— Однако, — обратилась учительница к Джелу, — у Опрана и в тетради хорошие рисунки. Подойди сюда, к кафедре, — сам убедишься.

Одним прыжком Джелу подлетел к ней. Я весь как-то съёжился, даже глаза зажмурил. Сейчас Джелу узнает мою тетрадь. Я ведь ему много раз её показывал; Он не может не узнать её. Редактор нашей стенной газеты быстро перелистал тетрадь в синей обложке, потом закрыл её, перевернул, посмотрел на этикетку с фамилией и твёрдым голосом, без всяких колебаний сказал:

— Эта тетрадь принадлежит Пеницэ!

Класс замер. Я бросил взгляд на Опрана: он побледнел как мел… Но тут все наперебой закричали:

— Пеницэ?

— Не может быть!

Я чувствовал, что меня бросает то в жар, то в холод.

— Пеницэ, иди признавай свою тетрадь! — повелительно заорал Тимофте.

На короткое мгновение глаза мои встретились со взглядом Опрана. Я прочёл в нём одно единственное слово: «Молчи!» Но я встал, словно меня подтолкнули в спину сразу все наши ребята. В классе вновь стало очень тихо.

— Да, это моя тетрадь, — сказал я.

Но в это время раздался резкий, суровый голос Джелу:

— А рисунок одуванчика?

— И рисунок.

Тут разразилась настоящая буря. Словно во сне я слышал яростные крики, гневные вопли. Всё, Пеницэ, теперь у тебя не будет больше ни одного друга.

Учительница успокоила нас:

— Пусть всё расскажет он сам…

Её голос не был ни суровым, ни холодным, ни угрожающим. «Ну, говори, говори же!»— звучало у меня в ушах. Я не думал теперь ни о себе, ни об Опране. Как начал я свой рассказ, не помню…

В нашем музее естествознания висит рисунок. В правом углу его приклеен прямоугольный кусочек бумаги. На нём чёрными буквами написано моё имя. Тема рисунка — «Одуванчик». Думаю, что он вам понравился бы…

А что касается друзей, то друзьями моими остались все. Конечно, кроме Опрана.

Ребята говорят даже, что по ботанике он теперь самый лучший ученик в классе. Может быть.'.. Но я с ним даже не здороваюсь, не могу.

И он со мной тоже не здоровается. Не велика потеря!

Всю ночь мне снились паруса, корабли, матросы, взбирающиеся на мачты, мрачные, сырые камеры тюрьмы, мчащиеся как вихрь дилижансы… Мне снилось, что меня зашили в мешок и сбросили с крепостной стены… Под водой я вспорол мешок ударом ножа — и вот я свободен, плыву на борту корабля к сокровищу, зарытому на острове Монте-Кристо. И как раз в эту минуту, сам не знаю почему, всё заволокло каким-то туманом, да таким густым, что я не мог даже… разрезать его ножом, и тут я проснулся.

Пронзительный голос Санды, раздавшийся в кухне, окончательно разбудил меня:

— Вставай, лодырь, для тебя есть дело!

Ну как тут не расстроиться! Прощайте корабли, прощай таинственный остров, прощай граф Монте-Кристо! Я опять Ницэ Пеницэ, разбуженный пронзительным, словно у будильника, голосом сестры. Но что поделаешь!

Натягивая рубашку, я вспомнил, как вчера вечером, перед сном, я решил сегодня, в воскресный день, пойти с утра посмотреть первую серию картины «Граф Монте-Кристо», которая идёт у нас на Таркэу. Как раз вчера был у меня Гаврилаш и целый час рассказывал о графе Монте-Кристо. Решено: я иду на утренний сеанс. Сейчас ещё двадцать пять минут девятого. Значит, в девять часов я буду смотреть картину.

Я стал надевать ботинки, но вдруг вспомнил, что в моих карманах не больше тридцати банов, оставшихся ещё с прошлой недели. Маловато…

Я прокрался в кухню к Санде, которая как раз ставила на огонь чайник.

Стоит посмотреть на мою сестру, когда она хозяйничает! По воскресеньям она всегда у нас за хозяйку: мама и папа уходят гулять и все дела поручают ей. Так решил папа. «Санда уже взрослая, завтра-послезавтра закончит школу, а не умеет даже поджарить яичницу. Я не хочу, чтобы из-за этого болел мой будущий зять», — говорит он и как-то странно смеётся. Я думаю, что он просто шутит. Какая может быть связь между Сандой, яичницей и будущим зятем папы? Как будто люди едят одни яйца!

