев и рассчитывали на поддержку контрреволюции крестьянством. Иногда это были разрозненные вспышки, не выходившие за пределы волости или одного села. Иногда мятеж распространялся на уезды или даже целые губернии.

Так на Средней Волге возникло ранней весной этого года обширное брожение в соседних уездах Симбирской и Самарской губерний, получившее известность под именем чапанного восстания. (Чапаном зовётся верхняя одежда волжских крестьян, в иных местах называемая азямом, армяком. Ходит шуточная побасёнка: «Мы ехали?» – «Ехали». – «На мне чапан был?» – «Был». – «Я его сняла?» – «Сняла». – «На воз положила?» – «Положила». – «Да где ж он?» – «Да чаво?» – «Да чапан». – «Да какой?» – «Да-ть мы ехали?» – «Ехали». – «На мне чапан был?» – «Был…» И так далее, как в сказке про белого бычка.) За чапанами стояли партии правых и левых эсеров, выбросившие лозунг «освобождения Советов от засилия коммунистов» в целях мнимой защиты конституции РСФСР. Для большей мистификации чапанам раздавались знамёна с провокационными надписями: «Да здравствуют большевики! Долой коммунистов!» Кроме того, восставшие кулаки оснастили свою агитацию призывами к защите православия. Чапанный комендант города Ставрополя Долинин первое своё воззвание к крестьянскому населению начал словами: «Настало время, православная Русь проснулась», – и закончил: «Откликнитесь и восстаньте, яко с нами бог». Имя бога комендант начертал по правилу новой орфографии, со строчной буквы (очевидно, во внимание к объявленной приверженности Советам), но борьба за всевышнего, за иконы и за всяческую святость составляла важное подспорье в действиях чапанов, и тот же Долинин предписывал в одном из объявлений: «Приказываю гражданам, что по приходе в присутствие головной убор должен быть снятым, так как это есть первый долг христианина». Чапанное восстание было подавлено местными силами через неделю после возникновения. Но отзвуки его ещё долго таились в разбросанных деревенских углах лесного и степного Поволжья.

Богомольный разбой чапанов был частью российской Вандеи, так и не объединившейся в целое, несмотря на множество отчаянных попыток в годы гражданской войны – на Волге, на Украине, на чернозёмной Тамбовщине – обратить крестьянскую массу в стан контрреволюции. Мятежи случались грозные, затяжные, стоили большой крови. Но им не суждено было вылиться в решающие битвы. Участь будущего удерживалась в руках регулярной Красной Армии, сильнейшим противником которой оставались регулярные армии белых. Кулаческие восстания вспыхивали и разгорались, гасли и тлели в зависимости от событий на фронтах, и часто это были только крошечные угли, рассеянные бурей войны, зароненные в неведомую глушь деревень.

Едва разведка Дибича принесла донесение, что в Репьёвке находится противник, как была установлена связь с Хвалынским отрядом, вышедшим на подавление мятежников. Во главе отряда стояли военком и член уездного исполнительного комитета, которым было известно о движении из Саратова сводной роты. Встреча командиров отряда и роты произошла на широком бугре, к югу от Репьёвки, откуда хорошо видна была вся местность.

Репьёвка находилась в низине, оцепленной с севера и юга отлогими холмами. Село густо затенялось садами, переходившими на западе в покрытую лесом материковую возвышенность. На востоке тянулись береговые кряжи, крутизна которых обрывалась к Волге. Низину пересекал большак. Спускаясь с южного и северного холмов, от большака отбегал просёлок, терявшийся в садах, а потом, в виде главной улицы, деливший Репьёвку надвое. В центре села через бинокль виднелась базарная площадь – с церковью под васильковыми куполами, с волостной избой, трактиром, школой, ссыпным амбаром.

Позиционное положение мятежников казалось крайне невыгодным в охваченной высотами ложбине. Единственное преимущество занятого ими села составляли сады и близость леса. О численности мятежников соседние деревенские обитатели говорили спорно: кто ценил число в полсотню, кто в сотню человек. О происхождении банды тоже нельзя было судить с точностью. Одни говорили, что это зеленые, то есть дезертиры, явившиеся из леса. Другие уверяли, что – мироновцы. Третьи божились, что – репьёвские кулаки, отказавшиеся сдавать хлеб по государственной развёрстке. Скорее, правы были все вместе, хотя сведений о мироновском мятеже не поступало, кроме слуха, принесённого хвалынцами, – что Миронов разбит на Суре и конники его разбегаются.

Было принято решение о совместных действиях роты и отряда под общей командой Дибича и о создании революционной военной тройки, в которую вошли Извеков и Хвалынские военком и член исполнительного комитета. Дибич тотчас, в сопровождении верховых, поехал выбирать позиции, а ревтройка приступила к решению очередных дел – сразу же, как обычно, возникла неизбежная очередь дел.

Первым в этой очереди Извеков доложил дело о саботаже шофёра Шубникова и бывшего офицера Зубинского. Преступление было подсудно военному трибуналу. Правомочия такого суда в обстановке мятежа ложились на ревтройку, и она признала, что разбирательство не может быть отложено.