И теперь дома никого, кроме нас, не было. Только я и Санда. Значит, деньги на кино я должен получить от неё.

— Сандука, — сказал я очень ласково, — будь так добра… мне нужны пять лей.

«Пять лей она мне не даст, — думал я, — но три наверняка».

— Знаешь, — продолжал я, — в «Бучеджь» идёт первая серия «Графа Монте-Кристо»…

— «Монте-Кристо»? — спросила Санда и с каким-то удивлением посмотрела на меня. — А кто принесёт мне картошку, лук и помидоры? Пей чай и скорей на базар.

Я даже побледнел и не мог больше вымолвить ни слова. Я хорошо знаю свою сестру: если уж она вобьёт себе что-нибудь в голову, то я могу хоть перевернуться вверх ногами — всё будет напрасно.

Картошка, лук, помидоры… Помидоры, лук, картошка! — бормотал я, от всего сердца желая, чтобы у Санды подгорела сегодня вся её стряпня.

Эх, задал бы я ей, будь я графом Монте-Кристо!

Я с трудом заставил себя выпить чай, звякая как можно громче ложечкой в стакане, и схватил проклятую корзинку.

Но Санда оставалась спокойной, словно это к ней не относилось, — настоящее каменное изваяние в кухонном переднике. Она подробно объяснила, что именно и сколько нужно купить на базаре, где найти самые лучшие помидоры, как выбрать картофель и прочую чепуху и наконец сунула мне в руку бумажку в двадцать пять лей.

— Смотри, чтобы тебя не обманули со сдачей! — вразумляла она меня…

На базар я пришёл таким сердитым, что поругался сразу с четырьмя продавцами, пока не отобрал самые хорошие помидоры для салата. Наконец я купил всё, что требовалось, и, нагруженный покупками как осёл, поплёлся домой. Нет, я совсем не походил на графа Монте-Кристо.

На углу одной из улиц я чуть не столкнулся с Тимофте, который, как видно, считал ворон и шёл, не глядя себе под ноги.

— Ну, ишак, тащи веселей!.. — захохотал он, увидев мою переполненную корзинку.

— Давай полегче! — огрызнулся я.

— А хорошо запрягла тебя Санда, — продолжал как ни в чём не бывало Тимофте. — Ты, может быть, и меня возьмёшь себе на спину?

Эх, и хотелось мне отвесить ему пару тумаков! Но только Тимофте здоров, как орангутанг, и может побить даже семиклассника. И всё же я не остался в долгу.

— А ты что здесь делаешь? На мух охотишься?

Мы шли с ним рядышком, переругиваясь, — всё равно других дел не было… Так мы и пререкались бы до самого дома, если бы вдруг я не заметил, что в нескольких шагах от меня в пыли валяется какая-то рыжеватая бумажка. Что это было такое, я разобрать не мог и остановился.

— Что там валяется, Тимофте?

— Твоё счастье, — с насмешкой в голосе ответил он, думая, что я его разыгрываю.

— Я серьёзно говорю…

— Ну, что тебе ещё померещилось? — презрительно переспросил он, но всё-таки посмотрел в ту сторону, куда я показывал, и пренебрежительно пожал плечами: — Опавший лист, наверно, или обёртка от конфеты… Можешь взять, вдруг она ещё сохранила вкус…

Но, ещё не успев договорить это, Тимофте бросился вперёд и поднял бумажку с земли.

— Десять лей! Десять лей! Кто нашёл, тот и хозяин! — весело отплясывал Тимофте, размахивая деньгами и крича во всё горло. — Десять лей, десять лей! — долдонил он, ну совсем как маленькие ребята из детского садика, когда они отбарабанивают свои считалки.

— Стой! — заорал я в бешенстве: неожиданный клад уплывал у меня из-под носа. — Отдай сюда деньги!

Но Тимофте всё отплясывал, теперь уже просто мне назло.

— Кто нашёл, тот хозяин! Кто нашёл, тот хозяин!

— Как же так? Кто первый увидел деньги? Разве не я тебе сказал — посмотри, что там такое?

— Разини должны сидеть дома, — заявил Тимофте и ехидно подмигнул.

— Слушай, Тимофте, эти деньги мои.

— А разве это на них написано? Покажи где? — прикидывался он дурачком, поворачивая бумажку то одной, то другой стороной. — Ну, смотри сам, — не написано ничего!